– Вы забыли упомянуть поезда.
У меня по спине пробежал холодок при одном только воспоминании об эстакаде над железной дорогой, по которой я прошла чуть больше часа назад.
– Да, конечно! – воскликнул Бретуэйт. – Можно же броситься под поезд. Отличный, проверенный временем способ. Спасибо Анне Карениной. Почти нет шансов, что что-то может пойти не так, и уж точно нет времени передумать. Однако в Лондоне много железных дорог, а вы пока не торопитесь бросаться под поезд.
– Не тороплюсь. Но когда я стою на платформе, то каждый раз думаю, как легко было бы все закончить.
Бретуэйт слегка фыркнул, как будто я высказала очень даже разумную мысль.
– Вам не приходило в голову, что все остальные, стоящие на платформе, думают о том же самом?
– Нет, – сказала я. – Они вряд ли думают о том же самом.
– Еще как думают! Все до единого.
– Однако никто не бросается под поезд.
– Да, никто не бросается, – произнес он очень тихо. Впервые за все время нашего знакомства он, кажется, растерялся и не знал, что сказать.
Я пожала плечами:
– Наверное, у них есть причины жить дальше.
– Например?
– Я не знаю. Муж. Дети. Работа.
– У вас есть работа, – заметил он.
– Совершенно дурацкая работа. С которой справится и шимпанзе.
– А ваш отец?
Я снова пожала плечами.
– Мне иногда кажется, что для него было бы большим облегчением, если бы меня не было рядом.
– В таком случае действительно странно, что вы еще не покончили с собой.
На минуту воцарилось молчание. Мне было слышно, как тяжелые капли дождя стучат в оконные стекла. Я не взяла с собой зонтик и теперь рисковала промокнуть. Человека, который решился покончить с собой, вряд ли сильно волнует, промокнет он или нет. В тот день, когда Вероника покончила с собой, шел дождь. Я не думаю, что она беспокоилась о том, что испортит пальто. Бретуэйт молча за мной наблюдал. Наблюдал с настороженным любопытством, как будто я была экспонатом в цирке уродов. Может быть, он действительно думал, что я сумасшедшая. Может быть, я и вправду слегка не в себе. Осмелюсь предположить, что сумасшедшие не осознают своего сумасшествия, поэтому невозможно знать наверняка, сумасшедший ты или нет. Эта мысль меня позабавила. Быть сумасшедшей весело и приятно. Можно делать, что хочешь, и никто не обидится. Сумасшедшим многое сходит с рук.
Бретуэйт заложил руки за голову и сцепил пальцы в замок.
– Знаете что, Ребекка, – сказал он. – Ваше решение – это ваше решение. Я не могу вас отговаривать. Если вам хочется покончить с собой, то вперед. Это не мое дело. Лично я ничего не теряю кроме ваших пяти гиней в неделю. Но вот в чем загвоздка: я не верю, что вы говорите о самоубийстве всерьез.
Я возразила, что очень даже всерьез.
Он сморщил лоб и покачал головой.
– Я вам не верю. Вы так старательно изображаете из себя искушенную женщину, что-то рассказываете о себе, но тем самым вы лишь отвлекаете внимание от себя. Все, что вы говорите и делаете, – это лишь маскировка. Вы явно что-то скрываете. Причем даже не от меня, а от себя самой. Вы погребены под лавиной притворства. Ваша манера одеваться – притворство. Все, что вы говорите, – притворство. Даже то, как вы держите сигарету. Вы притворщица.
Я опустила глаза, как будто он меня оскорбил. Хотя он оскорбил не меня, а Ребекку.
– Может быть, – сказала я.
– Хорошо, – сказал он. – Мы все притворщики. Вы притворщица, я притворщик. Разница в том, что я признаю: я – притворщик. Вы стали бы гораздо счастливее, если бы тоже признали правду.
– Но какой смысл становиться кем-то другим? – спросила я.
– А какой смысл оставаться собой в вашем нынешнем качестве?
Это правда. Смысла нет никакого. Я встаю утром, иду на свою глупую работу, возвращаюсь домой, смотрю телевизор или читаю какой-нибудь роман. Потом ложусь спать, утром снова встаю, и процесс повторяется до бесконечности. До посинения. По сути, я не человек, а какой-то автомат.
– Я не знаю, как измениться, – сказала я. – Так, чтобы все опять не оказалось бессмысленным.
– Что вы так уцепились за смысл? – сказал он. – Разумеется, ни в чем нет смысла. Смириться с мыслью, что жизнь бессмысленна, – вот первый шаг к освобождению.
– Если все бессмысленно, то какой смысл меняться? – спросила я.
Разговор становился все более интересным.
Бретуэйт поднялся со стула и принялся расхаживать по кабинету с наигранным раздражением.
– Я понял, в чем ваша проблема, Ребекка. Вы много думаете, но мало делаете. Вы сами себя искалечили.
– И что мне делать? – спросила я.
– Перестать ждать, что кто-то другой будет подсказывать вам, что делать.
Я ответила, что за пять гиней в неделю я все же могла бы рассчитывать на какой-то совет.
– Если я вам скажу прыгнуть под поезд, вы пойдете и прыгнете? – спросил он.
– Вы мне советуете прыгнуть под поезд?
– Я ничего вам не советую. Вы должны сами решать, что вам делать.
– А если я все-таки брошусь под поезд?
– Никуда вы не броситесь. Чтобы прыгнуть под поезд, нужна сила воли, а ее у вас нет.
– Я могу прыгнуть просто назло вам, – сказала я.
– А вам не кажется, что это будет пиррова победа?
Бретуэйт замер на месте и отодвинул стул в сторону, причем с такой силой, что уронил его на пол. Он уселся на пол вплотную ко мне, так что его грудь почти касалась моих колен.
– Забудем о смысле, – сказал он. – Жизнь – это не смысл. Это опыт.
Вельветовые бороздки на бедрах его брюк были заметно истерты. Уж при его-то почасовой ставке он мог бы позволить себе новые брюки.
– Представьте, что вы гуляете в парке, – мягко проговорил он. – Летний солнечный день. Вы идете вдоль берега озера Серпентайн. Ощущаете кожей солнечное тепло. Вы снимаете туфли. Трава приятно щекочет вам ноги.
Он говорил медленно, давая мне время прочувствовать каждый образ. Его голос звучал гипнотически.
– Вы покупаете мороженое. – Он изобразил пантомимой, как держит рожок. Потом высунул язык и лизнул воображаемое мороженое. Сделал мне знак повторить. Его лицо оказалось буквально в нескольких дюймах от моего. Я поднесла к губам руку, сжатую в неплотный кулак, и лизнула воздух над ней.
– Вкусно? – спросил Бретуэйт.
– Да, очень. – Я еще раз лизнула воздух.
– У вас какое мороженое?
– Ванильное.
– А у меня пломбир с изюмом и ромом, – сказал он. – Хотите попробовать?
Он протянул мне свой рожок. Поскольку опасность инфекции от воображаемого мороженого была минимальной, я взяла у него рожок и высунула язык. (Сейчас, когда я об этом пишу, получается как-то глупо. Но тогда это казалось вполне нормальным.)
– Вкусно, – сказала я, возвращая ему невидимый рожок.
Он запихал в рот оставшееся «мороженое» и вытер губы тыльной стороной ладони. Я уронила руку на колено.
– Вы испачкали блузку, – сказал Бретуэйт. Он потянулся к столу, взял бумажную салфетку и вручил ее мне. Я послушно вытерла воображаемое пятно. Все это было настолько абсурдно, что я рассмеялась и снова подумала, что Коллинз Бретуэйт – человек очень умный и может заставить любого делать все, что он хочет.
После этого глупого эпизода настроение переменилось. Что-то произошло между нами. Я дышала ровно и очень медленно. Дождь прекратился. Было тихо и почти темно. У меня возникло странное ощущение, будто время остановилось. Мы сидели в молчании. В другой ситуации я закурила бы сигарету, но сейчас мне совсем не хотелось курить. Так прошло несколько долгих минут. В конце концов Бретуэйт поднялся и сказал, что будет ждать меня на следующей неделе.
– Если вы к тому времени не покончите с собой, – добавил он со смешком.
Он наблюдал, как я собираюсь на выход. Когда я уже подходила к двери, он окликнул меня, достал из кармана брюк шиллинг и протянул его мне со словами:
– Купите себе мороженое.
– Может быть, и куплю, – сказала Ребекка. Я вдруг с ужасом поняла, что она с ним заигрывает. Уже на улице я напомнила ей, что сейчас ноябрь и погода явно не располагает к покупке мороженого. Я закурила. Ребекка сказала, что она до сих пор чувствует на языке вкус пломбира с изюмом и ромом, которым ее «угостил» Бретуэйт. Я ответила, что она легко поддается внушению. Неужели она не понимает, что он ею манипулирует? Она спросила, почему я всегда ищу в людях какие-то скрытые корыстные мотивы? Почему я не могу просто радоваться мелочам? Потому что такой бездумный гедонизм обязательно доведет до беды, отрезала я. Она очень точно скопировала мамин голос: «Нам не нужен еще один «Вулворт», да?»
Я пожала плечами. Я уже начала думать, что ее привлекает Бретуэйт.
– А если и так, что с того? – отозвалась она.
Интересно, подумала я, применял ли Бретуэйт свою уловку с мороженым с Вероникой? Вряд ли она поддержала бы эту игру. Она никогда не была восприимчивой к чужому влиянию. И никогда не любила мороженое. В мой день рождения, когда мне исполнилось десять лет, мы ходили гулять в Ричмонд-парк, и Вероника отказалась от мороженого. Папа ее уговаривал, а она возражала с ее всегдашней неопровержимой логикой, что есть мороженое в жаркий день совершенно нерационально, потому что оно быстро тает, и приходится поглощать его быстро, пока оно не растеклось. Если любишь мороженое, его надо есть, когда холодно, чтобы оно дольше не таяло и можно было продлить удовольствие. И в любом случае мороженое – это детское лакомство, сказала она, быстро взглянув на меня. Папа ответил, что мороженое любят все: не только дети, но и взрослые тоже. Веронику это не убедило.
Я побрела в сторону Примроуз-Хилл в смутной надежде снова встретить мисс Кеплер. Бретуэйт был прав, когда высмеял мою склонность впадать в рутинный режим в минимальные сроки. Однако в установившемся распорядке есть одно неоспоримое достоинство: он избавляет от необходимости думать. Ты просто делаешь то же, что делал всегда. В знакомых, привычных действиях ты обретаешь уверенность и покой. И все же мне было тревожно. Я рассеянно вертела в пальцах шиллинг, лежавший в кармане пальто, но думала вовсе не о совете Бретуэйта купить мороженое. Я думала о его прямом, грубом вопросе: «Что вам мешает?» А действительно, что? Никто не будет оплакивать мою смерть. Папа уже нашел мне замену в лице миссис Ллевелин. Мистер Браунли, конечно, заметит, что я не пришла на работу, но он даст объявление в газету, и очень скоро на мое место найдутся другие желающие. Меня легко заменить. Я не умная, не талантливая, не смешная. Не красавица и не дурнушка. Во мне нет ничего, что привлекает внимание детишек на улице. Я совершенно обычная, заурядная посредственность. Если меня вдруг не станет, никто этого и не заметит.