ржание песни Клавы Коки и Niletto с песней «Crush» [82] ютуберки Тессы Вайолет. Обнаружится, что ее лирическая героиня склонна заниматься интернет-сталкингом краша («I’m a stalker I seen all of your posts»), любит размышлять об исключительных правах на него/нее как объект собственного интереса («I got a fascination with your presentation, making me feel like you’re on my island, you’re my permanent vacation») и сама знает, что местами перегибает палку («it’s true that I’m a little bit intense, right»). В конце концов, еще в 1990-х Дженнифер Пейдж пела «It’s just a little crush (crush). Not like I faint every time we touch. It’s just some little thing (crush). Not like everything I do depends on you», проявляя известное бессердечие в одноименной песне. Так что некоторая беспощадность отношения к крашу может быть совсем не симптомом типично российского сторителлинга.
Скорее это симптом определенной перформативности понятия. Не существует никаких смыслов за пределами акторов, которые используют слово, и тех, кто краш «выражает». Тем не менее, учитывая иногда судорожное желание понимать «молодежный сленг», которое демонстрируют самые разные «взрослые» – от тех, кто делает разные продукты «для молодых», до тех, кто в принципе боится упустить эту аудиторию как дойную корову, – неудивительно, что в рунете можно обнаружить массу толкований. Различаются они в первую очередь степенью знакомства с узусом слова и его производных, интенсивностью этимологических изысканий, социальной позицией автора и его/ее самоироничностью.
Например, в «Яндекс. Кью» есть вопрос на 400+ тысяч интересантов: «Кто такой краш?» [83] Ответ, собравший еще больше просмотров, содержит ссылку на уже упоминавшееся определение Urban Dictionary и резюме: «Краш – это тот, в кого человек влюблен, синоним слова „любимый“, но несколько с другими оттенками, тут скорее речь идет именно про влюбленность, а не любовь». Свои публикации о «молодежном лексиконе» и, конечно же, «краше» есть даже на российском спортивном интернет-портале «Чемпионат» [84] и в онлайн-издании магазина косметики «Л’Этуаль» [85]. Сайт развлекательного телеканала «СТС Love» предлагает пройти тест «Кто твой краш?» [86], а онлайн журнал для девушек ElleGirl – тест «Чей ты краш?» [87]. Алексей Навальный, как человек, заработавший свой публичный капитал на интенсивных интернет-кампаниях и долго ходивший «в блогерах», тоже не остается в стороне. Он пишет: ему, находящемуся в заключении, часто «сообщают в письмах», что «все в тик-токе пишут, что вы краш:))))». И со смешком продолжает: «в тик-токе меня считают не крашем, а чуваком с мема „How do you do, fellow kids“» [88].
И все же стремление обнаружить место «краша» в дискурсе чувственности, вывести его из метамодернистского [89] небытия и продемонстрировать эвристический потенциал понятно. Чувства и так предмет текучий, а говорящим хочется какой-то символической стабильности. Иначе не получится ни простроить практик культуры согласия [90], ни даже отчетливо выразить свое несогласие с ними. Что же делать? Может, поступить так: не имея возможности обнаружить узус, постараться проанализировать свою речь как совокупность конкретных речевых актов [91], соотнести их с речевыми привычками других и сделать какие-то выводы.
Одна из наиболее бережных попыток такой работы с дискурсом была проделана в выпуске подкаста «НОРМ» под названием «Наши краши» [92]. В нем ведущие и журналистки Настя Курганская и Даша Черкудинова вместе с приглашенной гостьей, кинокритиком Алисой Таежной постарались создать некоторую более или менее конвенциональную типологию крашей – и вывели целую систему.
Есть краши, которые выбираются из числа близко наблюдаемых людей. Это могут быть однокашники, коллеги по работе, в отношении которых действительно возможно чувствовать острую влюбленность. Ее легко реализовать или как минимум проверить на прочность, и потому такие персонажи довольно быстро из крашей переквалифицируются в людей с другими социальными ролями – возлюбленных (или friends with benefts?) или просто приятелей. Гораздо интереснее для анализа так называемые селебрити-краши: те люди из числа звезд, за которыми в силу жизни в популярной культуре можно безопасно наблюдать, но кто абсолютно недосягаем. Мы «вкрашиваемся» в их образы, а часто даже – в некий паттерн, который эти образы репрезентирует. Например, могут резко нравиться образы «деструктивного, но обаятельного чувака» (доктор Росс из сериала «Скорая помощь», Григорий Ганжа из советского телефильма «Большая перемена») или мужчины с «big dick energy» (ну и с иными гендерными аналогами такой харизмы, если они существуют).
Селебрити-краши могут быть любыми, даже «анималистичными» – в подкасте в качестве таких крашей фигурируют пес Бродяга из диснеевского мультфильма «Леди и Бродяга» или пудель Красавчик (Арамис) из мультфильма «Пес в сапогах» студии «Союзмультфильм». Вывод, к которому приходят участницы подкаста, в общем, прост: селебрити-краш – это тот, чья харизма нас привлекает. А если покопаться еще глубже – тот или та, чьи ценности, репрезентируемые в образах, поступках, кажутся нам близкими. Поэтому за чувственным влечением к крашу может стоять не только увлеченность внешностью другого, но и интеллектом, специфическим чувством порядочности и т. д. Тогда краш – этот тот, с чьим вайбом ты хочешь резонировать или реально совпадаешь. Или, говоря более конвенциональным языком, кто привлекателен потому, что хотя бы в какой-то мере соответствует твоим переживаниям.
Тут хочется добавить, что на фоне возникновения своего рода диффузных моделей гендерных ролей, избегающих бинарности маскулинного и феминного, возникает – по крайней мере, в каких-то сегментах популярной культуры – концепт «герл-краша» [93]. Обычно им описывают женщин-селебрити, привлекающих тех, кто ищет «сильные», феминистские ролевые модели. Например, Екатерину Михайловну Шульман называют своим крашем люди самых разных полов/гендеров/предпочтений, воздерживаясь при этом от каких-либо сексуализированных измышлений. Получается, что точкой сборки крашей и соответствующей эмоциональной культуры сегодня становится не «ультимативная» маскулинность или феминность, но фьюжн из разных характеристик.
Безусловно, аналитика ведущих подкаста «НОРМ» не претендует на какую-либо завершенность. Да и вообще – это не вполне аналитика, скорее фиксация собственного опыта обращения с «крашем» как тем самым инструментом навигации в мире чувств. И она, как я думаю, удачна. Не стараясь минимизировать текучесть мира чувств, она, напротив, ее высвечивает. И показывает, что часто множественные, не зацементированные в однозначных означаемых и означающих слова гораздо лучше передают текущую эмоциональную культуру. Тем, кто хочет ее однозначности, пожалуй, эта книга особенно пригодится. Не обязательно для того, чтобы освоить ее заведомо новый и пока модный язык. Но для того, чтобы обрести больший потенциал эмпатии как минимум к тем, кто на этом языке разговаривает. А принципиально – и вообще ко всему многообразию эмоциональных культур. Все-таки нельзя не признать: «краш» добавляет обертонов в переживания отношений между людьми.
Личностный ростНаталья Савельева, социолог, публицист
Весной 2020 года все было вроде не так плохо: больше времени, внезапно освобожденного пандемией и локдауном, – больше возможностей для личностного роста. Печь хлеб, слушать онлайн-курсы, посещать всевозможные мероприятия в зуме, наконец, прочитать ту самую книгу, которая так долго ждала своего часа на полке. Спать ложиться не поздно, по утрам йога, днем – здоровые обеды, приготовленные собственными руками. Спрос на образовательные онлайн-курсы в первой половине мая 2020 года вырос в 2,5 раза по сравнению с 2019 годом [94], а «больше половины россиян в период пандемии занимались саморазвитием», – говорит нам заголовок одной из статей. Из 2,5 тысячи работников и соискателей российских компаний, опрошенных Headhunter в июне 2020 года, 57 % «занимались саморазвитием и расширением своего кругозора в период ограничительных карантинных мер, введенных из-за пандемии коронавируса», и делали они это «с целью личностного роста». Как только в настоящем появилось немного времени, оно моментально было инвестировано в будущее. Пока не стало понятно, что будущее не торопится наступить. Одна из моих подруг говорит:
Когда начался первый локдаун в России, я подумала: как круто, будет время поучиться. Купила три образовательных курса онлайн. Но чем дольше шла пандемия и все закрывалось, нарастали панические настроения, тем меньше хотелось учиться. Оказалось, онлайн-обучение – это совсем не то. Работы не было почти год. На мой взгляд – это деградация.
Произошедшее в пандемию можно описать понятием Джорджо Агамбена [95] кайрос – «время, поставленное на паузу», то есть время, которое движется к своему концу. Настоящая жизнь закончилась до того, как это время началось, и она начнется опять, когда оно закончится. Это время без изменений, прогресса, событий – и развития. Первый год пандемии во многом стал таким временем: жизнь приостановилась в ожидании конца, а многие испытали беспокойство не только из-за того, что внезапно будущее оказалось слишком туманным, а настоящее – беспокойным и скучным. Первоначальный план привилегированных горожан – немного замедлиться и, наконец, насладиться жизнью – провалился, и время, которое они собирались с пользой потратить на «личностный рост» и познание себя, сменилось ощущением тотальной деградации. Оказалось, что «рост» был неразрывно связан с дорогостоящим образом жизни, который давал ощущение отличия от всех тех «лузеров», просиживающих штаны на диване перед телевизором: с потреблением, проектами, путешествиями, развлечениями, тренингами, встречами с новыми людьми. Когда жизнь остановилась, «рост» – одна из важнейших частей идентичности и новый способ проводить социальные различия – остановился тоже. Ведь самый важный критерий роста мы заимствовали из физики: разнообразие, помноженное на скорость, плюс коэффициент движения относительно «других». Чем больше всего нового и полезного мы можем уложить в единицу времени, тем быстрее идет наш личностный рост, и особенно здорово, когда мы растем быстрее, чем другие. Ведь сейчас каждый знает, что в будущее попадут не все.