ветом кожи, с иными религиозными или политическими убеждениями. Одолжим мы пресловутый зарядник мигранту, убирающему за нами столик в ресторане? Поможем ли донести на девятый этаж чемодан соседке, вернувшейся с отдыха в «конечно-нашем-Крыму»? Самая большая сложность заключается в том, чтобы быть готовым оказать безвозмездную помощь каждому, кто в ней нуждается, – а не только тем, кто похож на нас.
Попытка жить долговой моралью такого простого, повседневного коммунизма – то есть следовать логике «от каждого по способностям, каждому по потребностям» – вовсе не обязательно сделает каждого из нас счастливее в любви. Мы все равно будем страдать от неразделенных чувств. Любовь все равно будет нас обманывать, обводить вокруг пальца, разочаровывать и приносить страдания.
Но в отношениях эта долговая мораль способна избавить нас как минимум от одного непрерывного ноющего оттенка боли: тревожности за священность своей суверенности, страха «выпасть» из эквивалентного обмена и тем самым оказаться «ущербным» (с точки зрения поп-психологии – незрелым) субъектом, неспособным так рассчитать стоимость своих «эмодуктов», чтобы получать с них максимальную выгоду. «Коммунистическое» отношение к себе и к другим позволяет «переписать» само понятие зависимости, нагруженное исключительно негативными смыслами и несущее на себе отпечаток патриархальных, колониальных, расистских представлений о «достойном» и «недостойном» субъекте [168].
Кроме того, базовый коммунизм предлагает нам иную – и более человечную – темпоральность отношений. Равноценный обмен – это цепь эпизодов реципрокности между конкретными субъектами, и цепь эта в любой момент может быть прервана одной из сторон. Коммунизм же – в его греберовском понимании – строится на идее бесконечности. Отдавая что-то и не рассчитывая на получение эквивалента, субъект исходит из того, что сделанное добро, оказанная услуга или «эмоциональные вложения» не вернутся ему или ей лично, а отзовутся эхом где-то еще, преумножая не только личное, но и общее благо. Суть этого отношения к дару любви, к дару тепла можно сформулировать одной строчкой: «Я вас любил так искренне, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим».
ПривязанностьЖанна Чернова, социологЛариса Шпаковская, социолог
Привязанность – понятие, чаще всего встречающееся в контексте детско-родительских отношений. Популярные психологи, дающие советы родителям на страницах книг и блогов, считают, что она возникает вследствие особого стиля родительства, а также как результат доверительных отношений ребенка с «постоянным значимым взрослым». В этих советах и рекомендациях привязанность трактуется как основа успешной социализации, независимости и способности поддерживать «здоровые» отношения с партнером во взрослом возрасте. «Детская травма привязанности» [169], «депривация» общения со «значимым взрослым», холодный и игнорирующий стиль родительства рассматриваются экспертами в качестве основной причины плохой обучаемости, поведенческих проблем ребенка и последующей социальной неудачи во взрослой жизни.
В западной психологии теория привязанности ассоциируется с именем британского психолога Джона Боулби, работавшего с воспитанниками детских приютов в послевоенное время. Боулби был одним из первых, кто показал, что для ребенка в первые годы его жизни критически важно присутствие матери и наличие эмоциональной связи с ней. В частности, дети, которые воспитывались в приюте в относительно комфортных условиях, демонстрировали худшие показатели физического и когнитивного развития по сравнению с детьми, находящимися со своими родителями в менее благополучных условиях. Разлука с матерью в раннем возрасте и связанная с этим эмоциональная депривация ребенка выступали, по его мнению, ключевым фактором нарушения детского развития. Это открытие Боулби положило основу гуманистическому повороту в представлениях о заботе о детях. После публикации работ Боулби в коррекционной педагогике западных стран произошли важные изменения: власти приступили к расформированию детских домов и вместо того, чтобы «отнимать» детей у семей, находящихся в сложной жизненной ситуации, начали разрабатывать программы помощи таким семьям. Наконец, родителям разрешили посещать детей, находящихся на лечении в больницах.
Российское психолого-педагогическое сообщество познакомилось с теорией привязанности в 1984 году после выхода перевода на русский язык книги чешских психологов Йозефа Лангмейера и Зденека Матейчека «Психическая депривация в детском возрасте». Опираясь на подход Боулби, авторы развили теорию психической депривации, поместив ее в более широкий контекст социально-экономических изменений, которые переживали западные и социалистические страны после Второй мировой войны (увеличение количества работающих матерей, рост числа разводов, распространение преступности и девиантного поведения среди молодежи и др.). По их мнению, теория привязанности должна быть применена к пониманию раннего развития детей, находящихся не только в различных формах институционализированной заботы (детских домах, больницах, специнтернатах), но и в «обычных» семьях.
В 2010-е теория привязанности из области коррекционной педагогики и психологии перекочевала в дискурс популярной психологии, а затем в повседневный язык, становясь универсальным способом организации заботы и обсуждения детско-родительских отношений для многих российских семей. Например, матери на родительских форумах так пишут о своих педагогических принципах:
Я стараюсь дать ребенку как можно больше любви сейчас, пока он маленький. Это задел на будущее.
Как можно орать на ребенка? Это жестокая травма для него, это еще неизвестно чем может вам аукнуться.
В популяризации теории привязанности в России большую роль сыграло издание русского перевода книги «Ваш малыш: от рождения до двух лет» американских авторов Марты и Уильяма Сирсов, а также книг российского психолога Людмилы Петрановской. В частности, Сирсы предлагают следующее описание отношений привязанности:
Нить, связывающая любящего родителя с ребенком, [которая] помогает угадывать чувства ребенка <…> По мере того как вы становитесь все более чуткими по отношению к своему ребенку, ребенок становится все более чутким к вам [170].
По их мнению, привязанность как особая связь между родителями и ребенком формируется в течение первого года жизни и в дальнейшем служит основанием его успешного взросления и благополучия во взрослой жизни. Основа привязанности – близкий тактильный и эмоциональный контакт между младенцем и заботящимся о нем взрослым. Этот контакт достигается через длительное грудное вскармливание, совместный сон и ношение ребенка на руках или в слинге.
Людмила Петрановская в своих книгах и лекциях доступным языком излагает основные положения теории привязанности и иллюстрирует их примерами из собственной практики. Она дает такое определение: «Привязанность – психологическая пуповина, глубокая эмоциональная связь между родителем и ребенком». Она начинает формироваться во время беременности и сразу после рождения ребенка, проходя несколько этапов. На каждом из них родитель и ребенок выстраивают тесные доверительные отношения в соответствии с возрастными потребностями ребенка. По мнению Петрановской, привязанность поддерживается в процессе повседневной коммуникации и заботы значимого взрослого о ребенке:
Каждый акт защиты и заботы со стороны взрослого завязывает ниточку, каждый раз, когда ребенок просит помощи и получает ее, каждый раз, когда ему отвечают взглядом на взгляд, улыбкой на улыбку, объятием на протянутые ручки – завязывается нить. И с папой, и с бабушкой-дедушкой, и с сестрами-братьями. И с приемными родителями, если так случилось, что ребенок остался без матери [171].
В сегодняшней России теория привязанности стала особенно популярной. «Привязанность» здесь ассоциируется с «ответственным родительством», ставшим характерной чертой стиля жизни городского образованного среднего класса. Эта социальная группа обладает высоким уровнем образования, располагает достаточным объемом экономических ресурсов, что позволяет уделять внимание саморазвитию не только в сфере профессии, но и в приватной сфере. Они стремятся к самореализации, приоритизируют качество межличностных отношений с близкими, а также являются активными потребителями книг и советов популярной психологии, услуг психологов, лайф-коучей и других помогающих в поддержании привязанности специалистов (консультанты по грудному вскармливанию, сну, зоопсихологи и пр.). Средний класс выступает «культурным героем современности» и трендсеттером стилей жизни. В этом смысле обсуждение качества отношений не замыкается в одной социальной группе, выступая символическим ориентиром для всего общества. Одновременно с этим интенсивно развивающаяся «индустрия детства» подготовила почву для принятия и адаптации в массовом сознании основных положений теории привязанности.
Площадками выработки повседневного психологизированного языка нового родительства становятся родительские форумы и тематические группы в социальных сетях. Родители советуют друг другу книги по детскому развитию (бестселлеры Петрановской занимают топ-позиции родительских рекомендаций), совместно интерпретируют их и помещают их положения в контекст своих жизненных ситуаций. Как выстроить привязанность и здоровые отношения с ребенком – одна из самых популярных тем обсуждений. Так, например, современные матери считают необходимым как можно дольше поддерживать грудное вскармливание, приписывая ему не только нутриционные, но и психологические эффекты, связанные с качеством отношений между матерью и ребенком, а также с успешностью физического и интеллектуального развития ребенка в будущем.