[29].
Ровно той же успешной стратегии, которая привела к полной победе над выгоранием, придерживался и автор корпоративного «Тинькофф-журнала»:
Выгорал. В 2020 году летом решил проблему, но далеко не сразу… Самоизоляция позволила почувствовать себя человеком. Я тот еще интроверт, но софт-скиллы развиты… Ошибка совершена, уроки извлечены, такого больше не допускаю [30].
Таким образом, императивом становится непрерывное действие, приобретающее механический характер. Остановка в действии могла бы создать возможность для рефлексии, но именно так поступать мораль «общества достижений» строго запрещает. Вместо этого, чтобы избежать острого переживания вины из-за собственной праздности, современный человек продолжает действовать до полного физического изнеможения – ведь любое действие лучше, чем бездействие. Так, свидетельства выгоревших изобилуют печальными описаниями часов и дней, проведенных за чтением социальных сетей или раскладыванием пасьянса. «Даже йога, которую я так любила, начала ассоциироваться не с расслаблением и восстановлением, а со спешкой, – рассказывает свою историю выгорания Катерина. – Утром я спешила на занятия йогой, потом на работу, потом снова в зал» [31].
Эта абсолютная вовлеченность поддерживается благодаря внутреннему «огню», интенсивность которого должна полностью совпадать с динамикой окружающей действительности. Обнаружив разрыв между окружающей жизнью и своим эмоциональным состоянием, мы перестаем быть «позитивными» и начинаем стремительно выгорать. Таким образом, по большому счету к выгоранию приводят не конкретные условия труда, но утрата внутренней способности им соответствовать.
Когда начинается выгорание
В своей известной работе «Общество выгорания» («Burnout society») философ Бюнг-Чул Хан утверждает, что на смену «дисциплинарному обществу» XX века (с его внешним контролем, безопасностью и превентивной защитой от другого) пришло «общество достижений», в котором внешние границы превратились во внутренние [32]. Из объектов подчинения люди превращаются в субъекты достижений, главный вопрос для которых звучит уже не как «Дозволено ли мне?», но «Способен ли я?». Это означает, что никаких объективных границ на пути к осуществлению наших желаний больше не существует, и если они все же не осуществились, в этом следует винить исключительно самих себя. Суд как ключевая инстанция власти превращается из внешнего органа во внутренний и выносит суровый приговор, легко трансформирующий «все возможно» в «ничего не возможно». Так главная добродетель общества достижений – «способность быть способным» – превращается в хроническую «неспособность быть способным».
Если дисциплинарное общество порождало нарушителей границ, безумцев и преступников, то общество достижений производит неудачников. Однако вне зависимости от того, продолжает ли в нем гореть внутренний «огонь», человек «общества достижений» обречен на полный суверенитет собственной жизни. Следствием отсутствия внешнего господина становится интериоризация господской позиции, а значит – бесконечная и беспощадная самоэксплуатация. Такое экзистенциальное мучительное переживание бремени «хозяина своей судьбы» соответствует изменившемуся характеру труда в постфордистскую эпоху с ее прекарными (незащищенными и временными) рабочими местами и отказом государств от политики социальной ответственности.
Эпоха «позднего капитализма», в котором сам капитал окончательно превращается в невидимую сущность, достигая качества абсолютной абстракции, полностью соответствует эмоциональному режиму «общества достижений», где принуждение осуществляется исключительно изнутри субъекта [33]. Отношения между социальными условиями и миром индивидуальных эмоций всегда остаются амбивалентными и взаимозависимыми. Например, историк Йоахим Радкау показал, как на рубеже XIX−XX веков западные общества стремительно захватил дискурс «нервозности», связанный с быстрой урбанизацией и развитием промышленности. Брошенный в новую реальность большого города и безличных социальных отношений человек переживал одиночество и тревогу. Эта ситуация, как показывает Радкау, обернулась настоящей эпидемией «нервных болезней», породившей широкую инфраструктуру санаториев и медицинских практик, направленных на то, чтобы «укрепить нервы», приучив пациента к строгой дисциплине своих эмоциональных проявлений перед лицом внешних вызовов. Нервозность опознавалась не только как индивидуальный опыт, но также как «состояние нации» [34]. Ослабленным коллективным «нервам» (проявлением которых были декадентская культура и дефицит политической решимости) требовалась закалка в виде империализма и воинственного национализма, атмосфера которого во многом привела к началу Первой мировой войны. Позже, с развитием фордистского капитализма, на смену «нервам» приходит «стресс» [35] – постоянное перенапряжение от однообразного индустриального труда.
Термин «выгорание» распространяется с начала 1970-х в прямой связи с кризисом послевоенного «дисциплинарного» капитализма и социального государства. Согласно тогдашним наблюдениям психологов, выгоранию (то есть «эмоциональному опустошению» и «демотивации») были подвержены прежде всего люди, занятые в публичном секторе, – врачи, учителя, полицейские, социальные работники. Для того чтобы восстановить индивидуальную эмоциональную вовлеченность, рекомендовался рост гибкости условий труда: частая смена обязанностей, большее разнообразие взаимодействий, рост мобильности и физической активности. Рецидивам выгорания противостояла идея искоренения рутины и предсказуемости – то есть ровно та неолиберальная социальная модель, которая к началу 1980-х приходит на смену эпохе «государства всеобщего благосостояния».
Спустя несколько десятилетий то, что было лекарством от выгорания, превратилось в его условие: сегодня выгорают именно от ненормированного рабочего дня, постоянного переключения задач и даже от безвозмездного «активизма» или личных отношений. Например, один из последних опросов Gallup показал, что 28 % работающих американцев часто или постоянно испытывают выгорание [36]. Показательно, что популярная психология не только выделяет в качестве причины эпидемии выгорания исчезновение границы между работой и отдыхом, но и видит прямую связь «эмоционального выгорания» в семье с рабочим местом. Так, российский сайт vc.ru рассказывает поучительную историю IT-предпринимателя Дмитрия, который выгорел на ниве своего бизнеса. Опытный психолог, однако, быстро обнаружил, что Дмитрий переживает также семейный кризис, уклоняясь от домашних обязанностей и секса с женой. Стратегия преодоления выгорания, предложенная Дмитрию, состояла в том, что он должен вернуть «эмоциональный долг» семье, освобождение от которого приведет к росту эмоциональной вовлеченности в своей компании [37].
Общество виновных
Критически оценивая распространение понятия «выгорания», психолог Говард Каргер обращал внимание на то, что оно фактически подменило собой марксистскую категорию «отчуждения» [38]. Отчуждение означает прежде всего отделение субъекта от его способности к труду, приобретающей в рыночном обществе характер самостоятельной сущности и превращающейся в товар. Таким образом, человек оказывается противопоставленным сам себе, и отпечаток этого конфликта пронизывает психологическую атмосферу капитализма. Марксисты полагают, что люди, осознав опасность утраты собственной личности, должны прийти к политическим выводам о необходимости борьбы с капиталистическим порядком, дегуманизирующим все сферы жизни в обществе. Напротив, выгорание представляет как бы перевернутую модель теории отчуждения, предлагая взять вину за разрыв между человеком и его трудовой деятельностью на самого субъекта. Объективный (в рамках данного общества) конфликт с миром превращается в субъективный, где главной проблемой становится неспособность отдельного человека слиться с действительностью, открывающей перед ним безграничные возможности для самореализации.
В этом смысле выгорание лучше всего объясняется известным тезисом Вальтера Беньямина о капитализме как об уникальном религиозном культе, наделяющем виной, а не обещающем ее искупление [39]. Современная капиталистическая религия предоставляет индивиду полную свободу и не налагает на него никаких запретов, кроме одного, самого главного: возлагать вину за собственные неудачи на внешние обстоятельства. Отказываясь признавать себя жертвой общества, человек превращает в жертву себя самого, а свою жизнь – в перманентное добровольное жертвоприношение. И похоже, что беспощадный внутренний суд, постоянно обрекающий нас на все новые эксцессы выгорания, прекратит свое существование ровно в тот момент, когда вынесет первый и последний оправдательный приговор.
ГазлайтингОльга Страховская, журналистка, шеф-редактор The Blueprint
– Как бы я хотел проникнуть в твой мозг, чтобы понять, зачем ты совершаешь все эти безумные поступки!
– Грегори, ты хочешь сказать, что я сумасшедшая?
– Я стараюсь об этом не думать!
Грегори, лощеный мужчина в исполнении Шарля Буайе, раздосадован и возмущен; его жена Пола, которую играет звезда только вышедшей «Касабланки» Ингрид Бергман, – в ужасе и смятении. Супруг обвиняет ее во всех тяжких: мол, она не в себе и ей мерещится черт-те что. «Я так и вижу, как ты стоишь и говоришь: „Посмотри на это письмо“. Но ты смотрела в пустоту. В твоих руках ничего не было!»