ьма от такой-то или такой-то репертуарной труппы или рецензии на спектакли, аккуратно вырезанные из мелких местных газет. Хотя сам мистер Браунли был родом из Манчестера, к этим девушкам он относился со снисходительным отвращением. «Толстые ноги и дремучий акцент, – говорил он. – Я не могу выпустить таких замухрышек на лондонскую сцену». Однако мистер Браунли был мастером убеждения. «Если бы вы появились вчера, – разливался он перед очередной замухрышкой, – в «Олд Вике» как раз была роль, которая подошла бы для вас идеально. Я уверен, что скоро появится что-то еще, а пока суд да дело…» После чего удрученная бедняжка отправлялась по определенному адресу на Уолкерс-Корт, где ей предстояло терпеть унижения, пока она не осознает свою ошибку и не вернется обратно к себе в захолустье, где выйдет замуж за Билли, Дика или Артура и поселится с мужем в свободной комнате в доме его родителей. Этот печальный круговорот, собственно, и держал на плаву бизнес мистера Браунли. Текучка «кадров» была постоянной, поток юных провинциалок не иссякал. В верхнем ящике рабочего стола я держала большую коробку с бумажными носовыми платками.
И все-таки впервые в жизни у меня было чувство, что я нашла свое место в мире. Я перестала быть невидимкой. Я зарабатывала деньги своим трудом. Это не значит, что я стала нормально функционирующим членом общества, но поскольку все до единого клиенты мистера Браунли были, скажем так, несколько своеобразными, я отлично вписалась в эту компанию.
По вечерам я продолжала сидеть с папой в гостиной, но мне надоело читать всю эту чушь, что печатают в женских журналах. Мне казалось, что я могу написать что-то получше. Или хотя бы попробовать. Я стала делать маленькие словесные зарисовки о людях, с которыми сталкивалась на работе. Потом купила новую тетрадь и в течение нескольких дней, уединившись у себя в комнате после ужина, сочиняла рассказ, ставший моим единственным литературным триумфом: «Теплый прием». Его главная героиня, Айрис Чалмерс, работала секретаршей в театральном агентстве, и действие строилось на ее связях с мужчинами, обращавшимися в агентство на постоянной основе. Вот начало рассказа:
Айрис Чалмерс была не из тех девушек, которые довольствуются тем, что дают. Ее мама всегда говорила: «Пока будешь ждать принца, упустишь свое простое женское счастье». Но Айрис не собиралась довольствоваться простым женским счастьем. Нет, ей нужен принц и только принц. И однажды мужчина ее мечты вошел прямо в Театральное агентство Браунстоуна, где Айрис работала секретаршей. Его звали Ральф Констебль. Высокий, статный красавец, и к тому же богатый. Но вот незадача: он был непоправимо женат.
Я написала рассказ за три вечера, полностью погрузившись в драматические переживания Айрис Чалмерс (она всегда попадала в какой-нибудь переплет). Я перепечатала рукопись на работе, в минуты затишья, пряча тетрадь под столом на коленях, чтобы мистер Браунли ничего не заметил и не поинтересовался, чем я таким занимаюсь. Отпечатанные страницы отправила почтой в редакцию «Женского журнала». Ответа не было несколько недель. Я почти и забыла обо всей этой затее, но однажды вечером, вернувшись с работы, обнаружила на столике в прихожей конверт, адресованный на мой писательский псевдоним. В конверте была моя рукопись и письмо от некоей миссис Патриции Ившем, в котором она сообщала, что, хотя мой рассказ очень даже неплохо написан и, вероятно, придется по вкусу читательницам «Женского журнала», редакция не возьмет его для публикации в его нынешнем виде. Они не могут, продолжала она, напечатать в журнале рассказ, героиня которого так легко и небрежно вступает в связь с женатым мужчиной. Однако если я внесу правки, обозначенные в рукописи, редакция пересмотрит свое решение и рассказ все-таки будет опубликован. «Очень даже неплохо написан» – это была наивысшая похвала, о которой я даже не смела мечтать. Также я испытала тайный восторг при одной только мысли, что моя героиня оказалась слишком порочной для читательниц «Женского журнала». Сразу после ужина я уселась за исправление своих ошибок. Ральф Констебль стал молодым вдовцом. Айрис избавилась от распутных мыслей и замашек, неподобающих истинной леди. Даже если у меня и возникало смутное ощущение, что я поступаюсь собственным «художественным видением», оно прошло сразу, как только рассказ приняли к публикации. Чек на два фунта стал достаточной компенсацией за отказ от изначального замысла.
В последующие недели я сочинила еще несколько рассказов. Я была уверена, что, когда «Теплый прием» выйдет в свет, меня завалят всевозможными предложениями, и мне хотелось заранее подготовиться. Я видела, как прогрессирует мое писательское мастерство. Я отказалась от витиеватого стиля моего первого опуса в пользу более сдержанного, более литературного изложения. Я размышляла над каждым абзацем, а не неслась сломя голову от одной сцены к другой. Я наделяла своих персонажей богатой внутренней жизнью, надеясь, что читатель прочувствует сложность созданных мною характеров. Я убедила себя, что мне суждено стать Нэнси Митфорд [14] своего поколения.
В тот четверг, когда вышел номер с «Теплым приемом», я едва дождалась обеденного перерыва и помчалась к газетному киоску на Чаринг-Кросс-роуд покупать журнал. Я стояла на тротуаре у входа и перелистывала страницы. Иллюстрация была довольно вульгарной: Айрис в до неприличия короткой юбке сидела за секретарским столом, вызывающе положив ногу на ногу, что совершенно не соответствовало ее описанию в рассказе, – но даже эта вольность не убавила радости от того, что мое сочинение попало в печать. Мне казалось невероятным, что вот я стою посреди тротуара с журналом в руках, а прохожие даже не знают, что они идут мимо знаменитой писательницы. В некоторой растерянности я вернулась в киоск и купила еще три экземпляра журнала. Продавец ничего не сказал, но я сочла нужным ему пояснить:
– В этом номере напечатали мой рассказ.
Продавец равнодушно пожал плечами.
– С вас все равно девять шиллингов, барышня.
Тогда я не знала, что это будет зенитом моей литературной карьеры. Следующие несколько дней я напрасно ждала шквала писем от восторженных читателей и заманчивых предложений от разных издательств. Еще через неделю, в обеденный перерыв, я пришла в главный офис редакции «Женского журнала» на Рассел-сквер. Секретарша в приемной, девушка лет двадцати, любезно спросила, чем она может быть полезна. Я объяснила ей ситуацию. Возможно, сказала я, мой адрес был указан неправильно. Она сделала вид, будто просматривает стопку писем. Для меня не было ничего. Однако я не упала духом, отпечатала на машинке несколько своих новых рассказов и разослала их в разные журналы. Все они были возвращены в сопровождении практически одинаковых, словно написанных под копирку писем с отказом. Как-то вечером я решила перечитать «Теплый прием». Мне вдруг подумалось, что, пытаясь «возвысить» свой стиль, я, наверное, забрела не туда и слишком уж далеко отошла от выигрышной формулы. С каждым прочитанным предложением я все больше и больше впадала в уныние. Даже в этом рассказе все было безжизненно и банально. На следующий день, не желая оставлять даже пепла в камине, я выкинула все «писательские» тетради в урну на тихой улочке в Мейда-Вейл.
Дней через десять после того, как я устроилась на работу в агентстве у мистера Браунли, папа привел в дом миссис Ллевелин. Разумеется, тому было разумное объяснение.
– Теперь ты работаешь, у тебя нет времени бегать по магазинам и стоять у плиты.
Я возразила, что трачу не так много времени на готовку. В наши дни получить полноценное питание проще простого: достаточно просто открыть пару-тройку консервных банок.
– О том и речь, – сказал папа, и я поняла, что ему совершенно не нравились те обеды и ужины, которые я для него сооружала. Да, я совсем не умею готовить, и за последние годы он сильно похудел. Но теперь, когда он добился того, что я все же устроилась на работу, у него появился предлог, чтобы заменить меня на хозяйстве кем-то более сведущим. Выходит, я подвела папу, и работа у мистера Браунли вдруг показалась мне глупой и совершенно бессмысленной. И еще мне подумалось, что после маминой смерти папа шесть лет не искал женского общества. Когда я была младше, мне даже в голову не приходило, что у отца могут быть определенные физические потребности (я имею в виду сексуальные запросы), но теперь я стала старше и искушеннее, и я понимала, что для еще не старого мужчины такие потребности были бы вполне естественны. Общество одобряет, когда дочь ухаживает за овдовевшим отцом и следит за порядком в родительском доме, но, если бы я стала заботиться о его плотских нуждах, это было бы недопустимо. С такими вещами мирятся в колониях, но в Англии так не делается.
Я сразу же невзлюбила миссис Ллевелин, и, осмелюсь предположить, она невзлюбила меня. Я понимаю, что в наш век равенства нельзя питать неприязнь к человеку только на том основании, что он родился в Уэльсе. Место рождения не выбирают (это случайность, достойная жалости, но уж никак не презрения), однако мне кажется справедливым, что, если ты проявляешь к кому-то терпимость, ему тоже следует постараться смягчить свои недостатки, обусловленные его происхождением. Однако подобные соображения нисколько не беспокоили миссис Ллевелин. Хотя они с мужем (ныне покойным) переехали в Лондон сразу после войны, она до сих пор не избавилась от акцента, и временами было совершенно невозможно разобрать, что она говорит. Пару раз я пыталась научить ее правильно произносить повседневные слова и расхожие фразы, но она оказалась плохой ученицей. Больше того, в нашу первую встречу она имела наглость сообщить мне, что ее фамилия произносится как «Ту-элин». «Тогда почему она так же не пишется?» – ответила я. И вдобавок ко всем прочим радостям, каждое ее действие сопровождается заунывным пением, словно она задалась целью не дать мне забыть о ее присутствии в доме. Зная, что я не могу ей указывать, я попросила отца сделать ей замечание, но его, кажется, лишь позабавила моя просьба. Должно же хоть у кого-нибудь в этом доме быть хорошее настроение, ответил он. Мне было обидно.