Я ощутила чье-то присутствие у себя за спиной. Я сказала себе, что Эйнджер-роуд – оживленная улица, и если какой-то прохожий идет в ту же сторону, это уж точно не повод для беспокойства. И все-таки у меня было стойкое ощущение, что за мной следят. Потому что, несмотря ни на что, я ужасно мнительная. Мне всегда кажется, что всякие действия посторонних людей, так или иначе, нацелены на меня. Я не ускорила шаг и не стала оглядываться, чтобы подтвердить свои подозрения. Я отдалась на волю судьбы. Звук шагов приближался. Тяжелых, мужских шагов. Я расслабила плечи в ожидании тупого удара в затылок. В голове промелькнуло слово «дубина», тяжеловесное англосаксонское слово. Я повторила его вслух, тихим шепотом себе под нос, и приготовилась к неизбежному.
Чья-то рука легла мне на плечо.
Это был Том. Конечно, это был Том (или как его звали).
– Ребекка, – сказал он. – Я тебе звонил.
Я повторила за ним это имя, как будто оно ничего для меня не значило.
– Это я, – сказал он.
Наверное, у меня был растерянный вид. Мой пустой взгляд уперся ему в грудь. Верхняя пуговица его пальто висела на одной нитке. Я чуть было не предложила ее пришить (я всегда ношу с собой иголку и нитки), но Ребекка меня удержала: Тому неинтересны хлопотливые хозяюшки. Он пустился в пространные объяснения, как пытался мне позвонить, но я, наверное, ошиблась в цифрах, когда записывала номер. Женщина, которая взяла трубку («какая-то злющая старая грымза»), сказала, что никакая Ребекка Смитт здесь не живет. Ему пришлось устроить мне засаду. Да, он сам понимает, что как будто навязывается. Обычно он так не делает.
Я изумленно уставилась на него. Его всегдашняя самоуверенность сменилась горячечным подростковым смущением. Сегодня он надел кепку наподобие матросской фуражки, но из-за слишком густых волос она не натягивалась на голову, как положено, а торчала колом на макушке и смотрелась нелепо. Он смотрел на меня с какой-то странной тревогой. Я поняла, что, вроде бы дав ему от ворот поворот, я обрела над ним некую власть (хорошо, пусть не я, а Ребекка). Такой красавчик, как Том, наверняка не привык, чтобы с ним так обращались. И каков результат этой невольной жестокости? Он стоял передо мной как проситель, готовый омыть мои ноги слезами.
– Это, наверное, миссис Ллевелин взяла трубку, – сказала я. – Мне так часто звонят, что иногда я прошу ее говорить, что они якобы ошиблись номером.
– Ага, – сказал Том, словно это было вполне убедительное объяснение. – Мне было бы неприятно осознавать, что ты нарочно дала мне неправильный номер. – Прояснив волновавший его вопрос, он как будто стряхнул с себя всю неловкость. – Ну, раз уж мы встретились, может быть, зайдем в паб и чего-нибудь выпьем?
Я пожала плечами. Почему бы и нет? Мы развернулись и направились в сторону «Пембриджского замка». Асфальт под ногами был скользким после недавнего дождя. Том шагал, держа руки в карманах. Я обхватила рукой его локоть. Мне было приятно идти с ним под руку. Я прикасалась щекой к грубой, шершавой ткани его пальто – колючей, как папина однодневная щетина. Мы, наверное, напоминали влюбленную пару из рекламы освежителя для полости рта или плащей-дождевиков, подходящих «и для него, и для нее».
Том спросил, как прошел мой сеанс с Бретуэйтом.
– Давай не будем об этом, – сказала я.
Он серьезно кивнул:
– Да, конечно.
Я спросила, чем он занимался. Он принялся рассказывать о своих недавних проектах, но я слушала вполуха. Я как будто застряла где-то на середине между собой и Ребеккой. Я пыталась понять, кто такая Ребекка. Мы с ней, конечно, очень похожи. Она носит мою одежду. Говорит моим голосом. Хотя у нее более четкая, более резкая манера речи (я сама часто мямлю, так что люди не слышат, что я говорю). Ее мысли, по большей части, мои мысли. Разница в том, что она не боится высказывать их вслух. Я не уверена, что она мне нравится. Она слишком дерзкая и, как я понимаю, не признает никаких приличий. Если бы с ней познакомился мой отец, он не проникся бы к ней симпатией, я уверена. Но она, кажется, нравится Тому. Это Ребекку он караулил на улице. Это Ребекку он пригласил в «Пембриджский замок». Он хочет Ребекку, а значит, Ребекку он и получит.
Мы перешли через Риджентс-парк-роуд и приблизились к пабу. Том распахнул передо мной дверь и сделал вычурный жест рукой, словно приглашая принцессу Маргарет в бальный зал. Я вошла в бар. Одинокий мужчина с газетой сидел за тем же столиком у двери, перед ним стоял бокал с пивом, точно такой же, как в прошлый раз. Двух солиситоров у барной стойки сменила похожая парочка. Один из них был очень толстым, с густыми бакенбардами и в котелке, лихо заломленном на затылок. Бармен Гарри стоял за стойкой, сцепив пальцы на животе. Столик, за которым мы сидели в прошлый раз, занял мужчина, решавший кроссворд. В левой руке он держал дымящуюся сигару. Когда мы вошли, он на миг оторвался от газеты и посмотрел в нашу сторону. Кроме меня и Ребекки, женщин в пабе не было. Я решила, пусть Том сам выбирает, где нам сесть. Он выбрал укромную кабинку в глубине зала, провел меня туда, а сам пошел покупать «чем смазать горло», как он это назвал.
Кабинка, располагавшаяся в углу справа от барной стойки, была надежно защищена от посторонних глаз панелями из матового стекла с эмблемами паба. Там было два столика, оба свободные. Я села за стол у окна. Эта уютная кабинка представляла собою частичное убежище от окружающего декаданса, и в то же время ее уединенное расположение наводило на мысли о вероятных попытках домогательства. В зале было немало свободных столов, и я поневоле задумалась, почему Том решил усадить меня именно здесь. Разумеется, я была в курсе общепринятой догмы, что мужчинам нужно от женщины только одно. Однако я уже убедилась на собственном опыте, что от меня им такого не нужно. Возможно, сегодня что-то изменится. Том не только звонил мне домой, но и приложил усилия, чтобы меня разыскать. Вряд ли он стал бы искать со мной встречи, если бы не надеялся чего-то добиться. У меня засосало под ложечкой. Кажется, я крепко влипла. Я сняла перчатки, убрала их в сумку и попыталась прикинуть, успею ли я сбежать до его возвращения. Из кабинки мне было не видно, что происходит у барной стойки. Хотя, может быть, все не так страшно. Может, я выпью один джин-тоник и спокойно уйду. Ребекка велела мне заткнуться. Иначе я все испорчу. Мне самой, может быть, и не хочется, чтобы Том меня трогал, а вот ей как раз хочется. Она собиралась напиться до невменяемого состояния. И если Том пожелает раздвинуть ей ноги, она, черт возьми, будет не против. Я, может быть, и согласна умереть дряхлой целкой, но она не согласна. Так что мне надо сидеть и молчать, а говорить будет она. Она сама обо всем позаботится. Я начала возражать, и она обругала меня нехорошими словами. Потом попыталась ко мне подольститься. Почему все всегда должно быть по-моему? Почему ей нельзя хоть разок поразвлечься? Я уже собиралась сказать, что она мне противна, но нас прервал Том, вернувшийся с напитками. Ребекка одарила его лучезарной улыбкой и напомнила мне, что Том даже не подозревает о моем существовании.
Он снял пальто, небрежно бросил его на банкетку и уселся напротив меня. Он так и остался в своей глупой кепке.
– Тут уютно, – заметил он.
– Да, уютно, – сказала Ребекка. – Только не вздумай распускать руки. В кабинке не опасен суд молвы, но там не обнимаются, увы! [25] – игриво добавила она.
Она хорошо понимала, что запрет распускать руки лишь заронит эту мысль в голову бедняги Тома. И предельно ясно даст ему знать, что подобные мысли приходили в голову и ей самой. Том поднял руки, словно сдаваясь, и поклялся, что они все время будут на виду.
– Если кто-то из нас двоих и соберется распустить руки, это буду не я, – сказал он со смешком. Потом поднял свой бокал, и мы чокнулись через стол.
Ребекка пустилась в пространный монолог о том, какой ужасный у нее был день. В театре Шафтсбери не хватает хористок. Джон Осборн недоволен актерским составом для своей новой пьесы. Мистер Браунли бросил корабль в обеденный перерыв и напился на пару с этим старым развратником Теренсом Реттигеном. Я слушала этот бред, не в силах вмешаться. Но Том жадно впитывал каждое слово.
– Как интересно, – заметил он.
– Да что тут интересного? – отмахнулась Ребекка. – Мужчины, они как дети. Я себя чувствую нянечкой в детском саду. Неудивительно, что я посещаю психотерапевта.
Тому, похоже, и вправду было интересно. Ребекка лихо отпила половину своего джина с тоником и зашлась в приступе кашля.
– Давай урежемся до беспамятства! – предложил Том, старательно изображая аристократический акцент.
– Давай! – согласилась Ребекка. Она была неисправима. Том залпом допил пиво и пошел за добавкой.
Я ничего не сказала. Ребекка, надо отдать ей должное, умела развлекаться. Возможно, она и права. Почему бы и не отдать ей главенство на сегодняшний вечер? Может быть, Том и есть то мороженое, которое надо отведать? Я закурила. На столике стояла пепельница с рекламой виски «Джонни Уокер». Почти чистая, не считая окурков двух сигарет, которые выкурила Ребекка. На рекламной картинке был изображен шагающий джентльмен в цилиндре, черных высоких сапогах, белых бриджах для верховой езды и красном фраке. В одной руке он держал трость, в другой – лорнет на длинной ручке. Я представила себя в таком же наряде. Или, скорее, не себя, а Ребекку: как она неспешно идет по Чаринг-Кросс-роуд и машет тростью, отгоняя назойливых беспризорных мальчишек.
Паб наполнялся народом, со всех сторон слышался гул разговоров. Том взял себе пинту пива и порцию виски, а мне – еще один джин с тоником. На этот раз он сел рядом со мной. Меня встревожила эта явная эскалация боевых действий, но Ребекка ни капельки не смутилась.
– Нам надо как-нибудь вместе сходить в кино, – сказал Том. – В «Рокси» сейчас идет новый фильм Годара. Тебе нравится nouvelle vague? [26]