Ряд общеупотребительных сочетаний со словом пустой переосмысливается — умная голова, только руки пустые; А я не думаю, товарищ Чумовой. Я человек пустой («Усомнившийся Макар»), Большевик должен иметь пустое сердце, чтобы туда все могло поместиться («Чевенгур»). В необычные сочетания включается прилагательное опорожненный: неясная луна выявилась на дальнем небе, опорожненном от вихрей и туч, на небе, которое было так пустынно, что допускало вечную свободу… («Котлован»), опустошенный: В природе отходил в вечер опустошенный летний день («Котлован»), пустопорожний: пустопорожнее место («Котлован»).
Языковые антонимы перераспределяются так, что возникают новые пары. Два соотнесенных отрывка из романа «Чевенгур» содержат две пары языковых антонимов: мелкий — крупный, маленький — огромный, но отношения между ними перестроены: мелкий — огромный, маленький — крупный: Прошка уходил все дальше, и все жалостней становилось его мелкое тело в окружении улегшейся огромной природы — Захар Павлович никак не мог забыть маленького худого тела Прошки, бредущего по линии в даль, загроможденную крупной, будто обвалившейся природой. Более сложная картина — в рассказе «Усомнившийся Макар», где языковое противопоставление умный — глупый имеет несколько соответствий. У одного из героев умная голова, только руки пустые — у другого была, по заключению товарища Чумового, порожняя голова — имея порожнюю голову над умными руками — Макар действовал своими умными руками и безмолвной головой — стихийная твоя голова — любопытные руки над неощутимой головой, у Макара были только грамотные руки, а голова нет.
Смысловой объем слова в прозе А. Платонова неустойчив, подвижен и зависит от контекста. Одно и то же слово в разных сочетаниях имеет разные соответствия в литературном языке. Повторяющееся слово неизвестный означает и незнакомый, и непонятный: Шел он сквозь село ради встречи неизвестных машин и предметов («Чевенгур»), из полуоткрытых бледных глаз выходили редкие слезы — от сновидения или неизвестной тоски («Котлован»). Смысловое наполнение слова меняется в рамках небольшого отрезка текста. Слово смысл, повторяющееся в небольшом фрагменте романа «Чевенгур», в одном случае означает пользу, в другом — цель: Он уважал величественное, если оно было бессмысленно и красиво. Если же в величественном был смысл, например, — в большой машине, Копенкин считал его орудием угнетения масс и презирал с жестокостью души…; хорошо было, что та девушка, которую носили эти ноги, обращала свою жизнь в обаяние, а не в размножение, что она хотя и питалась жизнью, но жизнь для нее была лишь сырьем, а не смыслом, — и это сырье переработалось во что-то другое, где безобразно-живое обратилось в бесчувственно-прекрасное («Чевенгур»). Судя по характеру употребления его производного бессмысленно: И им обоим стало бессмысленно стыдно («Котлован»), слово смысл может обозначать и причину.
Влияние контекста на смысл слова имеет разные проявления. Для Платонова характерны указания на объем понятия — расшифровка смысла, который вкладывается в соответствующее слово: Наблюдая живое пламя, Захар Павлович сам жил — в нем думала голова, чувствовало сердце, и все тело тихо удовлетворялось («Чевенгур»), они еще не знали ценности жизни, и поэтому им была неизвестна трусость — жалость потерять свое тело («Сокровенный человек»), дом должен быть населен людьми, а люди наполнены той излишнею теплотою жизни, которая названа однажды душой («Котлован»). На смысловой объем слова указывает характер противопоставлений, в которые оно включается. В отрывке из «Сокровенного человека»: …нельзя жить зря и бестолково, как было раньше. Теперь наступила умственная жизнь, чтобы ничто ее не замусоривало — слово умственный при соотнесении с другими членами противопоставления приобретает значение сознательный.
В основе необычной сочетаемости в языке А. Платонова — разрушение иерархических отношений между словами-понятиями и установление новой иерархии. За необычной сочетаемостью стоит своеобразная философия писателя (Толстая-Сегал 1979). Ключевые слова прозы Платонова: жизнь, пространство, время, природа, ум, душа, сердце, сила, тоска, которые выделили разные исследователи (Л. Шубин, С. Бочаров, Ю. Карякин и др.) не только многократно повторяются, но и вступают в необычные отношения с другими словами и друг с другом. Необычная сочетаемость меняет природу некоторых представлений: Ворота депо были открыты в вечернее пространство лета; прочно успокоившееся пространство смертельной жары («Чевенгур»). Разные семантические поля разомкнуты и обращены друг к другу. Это обнаруживается в своего рода художественных определениях, основанных на уподоблениях и отождествлениях: свою будущую жизнь он раньше представлял синим глубоким пространством — таким далеким, что почти несуществующим («Чевенгур») или отождествлениях, осложненных противопоставлениями: Тебе говорят, что война это ум, а не драка («Сокровенный человек»), И время прошло скоро, потому что время — это ум, а не чувство («Чевенгур»).
Некоторые противопоставления приобретают устойчивый характер. Например, варьирующееся противопоставление думать — действовать, работать: … Если все мы сразу задумаемся, то кто действовать будет? — Без думы люди действуют бессмысленно («Котлован»), …всю жизнь либо бил балдой, либо рыл лопатой, а думать не успевал; Грамотный умом колдует, а неграмотный на него рукой работает («Чевенгур»).
Несоответствие представлений Платонова и его персонажей общепринятым в разной степени проявляется в словах разных лексико-семантических групп. Особый интерес представляет соотношение слов мысль и чувство, разные типы сочетаний обнаруживают его противоречивость. С одной стороны, для Платонова характерно устойчивое противопоставление думать — чувствовать: Думать он мог с трудом и сильно тужил об этом — поневоле ему приходилось лишь чувствовать и безмолвно волноваться («Котлован»), ср. Лишь слова обращают текущее чувство в мысль, поэтому размышляющий человек беседует («Чевенгур»). С другой стороны, как отмечали исследователи, слова ум, чувство, сердце, душа, память осознаются как семантически близкие. Их сближение проявляется в разных типах сочетаний. Слово, которое вступает в обычное сочетание с одним из этих слов, с другим вступает в необычное сочетание. Иногда исходная модель присутствует непосредственно в тексте: Лишь в одной маленькой женщине по имени Заррин-Тадж ум бился наравне с сердцем, и она не спала («Такыр»), ср. биение жизни («Котлован»), биение души. В других случаях исходный оборот только угадывается: Чувства о Розе Люксембург так взволновали Копенкина, что он опечалился глазами («Чевенгур»). Обычная связь мысль — голова, чувство — сердце разрушается и заменяется иной: Иные, склонившись, стучали себе в грудь и слушали свою мысль оттуда. Но сердце билось легко и грустно, как порожнее, и ничего не отвечало («Котлован»), Мысль у пролетария действует в чувстве, а не под плешью («Чевенгур»). Соответственно, слова, принадлежащие к разным лексико-семантическим группам, вступают в сочетания друг с другом, имеющие разную степень сложности: ощущающий ум, почувствовав мысль и одиночество, душевный смысл («Котлован»), бессознательное сердце («Чевенгур»), Чиклин, не видя ни птиц, ни неба, не чувствуя мысли, грузно разрушал землю ломом… («Котлован»), Захар Павлович думал без ясной мысли, без сложности слов, — одним нагревом своих впечатлительных чувств, и этого было достаточно для мучений; Он всегда воображал что-нибудь чувством, и это вытесняло из него представления о самом себе… («Чевенгур»), Нур-Мухаммед ответил Назару, что сердце народа выболело в нужде, ум стал глуп и потому свое счастье ему чувствовать нечем («Джан»), скорбеть влекущей мыслью («Город Градов»), надежда мысли («Котлован»).
Слова разных лексико-семантических групп приобретают одинаковую сочетаемость, не характерную ни для одной из этих групп: Чепурный положил голову и слушал внимательным умом; И никто, даже Чепурный со своим слушающим чувством, не знал…; До революции Копенкин ничего внимательно не ощущал — леса, люди и гонимые ветром пространства не волновали его, и он не вмешивался в них («Чевенгур»).
Слова, обозначающие мыслительную деятельность человека, вытесняют слова, обозначающие чувство: он познал в себе доброту к трудящимся («Котлован»). Параллелизм между умом и чувством устанавливается и в сочетаниях, где их характеризуют не повторяющиеся слова, а синонимы и квазисинонимы: Перри одичал сердцем, а мыслью окончательно замолчал («Епифанские шлюзы»), Он знал, как обессилел его ум в молчании, в скрытности, в сдержанности, как оробело его сердце в скромности и страхе («По небу полуночи»).
«Странный» язык А. Платонова возникает как преобразование общего языка, в центре внимания писателя общеупотребительное слово. Ломая устойчивые связи между словами, разрушая их автоматизм, Платонов создает новые связи, перестраивая существующую систему представлений. Язык Платонова менялся. В таких вещах, как «Ямская слобода», «Сокровенный человек», «Котлован», «Чевенгур» повествователь предстает философом-самоучкой, который ищет и вырабатывает язык для выражения сознания и внутреннего мира людей, которые не имеют слов для передачи своих чувств и мыслей. В поздних произведениях язык прозы А. Платонова значительно более классичен, но и в этом классическом языке сохраняются специфические слова и обороты.
Литература
Боровой Л. Я. Язык писателя. — М., 1966
Бочаров С. Г. «Вещество существования». Выражение в прозе // Проблемы художественной формы социалистического реализма. — т. II. — М., 1971
Свительский В. А. Конкретное и отвлеченное в мышлении А. Платонова-художника // Творчество А. Платонова. — Воронеж, 1970
Толстая-Сегал Е. Натурфилософские темы в творчестве Платонова 20‑х — 30‑х гг. // Slavica Hierosolymitana. — vol. IV. — Jerusalem, 1979
Гвоздев 1961 — Гвоздев А. Н., Вопросы изучения детской речи. М., 1961, с. 471.
Гвоздев 1981 — Гвоздев А. Н., От первых слов до первого класса (дневник научных наблюдений). Саратов, 1981, 323 с.