Если бы не этот уродливый клюв, если бы не змеиный отросток на хребте, может, она не стала бы так с ним обращаться? А он кто? Отродье, нечисть, змееныш! Спасибо, что хоть не «трямкой», а Куйгорожем зовет.
Как же он смешон: решил было, что ровня людям теперь, потому что помог им отогнать стаю оборотней. Да только сам-то он оборотнем для людей не перестал быть. Вот в чем беда. Сколько хвост ни прячь, сколько перья ни выдергивай – совозмей он. А раз так…
Куйгорож кинул в корзину последний гриб, накрыл лопухами и бросился назад. Он представил, как, перекувыркнувшись перед Варей, обратится в огонь, испепелит корзину и скажет: «Вот тебе грибная жаревка на ужин!» А там уж – будь что будет. Пусть отправляет его обратно в совиное яйцо, в небытие, вековой сон. Это лучше, чем раз за разом тянуться к людям и постоянно слышать, как его одергивают и ставят на место. Трямка он. Слуга. А с мнением слуги не считаются. Вот и пусть поторгуется с Вардой без его советов, пусть обожжется. Останется Серега, пьянь эта, хряком – поделом и ему, и хозяйке! Варя пускай потом себя корит, локти кусает!
Куйгорож бежал, и лес перед его глазами подергивался багровым маревом. Красно-коричневым отливала трава, кровавыми потеками виделась смола на соснах, венозно-черным блестели перья вспугнутой вороны. Все это было, много раз было. Человеческие лица – мужские и женские, молодые и старые, жестокие, мягкие, алчные, щедрые, глупые, мудрые – завертелись хороводом вокруг совозмея. Он упал на землю, отбросил корзину и уткнулся лбом в мягкий мох, зажмурился. Но и под сомкнутые веки просочился багровый туман, защипал так, что потекли слезы – соль, горечь и железо осели на губах. Куйгорож приподнялся, встал на колени, вытер ладонями мокрое лицо, через боль открыл глаза и закричал от увиденного: по пальцам струилась кровь. В ушах зазвенело, и в голову бурной рекой хлынули голоса – требующие, приказывающие, молящие о пощаде, унижающие и унижающиеся, мужские и женские, молодые и старые…
– Куйгоро-о-ож!.. – жалобно, как-то по-старушечьи, протянул один из них. Тоненько, едва слышно, но все же заглушил гул реки, возвысился над всеми остальными: – Куйгоро-о-ож! – отчаянно заплакал, затосковал. – Вернись!
И он услышал. Вмиг рассеялся туман, будто кто-то сдернул с лица багровую вуаль, очистились ладони, стали снова розовыми, с синевой венок на сгибах пальцев. В один прыжок совозмей оказался у корзины, в два – на тропинке, по которой пришел, в три – вылетел из чащи, побежал дальше, легко огибая молодые березки.
– Куйгоро-о-ож!.. – чужой и в то же время такой знакомый голос жалобно вел его к себе.
Губы совозмея сами крикнули в ответ:
– Ва-а-аря!
Он выскочил из леса на дорогу, где оставил свою хозяйку, Сергея, превращенного в хряка, и отвратительную колдунью. Телеги не было видно, но Куйгорож нутром чуял, что Варя рядом. Вот следы от колес и копыт – две непрерывные полосы, а между ними – выемки от подков да конские «яблоки». Мужской запах терялся в том же направлении, что и лошадиный. Сергей уехал. А Варя где? Он не был уверен. Противный дух Варды мешал ему сосредоточиться.
За малиновым кустом у обочины кто-то всхлипнул, тяжело вздохнул. Морщинистая рука заскребла по пыли, потянулась к валяющейся на земле клюке. Из-за ветвей на дорогу выползла на четвереньках закутанная в лохмотья фигура. Костлявая спина с трудом разогнулась, поднялась над слабыми коленями. На ногах у старухи были Варины брюки и ботинки. Куйгорож бесшумно подкрался ближе.
– Куйгорож! – из последних сил прохрипела она, все еще не видя его, и зашлась тяжелым кашлем.
– Я здесь… – шепнул Куйгорож, только теперь осознав, на какой торг решилась Варя.
Старуха медленно повернулась, растянула губы в гнилой улыбке. В мутных глазах безобразной Варды он увидел властный взгляд хозяйки.
Сергей очнулся от нестерпимой боли во всем теле. Словно кто-то вырвал руки и ноги и вставил обратно. В голове тяжело ворочалось похмелье. Ничего себе бражка! Говорили мужики: не умеешь пуре пить – лучше не пей. От одной кружки вырубило! А ведь хотел просто от других не отставать.
Он с трудом размял суставы и слез с телеги. Пферду кто-то выпряг, и она паслась рядом с ручейком ярко-белой тенью. Из одежды на нем почему-то были только трусы. Джинсы, рубаха и даже носки сушились на оглоблях. Что же произошло? Память с трудом восстанавливала последние часы, перебирая пазлы просветов. Он догнал уезжающую Варю и заснул. Было? Было. Проснулся, сильно захотел пить, хлебнул из бутылки, а рот обожгло как огнем. Было? Было. Потом, кажется, оказался на земле. Отдыхал, что ли? Точно. Отдыхал, пока его не разбудил удар клюкой…
Варда!
Он поднес к лицу дрожащие руки, осмотрел пятки, выпятил зад, оттопырил резинку трусов. Бросился к одному из приделанных к телеге зеркал заднего вида и с содроганием заглянул. Пыльная поверхность отразила отекшее и помятое, но его, Сергеево, лицо. Не свиное рыло.
Сергей выдохнул. Где остальные?
– Ва-а-аря! Ва-а-арь! – заметался он.
– Не ори так, тут я.
Он повернулся на голос. Варя шла со стороны ручья, почему-то в сыром панаре. Сквозь намокшую ткань просвечивала грудь. Сергей отвел глаза.
– Отоспался? Свинья ты этакая…
– Как?.. Как ты ее уговорила?
– Пришлось отдать ей брюки и обувь. И трямку.
– Ты выторговала меня за своего Куйгорожа? Подожди, а разве трямку можно кому-то просто отдать?
– Варде, оказывается, можно. – Варя убрала за ухо выбившуюся прядь и подошла ближе. – Или будешь по нему скучать?
Сергей рассмеялся.
– Скажешь еще! Я даже рад, что так получилось. Он, конечно, много хорошего для нас сделал, но назойливый больно стал, да и опасно тебе рядом с ним. А Варда будет его в узде держать.
– Это уж точно! – грустно улыбнулась Варя.
– Жаль, наверное, тебе… ботинки… Как теперь будешь?
– Ничего. Лапти Варды мне впору. Главное, что ты больше не свин! – Она вдруг обняла его, прижавшись грудью.
По телу Сергея прошла горячая волна, и он мягко отстранился.
– А ты чего в мокром панаре ходишь?
– Так постирушку пришлось устроить, пока ты дрых! Тут один хряк извалял в пыли твою одежду, да так брыкался, что и меня замарал, – неестественно хохотнула Варя.
– У тебя же есть сменная одежда. – Он кивнул в сторону телеги. – Переоденься. Простудишься!
– Ничего, не зима. А в панаре оно надежнее. Сам знаешь. А то ходит тут всякая нечисть…
– Дело хозяйское. Кстати, солнце скоро сядет. Поехали дальше. К ночи надо бы из леса выбраться.
– Так не хочется снова трястись. Может, здесь переночуем? Ну что с нами случится? Варда нас больше не тронет. Смотри, как тут хорошо! – Варя мечтательно обвела взглядом луг и тенистый подлесок над ручьем.
– Ты как будто никуда не торопишься. Да и волки вряд ли тебя резко позабыли. А трямки теперь у нас для защиты нет.
Варя на минутку задумалась, опустила уголки губ.
– Ну поехали. Запряжешь лошадь?
– Шутишь? Откуда мне это уметь?
– Я думала… Ладно. Я видела, как трямка ее распрягал. Надеюсь, справимся, если все в обратном порядке-то сделаем.
– Раньше ты его Куйгорожем звала.
Варя вздрогнула, отвела глаза.
– То было раньше. – Она опустила голову и нехотя зашагала к лошади.
Сергей надел почти высохшие на предзакатном солнце штаны, быстрым движением нырнул в рубаху, передернул плечами. Повеяло вечерним холодком.
Варя потянулась к узде, но Пферда мотнула головой, отскочила в сторону, неуклюже заперебирала копытами.
– Боюсь я! – крикнула Варя. – Давай ты.
Сергей хмыкнул. Волков не испугалась, а лошади дичится. Чудная! Хотя странно было бы, если бы она действительно справилась. В свои силы он тоже не особо верил. В прошлый визит в Нешимкино он не раз видел, как отец запрягает и распрягает Пферду, но сам не пробовал. Кому в двадцать первом веке это нужно? К тому же Сергею было важно показать, что он не собирается здесь оставаться, что вернется при первой же возможности. Запрягать лошадь, вырезать из чурбачков деревянную посуду, лепить на гончарном круге и обжигать горшки – от всего этого он наотрез отказывался. Ведь научиться значило бы принять здешние правила, сказать: если что, я готов задержаться. Но он не был готов. Ни задержаться, ни тем более стать местным тюштяном. Это уж как-нибудь без него. Это уж пусть вон те, которым приспичило продлевать свой век, возьмут на себя эту почетную роль.
Единственное исключение Сергей сделал для охоты. Быстро бегать, гнуть лук и стрелять из него, бросать метательный топорик, орудовать ножом – всему этому отец начал обучать его еще малым ребенком, чтобы сын сумел защитить себя и добыть пропитание, если вдруг потеряется в лесу, окажется один на один со зверем или с каким-нибудь выродком. В первый раз надежды на быстрое возвращение ни у родителей, ни у Трофимыча не было. Вот они и растили Сергея как охотника. Выбравшись в людской мир, родители не перестали с ним заниматься, часто возили за город – первые годы он очень скучал по своим играм на природе. Надо признать, что именно это впитанное с самого детства умение помогало ему так спокойно чувствовать себя в лесу и именно оно позволило вырваться из Нешимкина во второй раз, десять земных лет назад, пусть и волей случая. А вот теперь неплохо бы снова запрячь Пферду и увезти подальше от этого самого леса Варю, которая от всего пережитого явно была не в себе.
Пферда покорно зашагала за ним к телеге. Между тем Варя уже устроилась там на спальнике, как на ночлег. Видимо, заранее не верила в успех предприятия. И оказалась права. Сколько Сергей ни пытался приладить сложную систему из ремней, веревок и жердей к лошадиной спине, ничего путного не выходило. От неловкой Вариной помощи толку было еще меньше. Пферда ее дичилась. Только потеряли время и измучили лошадь.
– Может, верхом? – пошутил Сергей, усаживаясь на край телеги.
– Ты на Пферде, а я – на тебе? – засмеялась Варя и махнула рукой. – Устала я. Прилягу.