– Многим кажется, что это скучно, – серьезно проговорил он, – но это очень интересная работа на самом деле.
Я сказала, что да, безусловно, но, если он не возражает, мне бы хотелось чуть-чуть подремать. Я что-то устала.
– Да, конечно, – ответил он. – Морской воздух и все такое.
Я улыбнулась и сказала, что немного замерзла, и, может быть, он не откажет одолжить мне свой плащ. Джордж был только рад услужить. Он достал с полки сложенный плащ, развернул его и укрыл меня, как заботливый отец, который укладывает дочку спать.
Я прислонила голову к окну и закрыла глаза. Джордж завозился на соседнем сиденье. Кажется, он набивал трубку. Потом чиркнула спичка, купе наполнилось знакомым запахом табака, как будто сюда вошел папа. В какой-то момент я задремала. Вернее, погрузилась в зыбкое состояние между бодрствованием и сном. Хотя я сказала Джорджу, что мне якобы зябко, в купе было тепло, даже жарко. Мерное движение поезда навевало приятную дрему. Мысли лениво ворочались в голове. Я вспоминала события вчерашнего вечера. Песня, под которую танцевали мы с Мартином, накрепко засела в сознании. Мне вспомнилось, как он притянул меня ближе к себе. Он что же, спланировал все заранее? Мне понравилась эта мысль. Притворившись, что я просто ворочаюсь во сне, я просунула руку под пояс юбки и принялась ублажать себя легкими, почти неосязаемыми движениями среднего пальца. Это было восхитительное ощущение. Я крепко сжала бедра, как ребенок, которому захотелось по-маленькому. Не знаю, в чем было дело. То ли в размеренном движении поезда, отдающем мне в ягодицы, то ли в присутствии рядом Джорджа – пусть даже он был совершеннейшим чурбаном – и знакомом аромате его табака, но никогда прежде я не испытывала такого пронзительного удовольствия, как в тот раз. У меня перехватило дыхание, и я не смогла сдержать хриплые стоны, которые мне хватило ума замаскировать под приступ кашля. Джордж тут же приступил к решительным действиям: пару раз стукнул меня по спине и помчался к кондуктору за стаканом воды. Старая дева уставилась на меня, поджав губы. У меня горели щеки. Я не сомневалась, что она поняла, чем я тут занималась. Я испытала огромное облегчение, когда Джордж вернулся, и с благодарностью взяла у него стакан с водой.
– Вам, наверное, приснился кошмар, – сказал он.
– Да, – ответила я, глядя на него с притворной скромностью.
Я отпила воды. После такого проявления рыцарства было бы просто невежливо отказать ему в удовольствии выпить со мной чашку чая, когда мы приехали в Лондон. Почти три четверти часа я просидела с ним в кафетерии на Ливерпуль-стрит, выслушивая его разглагольствования о тонкостях страхового бизнеса. Когда мы расстались, он обмирал от восторга (бедняга), заполучив телефонный номер девушки с «лондонским лоском». Мне даже стало немножечко стыдно, что я дала ему вымышленный номер.
Может быть, потому, что я удобно устроилась на диванчике, я сама увлеклась собственным рассказом. Доктор Бретуэйт все время сидел на полу и ни разу меня не перебил. Я почти забыла о его присутствии. В пепельнице на столике у дивана обнаружилось три окурка, хотя я не помню, чтобы я курила, пока говорила. Наступившее молчание было похоже на паузу для передышки после напряженной работы. Теперь я поняла, почему люди готовы платить просто за то, чтобы их внимательно выслушали.
Бретуэйт долго смотрел на меня. Минуту, если не больше. Его лицо оставалось бесстрастным. За время нашего короткого знакомства я успела привыкнуть к странному ощущению, что, даже когда не произносилось никаких слов, разговор все равно продолжался; разговор взглядов и едва уловимых жестов. Я села, опустив ноги на пол. Я пыталась сидеть неподвижно, ничем себя не выдавая, но у меня было чувство, что Бретуэйт читает меня как открытую книгу, и видит все, что я пытаюсь скрыть.
Он заговорил первым:
– Интересно, что из этого правда?
– Все правда, – возмущенно ответила я.
Он повторил мои слова скептическим тоном.
– Я могла упустить мелкие подробности, – призналась я. – Это было давно.
Он поднялся, подтащил к себе стул и уселся на него верхом, положив подбородок на спинку.
– Значит, вы все это выдумали?
– Я ничего не выдумывала.
– Моя дорогая, для меня совершенно не важно, было ли все это на самом деле. Важно, что именно здесь и сейчас вы рассказали мне эту историю.
Я начала возражать, но он отмел все мои возражения небрежным взмахом руки.
– Возможно, это наполовину выдумка и наполовину правда. Но настоящая правда – важная правда – заключается в том, что сегодня вы выбрали для рассказа именно эту историю. Она все равно будет правдой, даже если это сплошная выдумка.
Ход его рассуждений сбил меня с толку, так я ему и сказала.
– Стало быть, я привел вас в замешательство. И вам это не нравится, да, Ребекка? Confundere! – объявил он, подняв к потолку указательный палец. – Confundere. В переводе с латыни: «приводить в замешательство», «смешивать», «взбалтывать», «будоражить». А вы очень не любите, когда все намешано в одну кучу, да, Ребекка? Вы не любите никакой взбудораженности. Вам нужно, чтобы все было разложено по местам. Тогда вам спокойно. Вы бежите от всякого взаимодействия, от любого контакта с другими людьми. Абсолютно без разницы, произошли ли события из вашей истории на самом деле. В любом случае это история о неспособности взаимодействовать с людьми. О вашем страхе прийти в замешательство. – Он поднялся так резко, что уронил стул. Кажется, он был очень доволен собой.
Меня уже начала раздражать его тяга к этимологии. Как и его поразительная способность видеть людей насквозь.
– Вы всегда такой недоверчивый? – спросила я.
– Только с теми, кому нельзя доверять, – ответил он. – Я не уверен, что вы сказали и дюжину правдивых слов с тех пор, как мы начали с вами общаться.
– Возможно, вы даже не верите, что меня и вправду зовут Ребекка Смитт, – безрассудно выдала я.
– Моя дорогая, мне совершенно неинтересно, как вас зовут. – Он подошел и наклонился так близко ко мне, что его лицо оказалось буквально в двух дюймах от моего. – Вот видите? Вы взбудоражены, и вам это не нравится. Но ведь вы для того и приходите на консультации, разве нет?
На мгновение мне показалось, что сейчас он набросится на меня. Я чуть не поморщилась от отвращения при одной только мысли, как его пухлые губы коснутся моих. Я отвернулась. Он выпрямился, и я начала собирать свои вещи.
– Да, я так и подумал, – сказал он. – Малышка уже бежит прочь. К папочке под крыло.
Я поднялась и надела пальто. На пути к выходу я не сумела заставить себя посмотреть на Бретуэйта. Я прошла мимо Дейзи, не сказав ей ни слова. Даже спускаясь по лестнице, я слышала смех Бретуэйта.
В вечерних сумерках уличные фонари светились оранжевым. Мое дыхание вырывалось изо рта белыми облачками. Я чувствовала себя совершенно опустошенной. Никогда бы не подумала, что простой разговор может отнять столько сил. На Эйнджер-роуд не было ни души. Здесь, в центре Лондона, я осталась в полном одиночестве. Я медленно пошла в сторону Примроуз-Хилл. Бретуэйт был прав. Я сейчас взбудоражена, и мне это не нравится. Я закурила, чтобы откорректировать пошатнувшийся мир. Все казалось каким-то кривым и неправильным.
Я вошла в парк через ворота у подножия холма. В последнее время я начала избавляться от некоторых привычек, руководствуясь, надо признаться, исключительно желанием доказать, что Бретуэйт не всегда прав. Например, вчера за завтраком я сразу намазала маслом и джемом свой первый тост и взялась за второй только тогда, когда съела первый. (Обычно я сразу намазываю оба тоста сначала маслом, а потом джемом.) Отец никак не прокомментировал мои странные действия и даже притворился, что ничего не заметил. На втором тосте все удовольствие от вызова, брошенного Бретуэйту, сошло на нет. По сути, я ничего не добилась, только испачкала масло мармеладом, из-за чего мне пришлось вытерпеть косые взгляды миссис Ллевелин. Все дело в том, что существуют определенные устои, которые складываются отнюдь не из-за страха перемен, а исключительно потому, что являются наиболее эффективными для достижения желаемого результата. И не стоит отказываться от хороших, испытанных временем традиций лишь для того, чтобы продемонстрировать миру, что ты готова принять перемены.
С другой стороны, надо признать, что некоторые традиции устанавливаются исключительно в силу привычки. Например, в кабинете у Бретуэйта я всегда сажусь на неудобный диванчик. Или обхожу парк по периметру только по часовой стрелке. Хотя мне ничто не мешает пройти против часовой стрелки или даже по тропинке, ведущей на вершину холма. Так что я начала восхождение во взволнованно-радостном настроении. Подъем на Примроуз-Хилл, может быть, не покажется трудным для сэра Эдмунда Хиллари, но я никогда не была любительницей физических упражнений. В школе я постоянно прогуливала физкультуру, пользуясь любым предлогом. Мисс Шоль, наверное, думала, что женские праздники у меня идут еженедельно.
Через две или три сотни ярдов пространство вокруг стало слишком открытым. Я чувствовала себя беззащитной и уязвимой. Наверное, поэтому я всегда инстинктивно держалась периметра. Там я хотя бы не слишком бросалась в глаза. Что безопаснее: прятаться ближе к высоким кустам, где может скрываться потенциальный насильник, или выставить себя напоказ, покинув укрытие? Здесь, на открытом пространстве, меня было видно издалека. Я представила, как мое тело лежит лицом вниз на росистой утренней траве, мой затылок разбит, вокруг хладного трупа собралась равнодушная толпа. Наверняка люди подумают, что я сама виновата. Молодой женщине уж точно не стоит гулять в парке одной по ночам. Это форменное безрассудство. И все-таки я зачем-то карабкалась на Примроуз-Хилл, даже без Тенцинга [17], который нес бы мою сумку. Поднявшийся ветер холодил щеки. Когда подъем сделался круче, я начала задыхаться. Впереди показалась скамейка, на которой сидел молодой человек, держа руки в карманах пальто. На мгновение мне показалось, что это Том (в последнее время он мерещился мне повсюду), но у него были слишком уж узкие плечи, и он носил бороду. Я не доверяю бородатым мужчинам, особенно молодым бородатым мужчинам.