не спешат за помощью к психологам, а действительно винят себя в лени и пытаются собраться с духом, идут в церковь и не особо волнуются о дефиците серотонина.
Однако им немедленно отвечают из лагеря противоположного: «Депрессия – это диагностируемая болезнь, и лечится она медикаментозно», «Депрессия – это обычно с серотонином связано», «Ты точно хочешь разобраться в твоей проблеме? Если да, то рекомендую как специалист обратиться к психотерапевту или к психиатру (идеально к двоим). Если это депрессивный эпизод, то можно использовать психотерапию (например, КПТ) или медикаменты».
Для лагеря «морализированных» сам факт того, что кто-то жалуется на депрессию, – уже повод посмеяться [58]. В ответ лагерь «психологизированных» создает мемы, в которых порицает несерьезное отношение к депрессии как наивное и непродвинутое. К примеру, есть мем с изображением ликующего человека и надписью «Когда кто-то сказал „не грусти“ и твоя хроническая депрессия моментально исчезла».
Сторонники «психологизированного» подхода убеждены, что депрессия – это физическая болезнь с биологической основой и психическим расстройством с определенной симптоматикой. «Мне плохо» кажется им сомнительным и абстрактным утверждением. А вот утверждение «У меня депрессия» – то есть у меня что-то физически что-то не так с головой – выглядит вполне веским и конкретным аргументом.
Под биологической основой депрессии обычно подразумевают химический дисбаланс: дефицит нейротрансмиттеров, в частности серотонина. Однако в продвинутой научной психиатрии эта теория считается устаревшей и упрощенной. Рональд Пайс, американский профессор психиатрии, говорит о необходимости разрушить миф о том, что современная психиатрия одобряет эту гипотезу [59]. Он заявляет: «За последние тридцать лет я не слышал, чтобы знающий, хорошо обученный психиатр делал такие нелепые заявления, разве что, возможно, насмехаясь над ними». Пайс утверждает, что депрессия требует куда более сложных и комплексных объяснений, чем нехватка серотонина, которая по сути ничего не объясняет.
Кроме разных оттенков спектра состояния «мне плохо» другими симптомами депрессии как психического расстройства считаются такие физиологические параметры, как слабость, нарушения сна и аппетита. Если ваше «плохо» дополнено этими критериями, у вас диагностируют депрессию. В эти диагностические критерии свято верят как эксперты-медики, так и рядовые граждане, ведь они перечислены в МКБ (Международная статистическая классификация болезней) и DSM (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders, Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам). Последнее руководство часто называют «библией» психиатрии – и не только потому, что DSM – настольная книга психиатров, инструкциям из которой полагается неукоснительно следовать. Дело еще в том, что многие описанные в нем психические расстройства и критерии их диагностики были внесены туда не в результате научных исследований, а в результате коллективного решения сообщества психиатров, которые, по мнению критиков DSM, патологизировали значительную часть нормальных человеческих состояний, в том числе грусть. Один из таких критиков – психотерапевт Джеймс Дейвис – опровергает его научность, утверждая, что DSM – продукт культурной, а не научной деятельности, из-за этого он во многом основан на стереотипах [60]. Дейвис сравнивает психиатрическое соглашение, на основании которого создаются диагнозы в DSM, с соглашением богословов, свидетельствующих, что Бог существует, – при этом их соглашение не доказывает, что Бог существует, но лишь демонстрирует, что богословы верят в него.
Сторонники лагеря «морализированных» постепенно присоединяются к более прогрессивному коллективу «психологизированных». Во-первых, диагноз «депрессия» – комфортнее, чем строгая мораль. Раз депрессия – это болезнь и психическое расстройство, то людей нельзя винить за проявление их симптомов: они больные, теперь их полагается не уличать в слабости духа, а жалеть и лечить с помощью специальных таблеток и специально обученных врачей. Диагностированная болезнь также предполагает определенный статус в обществе – человека, к которому нужно относиться с пониманием и поддержкой. Ему нельзя сказать «Соберись, тряпка» и даже «Не грусти». Вы теперь не тряпка, собираться больше не нужно. Само приобретение такого статуса уже терапевтично по отношению к любому «мне плохо». Во-вторых, неверие и отрицание депрессии как болезни порицается как варварство и проявление нетолерантности. Дескать, таким образом неверующие стигматизируют людей, больных депрессией, не распознают серьезность их состояния, перенося вину и ответственность за него на них самих, а это несправедливо, ведь нужно не упрекать самих людей, а винить (и лечить) дисбаланс их химических процессов.
Тенденция к признанию депрессии болезнью – следствие психологизации и медикализации, характерных для современного общества в целом. Страдания и боль, которые человек может испытывать в ходе своей жизни, – в том числе психологические – сводятся к патологиям, которые требуют медицинского лечения и фармакологической нормализации. Философ Филип Рифф, еще в 1960-х годах предупреждавший, что вскоре психология всецело заменит собой мораль, судя по всему, был прав [61]. Разница между уходящим в прошлое дискурсом морали и приходящим ему на смену психологическим не так уж и радикальна. По Риффу, второй – морально деградировавшая версия первого (Рифф – безусловно бумер). Новый «психологический человек», в отличие от олдскульного человека морали, сосредоточен на своем внутреннем мире психологических процессов, он руководствуется не моральными идеалами, а идеалами психологического благополучия. Он понимает слова «депрессия», «травма» и «токсичный», в то время как слова «плохо» и «хорошо» мало о чем ему говорят.
Ментальные страдания (в форме депрессии, травмы и тревожности), с жалобами на которые мы обращаемся к психологу, заменили собой греховность, с жалобами на которую раньше обращались к священнику. Мечта о посмертном рае, где отсутствуют страдания и который нужно заслужить моральным поведением, трансформировалась в мечту о прижизненном рае, где тоже отсутствуют страдания и которого нужно достичь правильно подобранными аффирмациями и антидепрессантами. На смену моральным религиозным авторитетам, вещающим от имени Бога, пришли вещающие от лица научного и псевдонаучного авторитета. Миссионеры психологии обращают неверующих в свою веру. Ведьмы, порицающие религиозные догмы, превратились в заблудших, отрицающих химический дисбаланс.
Условность разделения на два лагеря и их сходство воплощаются в искреннем крике о боли. На форуме сайта psychologies.ru 24-летняя Анастасия делится своей историей шестилетней борьбы с депрессией, и в ее рассказе органично совмещены упования на медиков с упованием на Бога [62]: «Я часто лечусь в стационарах и принимаю антидепрессанты. Я знаю, что моя болезнь на всю жизнь, но я не забываю о возможности достигнуть длительной ремиссии (стабильного хорошего состояния). В это тяжелое время я познакомилась с верующими людьми и начала изучать Библию. Мне придает сил обещание Бога, в котором сказано, что в будущем „Бог отрет всякую слезу с глаз, и смерти уже не будет, ни скорби, ни вопля, ни боли уже не будет. Прежнее прошло“. Я с нетерпением жду этого времени, когда Бог избавит меня и других людей от страданий».
Помимо верующих и неверующих существует еще и третий лагерь, к которому принадлежит и автор этой статьи. Это лагерь тех, кто наблюдает за священной войной. Он потенциально порицаем с обеих сторон, однако одновременно служит возможным местом мирных переговоров и убежищем для раненых представителей воюющих сторон. Этот лагерь не поддерживает консервативных бумеров – это даже не обсуждается: мы рады, что они вовремя собрались с духом, и желаем им удачи в раю. Однако он не может присоединиться ко второму, так как сомневается в резонности тотального сведения человеческого «плохо» к химическому дисбалансу. При этом он не отрицает наличия биологических процессов, в которых закодированы все наши состояния, а также возможности, и иногда даже жизненной необходимости их корректировать – антидепрессантами, алкоголем, психоделиками, сном, котиками или конфетами. Этот третий лагерь – отступнический: он сомневается в директивных проповедях и миссионерской позиции психиатрии, классической и поп-психологии, но созвучен с научной психологией и психиатрией, когда они занимаются исследованиями и не претендуют на конечную и исчерпывающую интерпретацию человека и его состояний.
Среди прочих, к сомневающимся наблюдателям можно причислить социолога Аллана Хорвица и клинициста Джерома Уэйкфилда, которые в книге «Потеря грусти. Как психиатрия превратила обычную скорбь в депрессивное расстройство» [63] напоминают психологическому человеку, что эмоциональные страдания – это зачастую адекватная реакция на жизненные сложности. По мнению Хорвица и Уэйкфилда, нам необходимо противостоять психиатрической патологизации грусти и сведению ее к депрессивному расстройству – ведь только так мы сможем принять болезненную, но важную часть нашей человечности. Другой важный аспект, который озвучивает критическая психология в качестве упрека конвенциональной психологии, касается социальных причин страданий: страдания могут быть обусловлены несправедливым устройством общества, а не внутренними проблемами человека. Сводя депрессию к личной патологии, конвенциональная психология адаптирует человека к несправедливости и таким образом отводит взгляд от реальных социальных проблем, требующих решения.
Можно бесконечно сомневаться, критиковать и переопределять концепт депрессии, но мы никогда не можем исчерпывающе определить, что именно с нами происходит и что должно происходить, как бы точно мы ни описали химические процессы, симптомы, круги ада и типы грехов. Потенциал для интерпретаций наших состояний безграничный – и это страшно. Перед лицом этой безграничности возникает желание свести ее к объяснениям греховностью или дефицитом серотонина, после чего желательно сразу сжечь всех сомневающихся на костре, чтобы не возникало лишнего повода задуматься об этой устрашающей бесконечности.