- Тебе что-то не нравится? Тогда почему ты не с ними? Почему не разносишь книжек?
- Насмотрелся на борцов. Хватит, - сказал Вернер.
- Нет, не потому. Они тебе ненавистны. Ты стоял себе в сторонке и думал, что этого достаточно, что ты чист. Но тут появились они, и ты понял, что нет, не так уж чист, и оправдание для себя труднее найти.
- Да. Я ни вас не люблю, ни их.
- Однако же когда случилось что-то конкретное, ты пришел сюда!
Витек в разговор не вмешивался, а эти двое распалялись все больше. Вернер машинально играл лежавшим на столе брелком на длинной золотой цепочке, Адам схватил его, цепочка лопнула, брелок остался в руке Адама. Они успокоились на миг, вспомнили о Витеке.
- Ты видел, что там внутри? - спросил Вернер.
- Нет, - Адам смотрел на брелок. - Я никогда его не открывал.
Он с трудом отыскал замочек, открыл.
- Покажи ему, - сказал Вернер.
Адам повернул к Витеку золотую вещицу. Внутри была любительская фотография всей троицы: Адам, Кристина и Вернер. Молодые. Улыбающиеся...
Бузек навестил отца в больнице. Рука не заживала. Бузек был человеком чести; нагнувшись над кроватью, он сказал:
- Я знаю, чьих рук это дело.
- Откуда? А где Вера? - спросил отец: он знал, что Вера действует на сына успокаивающе.
- Снова поехала в Лодзь. Мне надо ее встретить, - сказал Бузек, ожесточась еще больше.
Чушку выпустили на следующий день, но она то ли не захотела, то ли не смогла встретиться с Витеком. Однако в аэропорт его проводила. В автобусе рассказала, как с ней обращались в КПЗ, а когда они вышли, Витек спросил:
- Как они допрашивают? Что делают? Тебя били?
- Да нет же. А ты что, никогда не сидел?
- Так сложилось.
- И уже никогда не сядешь, верно? - Чушка пронзила его взглядом. - Скажи, ты не имеешь никакого отношения к тому, что меня отпустили?
Витек замялся. И тут его окликнули коллеги из молодежной организации, тоже улетавшие во Францию.
- Я подожду здесь, - сказала Чушка.
Витек поздоровался. Он знал не всех. Лысеющего блондина удержал за руку.
- Мы знакомы...
- Да, - сказал блондин. - По больнице.
- Верно, - подтвердил Витек. Это был директор центра для наркоманов, которого заперли тогда в клетке.
- Старик, я очень тебе благодарен. А там, знаешь, скандал на скандале.
- Что-нибудь серьезное?
- Парень, один из бунтарей, пырнул врача вилкой. А вчера приехал сын того врача, ну и врезал парню...
К ним подошел руководитель группы. С паспортами в руках. Раздал их. Витек взял свой паспорт и хотел вернуться к Чушке, но руководитель задержал его.
- Возникли сложности, - сказал он. - Начались беспорядки. Стачки в Свиднике, что-то в Люблине. Там наши люди. Шеф отменяет поездку. Отправитесь туда.
Он пересчитал всех глазами и задержал взгляд на низеньком бородатом деятеле.
- Шеф попросил Юрека объяснить во Франции ваше отсутствие. Материалы у тебя?
Юрек кивнул, а Витек не стал больше ждать. Подошел к Чушке.
- Я не еду, - сказал он, радостно улыбаясь. Чушка посмотрела на него по-прежнему холодно и отчужденно.
- Не ищи меня больше, - сказала и ушла.
И Витек остался один со своей радостью, с улыбкой, сползающей с лица.
Так могла бы сложиться судьба Витека Длугоша, если бы ему удалось догнать поезд, отправлявшийся из Лодзи в Варшаву. Возможны какие-то варианты, но коль скоро он вскочил в поезд, все произошло именно так. Ведь в последнем вагоне стоял Вернер, и он улыбнулся, увидев, как Витек чертит пальцем крест на запотевшем от дыхания стекле. Ну а если бы Витек не вскочил?
Если бы наш знакомый охранник с железной дороги быстрее выпил в тот день свой послеобеденный чай и оказался на перроне, а увидев, что за поездом мчится студент с болтающейся на плече сумкой, схватил бы Витека в объятья - и по долгу службы, и желая ему добра? Витек, верно, задыхался бы от ярости, а охранник узнал бы в нем того малого, которого он застукал недавно на том же перроне, и сказал бы ему: "Вы тут намедни нужду справляли, а теперь ишь чего надумали, на ходу в поезд вскакивать".
Допустим, было так. Теперь они стояли на перроне. Витек снова вырвался из рук охранника, но тот с воплем помчался за ним и схватил его, порядком уже вымотанного, - может, даже с помощью прохожих - в самом конце перрона. Витек до тех пор вырывался, бледный от ярости, пока машина с радиоустановкой, вызванная сослуживцами охранника, не положила всему этому конец.
В милиции Витек и не подумал раскаяться. Как некогда в истории с учителем, так и сейчас он не смог выдавить из себя сколь-нибудь вразумительных объяснений. Сказал, что умер отец, что позарез понадобилось ехать в Варшаву; это, видимо, все же возымело действие, наказание ему назначили довольно мягкое - неделю общественных работ. Однако он не оценил этого, полагая, что наказан несправедливо. Среди задержанных был парень, который предоставил свою квартиру профессору из Варшавы. Этот профессор не читал уже лекций в обычном университете, но в разных городах Польши находились охотники его послушать. Лекции затягивались до поздней ночи, на них приходило много народу, и соседи посчитали, что нарушается гарантированное им конституцией право на отдых. Среди тех, кто был осужден на принудительные работы за пьянство и ночные дебоши, эти двое заметно выделялись; неудивительно, что их потянуло друг к другу. Копая ямы под цветы, которым надлежало изобразить огромного орла на высоком откосе стадиона, они нашли старую бутылку, а в ней листок бумаги, на котором под датой "1957 год" было написано: "Мы - студенты четвертого курса. Через двадцать лет Владек станет вице-премьером, Сташек - министром, Кароль главным редактором, а Янек будет жить за границей и зарабатывать сто тысяч долларов в год. Бутылку выроем в апреле 1977 года." Был уже май, значит, никто так и не вырыл бутылки, раз она продолжала лежать в земле. Засовывая бумажку обратно, они увидели несколько строк на другой стороне: "Откопал в 1975 году. Каждый вечер благодарю Бога, что у вас не получилось. Янек." Они вложили листок в бутылку, а бутылку закопали. К концу недели Витек знал уже в Лодзи многих из окружения Марека.
Разумеется, он посетил ближайшее занятие подпольного университета. Серьезный молодой человек в черном облачении, с белым твердым воротничком священнослужителя, целый вечер посвятил принципу "не прибегай к насилию" , причислив его к важнейшим общественным нормам. Когда все встали со своих мест, обнаружилось, что ксендз сидит в инвалидной коляске. Витек вызвался сам отвезти его. На вокзале у них выдалось немного времени, и Витек захотел узнать, означает ли принцип "не прибегай к насилию", что достаточно не убивать и не красть - и можно считать себя порядочным человеком. Так между ними - в ночной особой настроенности - завязался разговор о вере и Боге.
- Нет, недостаточно, - сказал ксендз. - Веру нужно завоевывать: сомнения придают ей особую ценность. - Он вручил Витеку семь тысяч злотых, собранных на свободные профсоюзы. Витек не знал, что с ними делать; ксендз дал ему записку с адресом.
Назавтра он пошел по этому адресу. На дворе и на лестнице ему встретились какие-то гогочущие амбалы. В квартире среди перевернутой мебели и разбросанной утвари он увидел одинокую старую женщину.
- Пришли, принесли цветы... - рассказывала женщина. - От имени рабочих, мол... Благодарили за то, что помогаю им, когда они теряют работу, когда их выкидывают... Было приятно, я начала варить кофе, и вдруг самый высокий схватился за стол... Опрокинул... Все продолжалось пять минут.
- Испугались, наверно?
- Нет, - сказала женщина. - Мне ведь жизнь подарена. Врачи определили срок - три года после операции, а я живая, хотя уже двенадцать прошло. Раз Господь Бог даровал жизнь мне, нельзя бояться. Знаешь, что сказала мать Тереза из Калькутты, когда ее спросили, что можно дать человеку перед смертью? Веру в то, что он не один-одинешенек. Минуту назад я была одна. А тут пришел ты, и я уже не одна.
- Вы и в самом деле думаете, что это Бог? - спросил Витек. - Что это он даровал вам жизнь?
- А кто же? - удивилась женщина.
Лодзь готовилась к приему Харриса - известного английского целителя. Марек предложил Витеку поработать в общественном комитете, который организовал приезд. Харрис принимал пять тысяч больных ежедневно, собирался пробыть здесь три дня, так что надо было сперва выбрать пятнадцать тысяч из значительно большего числа страждущих, а затем с точностью до минуты препроводить их к Великому Целителю. На каждого пациента Харрис отводил по нескольку секунд. Организаторы-добровольцы и члены комитета трудились не покладая рук. Одна группа занималась непосредственно больными, другая - пропусками; кандидаты в пациенты представляли медицинские справки, каждому больному назначалось точное время приема, причем в график включались и те, кого привозили из больницы на "скорой", и те, кого доставляли на носилках. Витек столкнулся с таким множеством человеческих трагедий, таким множеством людей, нуждающихся в помощи и надежде, что самозабвенно взялся за работу. Как член штаба, он получил два номерка с правом посещения целителя и не знал, что с ними делать. Тетка, верная своим принципам, категорически отказалась - она считала происходящее данью суевериям, а Харриса шарлатаном, - и Витек отдал оба номерка спокойной сорокалетней Катажине, рассудив, что, постоянно занятая лечением людей, она сможет распорядиться ими с наибольшей пользой.
Когда Харрис уехал, Витек ощутил пустоту. Он обратился в службу занятости, и ему предложили работу санитара, дав понять, что, имея за плечами четыре курса мединститута, он сможет выполнять и более серьезные обязанности. Но Витек не захотел возвращаться к тому, от чего недавно бежал и во что давно уже не верил. Он пошел работать в типографию. Пустоту, как видно, ощутил не он один из тех, кто занимались Харрисом. Однажды Марек с товарищем принесли ему домой большую пачку. В ней оказались книги; спустя несколько дней они втроем должны были развезти их по стране. Витек воспользовался свободной субботой и отвез книги в Санок. Принял их похожий на хиппаря парень, который вот уже несколько лет как поселился в Бещадах. Витек пробыл у него воскресенье, увидел, как люди, не так давно покинувшие город, пытаются в глуши найти подходящий для себя образ жизни: кто-то разводит овец, кто-то подался в дровосеки.