Зависимость от других людей – в особенности от любимых – встает таким образом в один ряд с зависимостью от алкоголя или наркотиков. Она приобретает черты патологии, отклонения от нормы психологического здоровья, подразумевающей способность к волевому прерыванию связей, «не приносящих позитива» или требующих высоких эмоциональных затрат. Более того, в характерной для медикализации манере психологические процессы начинают описываться в физиологических терминах; им приписывается биологическая природа, на которую можно и нужно воздействовать. Участница Ордена пишет в комментариях к очередной любовной драме:
С гормонами счастья, как с наркотиками. Начинаешь много получать извне и свои перестают вырабатываться и забываешь, что вообще-то до был счастлив и не нуждался ни в чем. Только время тут поможет, но оно поможет. Особенно если вы свои нейроны не будете туда-сюда гонять по исхоженной дорожке, а начнете заново учиться быть счастливой без этого типчика.
О том, как научиться «не гонять свои нейроны по исхоженной дорожке», а справиться с болью самым эффективным способом, пишет у себя в фейсбуке нейробиолог Ася Казанцева [209]:
Как страдает нормальный человек? Ну, он сидит и страдает. Как страдает нейробиолог? Он следит за тем, чтобы спать (пока что получается по шесть часов на двух таблетках мелатонина, но и это гораздо лучше, чем ничего). Он следит за тем, чтобы есть. <…> И главное, он очень внимательно следит за тем, чтобы двигаться, потому что движение – это бесплатный дофамин. На полноценные пробежки у меня сил нет (потому что см. выше), но двадцать тысяч шагов в день – это в моем положении базовый обязательный минимум. <…>
Если у тебя разбитое сердце, но ты при этом взрослый, то ты принимаешь это примерно так же, как грипп: ну ок, мы временно не можем нормально дышать, но ничего экстраординарного не происходит, не первый грипп и не последний, используй симптоматическое лечение и за неделю пройдет. Ну ок, может не за неделю, но пройдет точно, много раз там были.
Патологизируются и медикализируются при этом не только чувства, но и сами субъекты чувствования. Те, «о ком» страдают, фигурируют в роли демонических «нарциссов» [210] («нарцев») и абьюзеров [211], хладнокровно манипулирующих чужими сердцами. Те, «кто» страдает, выступают как недолеченные травматики; психологические инвалиды, застрявшие в «незакрытом гештальте». Обнявшись в макабрическом хороводе, они ходят по кругу, – точнее, по треугольнику Карпмана [212] – неспособные наконец отлепиться друг от друга и от своей «созависимости».
Медикализированная в виде психического отклонения зависимость делается объектом экспертного вмешательства: предполагается, что от «зависимости» любовной можно и нужно лечиться – так же, как можно и нужно лечиться от зависимости токсической. «Бегом к психологу», «вам нужна профессиональная помощь», «проработайте травму и закройте гештальт» – подобного рода советы, изобилующие в комментариях к постам в Ордене Пиздострадальцев, свидетельствуют об убежденности многих в том, что эмоции должны быть управляемы – нужно лишь научиться правильным инструментам. Всякий, кто не овладел этими навыками, может считаться самсебевиноватым.
Однако, как писал Ролан Барт, «под согласным хором „благоразумных“ причин любить иначе, любить лучше, любить, не будучи влюбленным, и т. п. слышится упорствующий голос, который длится чуть дольше: голос Неподатливости влюбленного» [213].
Этот голос раздается и в Ордене Пиздострадальцев: «Да уж, у всех прямо паранойя по поводу зависимости какая-то. Все это кухонная псевдопсихология. Когда любишь глубоко и искренне, то да, впадаешь в зависимость, идеализируешь, готов на все ради этого человека». Ему вторит другой комментатор: «Сообщество пиздострадальцев не в силах вынести вид чужого страдания, если оно превышает некоторые привычные им пределы или не вписывается в выдуманные ими „правила игры“».
Голос Неподатливости влюбленного пытается сказать: постойте же, взаимная зависимость по умолчанию заложена в любую близость – без этой зависимости невозможен даже самый минимальный уровень солидарности, невозможно управление ожиданиями, невозможны ни разделенное горе, ни разделенная радость. Разве не эта самая зависимость приносит нам не только острое несчастье («он отказал»), но и острое счастье («она перезвонила»)? Разве можем мы быть уверены в том, кто мы и чего мы хотим, если другие люди перестанут быть способны причинять нам радость или боль; если их присутствие в нашей жизни станет всегда опциональным, всегда необязательным?
Попытка истребить в себе привязанность к другим людям – это форма новой, эмоциональной диктатуры, уходящей корнями в патриархальные представления о власти. «Независимость, – пишут феминистские исследовательницы Нэнси Фрезер и Линда Гордон, – это сила, это белая раса, это мужество и абсолютное благо [214]. „Зависимость“ же, наоборот – слабость, принадлежность к „цветным“, это нечто „женское“ и заслуживающее презрения». Революционным проектом сегодня может и должно стать «переписывание» этого понятия в духе феминистской теории, считают Фрезер и Гордон. «Каждая уничижительная характеристика женского может быть перекодирована с новым смыслом: внимание к мнению других как эмпатичность, склонность следовать пожеланиям окружающих – как способность к поддержанию отношений, пресловутая любовь к болтовне – как выстраивание социальных связей. <…> Зависимость, таким образом, может быть перекодирована в достоинство». Для этого, заключают Фрезер и Гордон, потребуется отказ от маскулинного представления о полной автономии как «правильном» и желанном состоянии субъекта – и о состоянии привязанности как «неправильном».
Представление об эмоциональной зависимости – в особенности «любовной» – как отклонении от эмоциональной нормы проблематично как минимум по двум причинам. Во-первых, оно стигматизирует невзаимную или несчастливую любовь, стигматизирует «непродуктивные» формы привязанности. К любовной боли добавляется еще и стыд за собственную психологическую и социальную неполноценность: ты не просто нелюбимый, но еще и «второсортный» субъект. Во-вторых, подобное представление создает нереалистичный и недостижимый личностный идеал. Стремление воплотить этот идеал в собственной жизни обречено на провал: потребность в привязанности является столь же фундаментальной, сколь и потребность в автономии. Человек способен существовать, а главное – развиваться – лишь в диалектике между этими двумя полюсами. «Подлинная культура духа проверяется способностью одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи и при этом не терять другой способности – действовать», – считал Фрэнсис Скотт Фицджеральд [215]. Лишь признавая за человеком право не только на свободу, но и на зависимость от ближнего, мы способны увидеть человеческое во всей его полноте.
СтрессЖюли Реше, философ и негативный психоаналитик
Пациент А (как, впрочем, Б, В и Г) просит помочь ему перестать все время «быть в стрессе», подразумевая, что его жизнь должна стать более спокойной и менее нервной. Формирование и удовлетворение подобного запроса давно стали темой множества публикаций в жанре поп-психологии. Среди заголовков встречаются, например, следующие: «Как преодолеть стресс и успокоиться», «17 способов защитить себя от стресса» и т. д. Стресс предлагают снимать, лечить, обманывать; о нем предлагают забыть раз и навсегда с помощью действенной методики, которую тренинг подешевле поможет освоить в течение трех дней, а тренинг подороже – в течение месяца. Распространенность таких предложений подтверждает, что в коллективном восприятии стресс – это зло, нежелательное состояние организма, которого в идеале не должно быть. Соответственно, хорошая, желанная жизнь – это, вероятно, жизнь, лишенная стресса, спокойная и размеренная.
Знание о том, что такое «стресс», распространяется широко за пределы высоколобого научного сообщества и становится предметом обсуждения «на местах». Например, в числе первых результатов рандомного онлайн-поиска по слову «стресс» – сайт Краевой больницы № 3 Забайкальского края. Статья на сайте сообщает, что стресс – это «неспецифическое (аномальное) состояние или реакция организма на различные неблагоприятные факторы (стрессоры)», и предлагает лечить стресс путем их «удаления». В качестве наиболее частых стрессоров упоминаются: конфликтные ситуации с людьми (на работе, дома, с друзьями, ссоры); недовольство (внешним видом, окружающими, успехами на работе, самореализацией, уровнем жизни); нехватка денег; отсутствие полноценного отдыха от повседневных дел, быта; рутинная жизнь с отсутствием или небольшим количеством положительных эмоций, перемен; недостаток в организме витаминов и микроэлементов; «просмотр душевных фильмов» и «другие причины или ситуации, способные зацепить или раздражать человека». Если эксперты Краевой больницы № 3 правы, то вряд ли жизнь среднестатистического человека состоит из чего-либо, кроме стрессоров; соответственно, чтобы удалить все стрессоры, необходимо по кусочку удалить всю его жизнь (за «душевные фильмы» и интригующие «другие ситуации» обиднее всего).
Тем не менее определение стресса, предлагаемое докторами из Забайкальского края, по сути действительно соответствует изначальному определению, сформулированному физиологом Гансом Селье [216]. Селье определял стресс как неспецифическую адаптационную реакцию организма на перемены. При этом он замечал: жизнь состоит из перемен, соответственно, пока мы живы, мы испытываем определенный уровень стресса, даже когда спим. Со временем этим замечанием Селье стали пренебрегать, конц