Я достала из сумочки пудру с зеркальцем и помаду. Из глубин сумки повеяло чем-то затхлым. Я быстро поправила макияж. Если уж я сегодня красавица, то придется соответствовать. Я заметила краем глаза, как один из валлийцев подтолкнул локтем другого. Я повернулась к открывшейся двери. Нет, снова не Том. Небольшая компания из трех человек: два парня и девушка с модной стрижкой. Девушка в полосатой сине-белой широкой блузке и облегающих коротких брючках была самой обыкновенной, из той подгруппы, где невзрачная внешность компенсируется нарочито шутливым, мальчишеским поведением. Все трое громко смеялись, с явным намерением продемонстрировать всем и каждому, какие они веселые, компанейские ребята. Они поздоровались с барменом, обратившись к нему по имени (Гарри), заказали напитки и уселись за соседний столик, рядом со мной. Девушка села ко мне лицом. Один из ее спутников кивнул мне в знак приветствия, и мне показалось, что в его глазах промелькнула жалость. Я сидела прямая, как палка, глядя на свой почти нетронутый бокал. Интересно, что хуже, подумала я, когда тебя принимают за тихую, пьющую в одиночестве алкоголичку или за унылую девицу, явившуюся на свидание, на которое ее кавалер уже, видимо, не придет? Я решила, что все же второе. Мои соседи болтали друг с другом так весело, что я чуть не расплакалась. Как я завидовала их раскованности! Как я желала им всяческих бед и несчастий! Я с трудом удержалась, чтобы не подойти к этой девушке и не шепнуть ей на ухо, что сейчас она, может быть, и популярна, но ни один мужчина не женится на такой мелкой потаскушке. Она умрет, превратившись в иссохшую шелуху, как почти все мы.
А потом появился Том. Я испытала такое огромное облегчение, что даже не возмутилась, что он так задержался. Он не извинился за опоздание, лишь объявил, что умирает от жажды. Спросил, что я пью, и сам же ответил на свой вопрос:
– А, джин! Мамина погибель. «Давай-ка напьемся с тобою вдвоем», да?
Никакого раскаяния не было и в помине, и я уже начала сомневаться, не ошиблась ли я сама насчет времени нашей встречи. Хотя, наверное, все объясняется проще: в богемных кругах, где, несомненно, вращался Том, пунктуальность считается безнадежно «мещанским» качеством. Но я не буду вести себя как мещанка. Ребекка Смитт – не мещанка. Главное, что он пришел. Наше свидание не сорвалось, и теперь у меня есть защита как от нежелательных знаков внимания в исполнении грубых валлийцев, так и от жалостливых взглядов веселой компании за соседним столом.
Когда Том отошел к барной стойке, я отпила еще капельку джина. Я очень редко пью алкоголь, мама всегда называла его бесовским пойлом. Она и на пьяных мужчин смотрела с неодобрением, а пьяная женщина являлась для нее чистым воплощением упадка нравов и в ее глазах не заслуживала никакого сочувствия, поскольку сама навлекла на себя все несчастья. Мама не то чтобы совсем не брала в рот спиртного (убежденные трезвенники не менее подозрительны, чем запойные пьяницы), но, если ей приходилось выпить рюмку хереса на каком-нибудь светском мероприятии, она всегда говорила: «Мне немножко», – с непременным упором на первое слово и многозначительным взглядом в сторону моего папы. После маминой смерти папа стал позволять нам с Вероникой по крошечной рюмочке хереса на Рождество. Мне до сих пор не совсем ясно, как эта тошнотворная мерзопакость может быть связана с каким бы то ни было бесом.
Второй глоток оказался не таким противным, как первый, но мне все равно было не очень понятно, что заставляет людей добровольно вливать в себя эту гадость. Том вернулся за столик с пинтой пива для себя и – к моему вящему ужасу – вторым джин-тоником для меня. Он поставил напитки на стол и уселся напротив. Мы подняли бокалы и чокнулись.
– Ну, будем здоровы, – сказала я.
– Будем здоровы, – повторил он с такой интонацией, что сразу стало понятно: его рассмешил мой комично-старомодный тост. Я мысленно поздравила себя за нечаянную шутку. Том с такой жадностью присосался к пиву, словно весь день проработал в полях. Я исправно пригубила джин. Завершив эти подготовительные мероприятия, он поставил на стол наполовину опустевший бокал и наклонился поближе ко мне, как будто мы собрались плести заговор.
– Ну, что же, Ребекка Смитт. Расскажи мне о себе.
Он подпер подбородок руками и выгнул бровь. Волосы у него были темные и очень густые. На нижних костяшках пальцев кудрявились черные волоски. Если бы кому-то потребовалось описать его внешность полиции, в описании наверняка прозвучали бы слова «смуглый» и «волосатый». Я даже подумала, что в нем, наверное, есть немалая часть греческой крови.
Первым моим побуждением было промямлить, что рассказывать особенно нечего. Но Ребекка Смитт никогда не дала бы такой вялый ответ. Она лихо глотнула джина и сказала:
– Ну, ты уже знаешь, что я сумасшедшая.
– Да, как мартовский заяц.
– И апрельский, и майский. В общем, круглогодичный, – сказала Ребекка.
Я сама никогда не додумалась бы до такой остроумной реплики.
– Больше зайцев, хороших и разных! – объявил Том.
Я так и не поняла, то ли он продолжает просто шутить, то ли снова заигрывает. В разговоре возникла пауза. Обычно я заполняю такие неловкие паузы банальными замечаниями о погоде – просто, чтобы не молчать, – но Ребекка велела мне держать язык за зубами. Пусть Том сам изворачивается, чтобы поддержать разговор. Я потихонечку приступила ко второму бокалу джина. Его вкус уже не казался таким уж противным. Я закурила, прислонилась спиной к стене за банкеткой и медленно выдохнула дым.
– Но ты же не круглосуточно сходишь с ума, – сказал Том. – Чем еще ты занимаешься?
Поскольку прямой вопрос требовал прямого ответа, Ребекка принялась рассказывать о своей работе в театральном агентстве. Разумеется, она беззастенчиво приукрашивала действительность. Ее жизнь была бесконечной чередой премьер и вечеринок. Упомянув Лоуренса Оливье, она назвала его Ларри и сказала, что он просто душка. Буквально позавчера, сообщила Ребекка, она была на вечеринке в компании Ричарда Бёртона и Клер Блум, и они все курили «траву». Позже обычная вечеринка переросла в настоящую оргию, и Ребекка вернулась домой только под утро, чуть не заблудившись в Гайд-парке. Она говорила без умолку, делая паузы лишь для того, чтобы глотнуть джина. Когда поток ее бреда и джин в бокале иссякли, мне стало стыдно, что я имею какое-то отношение к этой женщине. Но ее речь, кажется, произвела впечатление на Тома. Мне снова подумалось, что он очень красивый мужчина. Его карие глаза блестели, словно подернутые влажной пленкой. Я заметила, что разбитная девица за соседним столом поглядывает на него с восхищением. Он был гораздо красивее обоих ее ухажеров.
Меня с детства учили, что хорошие девочки не пялятся на людей и не задают вопросов. Однако с возрастом я поняла, что, как минимум, последнее вовсе не так оскорбительно, как меня убеждали с младых ногтей. В некоторых ситуациях социального взаимодействия вопросы не только вполне допустимы, но и почти обязательны. Поэтому я не стала стесняться и спросила у Тома:
– А ты чем занимаешься? Расскажи о себе.
Он пожал плечами. Это был его характерный жест, который мог означать что угодно. Конкретно сейчас он означал: «Ну, это не так уж и интересно, но раз ты спросила…» Том рассказал, что родился в маленьком городке в местах, которые он называл Черной страной [11]. Его отец погиб на войне. Его мама работала школьной учительницей. У него есть две младших сестры. Когда ему было двенадцать, ему подарили дешевый, простенький фотоаппарат, и с тех пор он мечтал стать фотографом. Поэтому он и приехал в Лондон. Его нынешняя работа – отнюдь не работа мечты, он хотел заниматься совсем другим, но любая работа все-таки лучше, чем вообще никакой. Он спросил, видела ли я рекламу миксера от «Санбим». Не моргнув глазом Ребекка соврала, что видела в «Женском журнале». Он снова пожал плечами, на этот раз вроде бы пренебрежительно, но все равно было видно, что он гордится собой.
– Я делал им фотографии, – сказал он.
– Потрясающе, – отозвалась Ребекка.
– И для рекламы супов «Бонвиван».
Надо сказать, он меня впечатлил. Сама мысль, что я познакомилась с человеком, который фотографирует товары (пусть даже скучные консервированные супы) для рекламы в журналах, была очень волнующей.
– На следующей неделе у меня будет встреча по поводу съемок для журнала мод, – сказал он. – Там уже крутятся настоящие деньги.
– И красивые девушки, – игриво заметила Ребекка.
Том допил пиво. В пабе уже собралась настоящая толпа. Люди кружились, как на карусели. Гул разговоров оглушал. Том отодвинулся вместе со стулом и поднялся из-за стола.
– Повторим, – сказал он, указав пальцем на мой бокал. Это был не вопрос, а скорее утверждение. Впрочем, после второго бокала джин уже не казался таким отвратительным, как вначале. Возможно, со временем он мне даже понравится.
Пока Том ходил за напитками, я воспользовалась возможностью поправить макияж. Лицо, глянувшее на меня из зеркальца в пудренице, было не таким уж и жутким. Я растянула губы пошире и аккуратно нанесла помаду. Захлопнув пудреницу, я заметила, что один из парней за соседним столом наблюдает за мной. Ребекка одарила его ледяным взглядом, и он поспешил отвернуться.
Том вернулся, уселся за стол, отпил пива и слизнул пенные «усы» над верхней губой. Кончик его языка на миг задержался в уголке рта, а потом спрятался, как испуганный мышонок. Когда он снова заговорил, его голос звучал очень серьезно:
– Ну, и как он тебе?
Мне сразу стало ясно, кого он имеет в виду, но я сделала вид, будто не поняла.
– Кто?
– Бретуэйт, – сказал Том. – Великий и ужасный Коллинз Бретуэйт.
У меня было чувство, что меня обманули. Словно вся предыдущая беседа была просто вступлением, а теперь Том наконец подошел к настоящей причине, по которой пригласил меня на свидание.
– А почему ты спросил?
Том объяснил, что периодически видит Бретуэйта на улице.