перед ней. Как сказал Од Овто – так и случилось: в людском мире они в образе зверей предстали.
Подошла Ульяна к медведям, потрепала их ласково, малышей по очереди покружила, по ушкам лохматым погладила.
– Идемте, родненькие, к матушке и батюшке. Они вам в глаза глянут и в вас людей признают. Только сначала поодаль держитесь. Я им про вас сперва расскажу.
Пошли медведи за Ульяной. Од Овто с коробом на спине вполшага бредет-переваливается, а медвежата мчатся-играются, толстыми пятками сверкают. Вот и родные ворота видны, вот кто-то рукой глаза от солнца защищает и на дорогу смотрит. Матушка или кто из сестер?
– Обожди, Од Овто, спрячьтесь пока, сыночки, – попросила Ульяна, а сама вперед побежала, смеясь и ликуя. Не заметила, что медвежата – дети малые – за ней увязались, по дорожной пыли за ней заторопились. Только увидела, как фигура у ворот вдруг исчезла, а через минуту в них мужик чужой появился. Вилы с собой несет, на подмогу соседей зовет. Обернулась Ульяна – за ней медвежата спешат, а у края леса сам Од Овто исполином на задние лапы встал, беду почуял.
– Стойте, люди добрые! – закричала Ульяна. – То муж и сыночки мои! Не будет от них никому вреда!
Куда там! Повыбегали мужики – кто с вилами, кто с лопатой, кто с колом, кто с сетью рыболовной. Скопом понеслись ей навстречу:
– Отойди в сторону, баба глупая, не то медведи тебя в клочья разорвут!
А Ульяна на дороге столбом встала, медвежат скулящих подолом заслонила. Первым к ней мужик с родного двора подбежал. Ульяна волосы с лица откинула – тот и оцепенел.
– Уж не ты ли это, сестра? – И рукой остальным знак подает, чтоб остановились.
Посмотрела Ульяна на него и рот зажала: брат ее восьмилетний за два года, что ее в родном краю не было, на двадцать лет повзрослел.
– Братик мой милый, это я, Ульяна, пришла матушку и батюшку со своим мужем, с нашими сыночками знакомить! Не гляди, что облик у них звериный, – в Медвежьей стране они люди, как и мы, а в людском мире медведями оборачиваются. Бросьте вилы, откройте ворота – не будет никому беды, обещаю!
– Знать, не люди они, а оборотни, раз туда-сюда оборачиваются! Да и ты сама уж не Варда-ведьма ли, что красоту у девушек забирает? Ни на денек ты за двадцать лет не постарела!
– Позови родителей – пусть хоть что меня спросят из детства моего, из юности – я все расскажу, а Варда-ведьма не смогла бы! Не спеши меня судить! – взмолилась Ульяна.
– Матушки с батюшкой нет давно в живых, у меня самого седина первая на висках, а ты как была с черной косой и гладким лицом, так и осталась! Не верю я ни одному слову твоему, Варда проклятая! – закричал брат и вилы на нее наставил, назад к лесу погнал, а мужики медвежат вот-вот на кол подденут, да только глупыши беды не понимают, живота не защищают, за мамкой бегут.
Не стерпел тогда Од Овто, опустился на четыре лапы да за четыре прыжка рядом с сыновьями оказался, Ульяну собой закрыл, вздыбился, заревел и давай направо-налево мужиков молотить.
– Пощадите, люди добрые, пощади и ты, Од Овто! – заплакала-заметалась Ульяна, да куда там! Мелет лапами медведь, а на него волна за волной деревенский народ напирает, и всех первее – брат ее родной.
…Когда плавно и ловко падает за ворот оторвавшийся лист – только ту секундочку и замечаешь, когда он касается кожи. Так и сеть рыбацкая опустилась на Овто, зацепилась за короб.
Можно ли тонкой сетью поймать медведя, девоньки? Нельзя. Можно ли тонкой сетью спутать его лапы, ум и сердце? Можно. Можно ли за ту секунду убить медведя? Можно, девоньки, можно, вай…
…Замедлилось время для Ульяны, и для Од Овто, и для всей деревни. Пошли золотистые сполохи от медведя к лесу, а от леса – синие, размытые – обратно. Где стоял зверь – упал человек. Где упал человек – упало дерево, а за ним еще одно, а за тем – другое, и завалило дорогу от села до опушки, заходил ходуном лес, зашевелил корнями. А над лесом поднялась голова в красном панго, да из-под панго, как монетки темные, сверкнули глаза Лесной хозяйки.
– Матушка-Вирява, исцели, забери нас обратно! – взмолилась Ульяна.
Вздохнула Вирява тяжело – ветер подул, крыши с домов деревенских снял. Заплакала Вирява, закричала над любимым дитятей своего леса – пошел ливень. Махнула рукой Вирява – разбросала стволы как ветки, подхватила Од Овто, положила себе на ладонь, повернулась спиной.
– Не оставляй нас, Вирява-матушка! Не будет тут жизни ни мне, ни детям моим малым! – застенала Ульяна, простирая руки.
Обернулась Вирява, протянула ладонь шириной с поляну, взяла и Ульяну, и медвежат. Две ладони соединила, да только жизнь со смертью даже Виряве не дано соединить.
Несла она их долго ли, коротко ли, в Овтонь Мастор – вдову медвежью, да ее медвежат, да мертвого медведя, что был ласковее крыла бабочки, нежнее шапочки одуванчика.
А вот мы к вам и прибыли,
А вот мы к вам пожаловали.
По чужим странам похаживали,
Средь чужого народа побродили.
В чужих землях побывали мы,
В чужом народе побродили мы,
Среди орешников проходили,
Под бурями орехов насбирали.
Орехи эти собирая,
Орехи эти срывая,
Ноги свои отморозила – кожа отстала,
Пальцы отморозила – ногти сбросили.
Посмотрю, огляжу я
Город ваш девический,
Девушку всех грустнее,
Девушку всех бледнее,
Девушку ту возьмем мы,
Ту девицу заберем мы[90].
Глава 15. Две невесты
Ух, видно, правда, я ухожу,
Ух, видно, правда, я отделяюсь!
Ух, сколько ни пробыла – придется уходить,
Сколько ни задерживалась бы – придется отделиться.
Варя шла обратно оглушенная, точно выеденная изнутри, как тот дуб, в котором ей довелось провести полторы тяжелые ночи. Вирява поставила ее перед невозможным выбором: сохранить свою жизнь и предать Куйгорожа, ставшего ей и другом, и возлюбленным, или не предать, но, скорее всего, погибнуть. Исполнить свою мечту – создать семью, стать матерью, пусть не родной, зато сразу нескольким детям, но отказаться от любви. А самое страшное, что теперь терзало Варю, – какое бы решение она ни приняла, Алена, защищая ее, погибла напрасно. Выходит, верьгизы получили-таки свою кровь за вожака, молодую и невинную.
Месть или прощение – так сказал медведь. В Варином сердце не было ни того ни другого. Только пустота.
Белки проводили Варю до самого края леса, вспорхнули на деревья и быстро исчезли из виду. Солнце уже давно начало свой путь к горизонту, а, значит, время снова работало против Вари. Она потуже подпоясала панар и, подобрав его, побежала к дому на отшибе чернеющей вдалеке деревни.
Когда она выбилась из сил и перешла на шаг, ей послышался вой. Чем ближе она подходила к дому, тем яснее становилось: не зверь это воет, а плачет женщина. И не просто плачет – оплакивает.
Трава у полусгоревшего амбара была залита кровью. Здесь раненные Аленой верьгизы обернулись обратно в людей. Отсюда ушли лечить свои раны лесными травами и заговорами колдунов. Голос плакальщицы звучал все пронзительнее, и Варя шла на него, повинуясь его печальной власти. Плакала Люкшава. Теперь Варя ее узнала.
На крыльце Варю встретили Сергей и Куйгорож. Оба вскочили, посмотрели одинаковыми, тревожными глазами.
– Ну наконец-то!.. – первым начал Сергей и сбежал к ней, чтобы обнять. – Ты цела? – Он осмотрел Варю с ног до головы. – Чего лесной ведьме от тебя понадобилось?
– Не сейчас… Потом… Со мной все хорошо.
– А с Аленой беда, Варь…
– Я знаю.
Куйгорож остался на крыльце, точно не решался подойти. Рядом с ним раздавался деревянный треск. Варя присмотрелась: он обвил хвостом поручни крыльца и теперь ломал их в труху.
– Дело нужно, да? – сдавленным голосом спросила Варя.
Куйгорож сжал кулаки и молча кивнул.
– Сделай для Алены гроб, красивый, по местному обычаю.
Он с облегчением разжал хвост, подошел к Варе и на мгновение обнял ее:
– Прости, было слишком поздно…
Варя попыталась задержать его, чтобы ответить, сказать, излить, но Куйгорож мягко оттолкнул ее и бросился прочь, на ходу выхватив топор из поленницы.
– Мы тоже не успели, – произнес Сергей, глядя ему вслед.
– Вы бы ничего не изменили. Где Танечка?
– Их с Леськой забрали деревенские женщины. На время, пока тут похороны. Ребенок и так натерпелся. Молчит, ни слова не говорит. Как бы немой не осталась.
У Вари затряслись губы.
– Все из-за меня… Я… я хочу к Алене.
Уже в сенях Варю обдало незнакомыми запахами. В застоявшемся воздухе чувствовался горький привкус трав, чего-то сладковатого, скорбно-воскового. Помимо Люкшавы, здесь было несколько девушек и одна пожилая женщина с темным лицом. Женщина поднесла стакан воды:
– Половину отпей, половину на пол вылей.
Люкшава продолжила пение-плач, ни разу не подняв головы, точно и не заметила прихода Вари. Впрочем, может, так и было.
Алену успели обмыть и переодеть в новый длинный панар. Талию обвили тремя богато украшенными поясами. Шею перевязали широким полотном и закрыли украшениями в несколько рядов. На окно зачем-то поставили стакан с водой, как если бы Алена могла в любой момент проснуться и попросить попить. Варя все никак не решалась посмотреть на Аленино лицо, а когда наконец взглянула, внутренне удивилась: грубоватые при жизни черты разгладились, смягчились. Варя прижалась лбом к Алениной груди и тихо произнесла:
– Спасибо. И прости меня.
Когда выпрямилась, долго смотрела на Алену сквозь слезы, стараясь запомнить ее посмертную красоту.
– Хороша была бы невеста, да? – шепнула пожилая женщина. – Как пришла к нам, так почти сразу начала парь