— Девушка, извините, ради бога, вы узнаете меня?
— Узнаю, — ответила она просто, взглянув на него внимательными синими глазами.
— Вы, наверно, плохо обо мне сейчас думаете?
— А вы так уверены, что я о вас думаю? — В ее глазах мелькнули искорки смеха.
— Я бы хотел… я бы мог… объяснить. Мы с приятелем собрались тогда отметить одно важное событие, пришли в ресторан, выпили, потом я увидел вас, хотел сделать как лучше…
— Мне сейчас выходить, — коротко сказала она.
— Обождите секунду, вы не должны исчезнуть просто так, нам надо встретиться, поговорить. Это очень серьезно. Прошу вас.
Какое-то время девушка колебалась. Его слова показались ей искренними.
— Видите памятник? — показала она в окошко. — Послезавтра. Здесь. В семь. Устроит?
И не дожидаясь ответа, ловко спрыгнула со ступенек троллейбуса. Уже там, на остановке, она вдруг улыбнулась ему и исчезла в пестрой толпе.
6. Встреча с Шустовым
Федору Андреевичу Шустову Вершинин симпатизировал давно, почти с первых дней работы в районе. Нравилось ему главным образом то, как он всегда спокойно и ненавязчиво обосновывает свое мнение, как отстаивает его и вместе с тем, не злоупотребляя нравоучениями, прислушивается к чужому. Его терпимость и ненавязчивость совершенно не вязались с внешним обликом — грубоватыми, даже резкими чертами лица, маленькими, глубоко посаженными глазками. Многие вполне искренне считали человека с подобной внешностью не способным разобраться в тонкостях какой-нибудь запутанной ситуации, найти общий язык с людьми. Беспокоила их и прямота Шустова, которую он никогда не пытался облечь в удобоваримую форму. Среди тех, кто испытал на себе его прямоту, были и такие, от которых зависело продвижение Федора Андреевича по службе. Именно поэтому он, обладая огромным опытом и недюжинной способностью к сыску, уже который год занимал скромную должность начальника отделения уголовного розыска в районе. Воспринимал Федор Андреевич свое положение без обиды.
— Мужик, я и есть мужик, — говаривал он, посмеиваясь. — Со мной в лесу-то ночью встретиться страшно, для преступников еще сойду, а всякие там реверансы у меня не получаются.
И все-таки никто не понимал, обижается ли Шустов на свою судьбу. Ведь как ни говори, а многие служившие под его началом молодые сотрудники стали начальниками райотделов, работали на ответственных должностях в областном управлении. Он же оставался на прежнем месте. Тем не менее на работе это никак не сказывалось. Трудился Федор Андреевич не считаясь со временем. Все его сослуживцы души в нем не чаяли и относились к нему с большим уважением.
Затевать разговор об убийстве на Прорве в рабочее время Вершинину не хотелось. Знал, что все равно спокойно поговорить не дадут. Он заглянул к Шустову поздно вечером, часов около девяти, когда тот, сидя в своем небольшом кабинете, при свете настольной лампы с зеленым абажуром просматривал материалы, до которых днем не доходили руки. Зеленоватый свет, высвечивая отдельные, незаметные в дневное время, резкие линии, еще больше подчеркивал необычность его лица.
Хозяин кабинета, продолжая листать какие-то материалы, приветственно поднял руку. Неожиданно он с досадой стукнул кулаком по столу.
— Нет, ты только посмотри, Вячеслав Владимирович, что творит этот Лисичкин, — и передал Вершинину тонюсенькую папку. — Я поручил ему разобраться с заявлением Пугачевых. Несколько дней назад у них украли из дома отличнейшую тулку. Трехствольную с инкрустацией. Цены ей нет. Мусолил, мусолил он заявление, и вот читай, к чему пришел.
Вячеслав раскрыл папку и, перевернув несколько листков с объяснениями, прочел в конце постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, подписанное оперуполномоченным Лисичкиным.
Лисичкин весьма своеобразно обосновал свой вывод об отказе в возбуждении дела.
«Не исключена возможность, — писал он, — что взял ружье гр. Сорока — знакомый дочери Пугачева, не исключено также, что он сам потерял его на рыбалке. Пугачевы делали в доме уборку, не исключено, что ружье затерялось среди вещей во время уборки. Не исключено, что Сорока взял ружье с целью поохотиться у себя дома».
— Не исключено, что ружье взял Лисичкин и потерял его в Африке во время охоты на бегемотов, — рассмеялся Вячеслав.
— Ну и ну, — без улыбки покачал головой Шустов. — Два года я учил его, думать заставлял, но, как говорят, не в коня корм. Буду ставить вопрос об отчислении его из уголовного розыска. Ничего не получается. Пусть переводят участковым.
— Участковым? — Вячеслав удивился. — Да на селе участковый — большой человек. А Лисичкин такое натворит со своими способностями, все вместе не расхлебаем. Здесь-то он хоть под постоянным контролем, а там сам себе хозяин будет.
— С кадрами сейчас тяжело, — вздохнул Шустов. — У нас некоторые участковые по три зоны обслуживают, за трех человек работают.
— Все равно. С Лисичкиным это не выход. Лучше вообще не иметь участкового, чем ставить такого, как Лисичкин. Вообще странно получается, — Вершинин недоуменно развел руками. — Кино я недавно смотрел и книжку читал. Участковый там один, ну прямо класс психологического расследования показывает, убийства раскрывает, поучает следователя, прокурора, жуть аж берет. Впору прямо разогнать следователей, прокуроров — все равно только мешаются под ногами.
— Такое я тоже читал. — Шустов встал, тень его закрыла почти всю стену. — Я так считаю: один участковый или один следователь в наше время ничего не сделают, ну, разве случайно. Раскрыть серьезное преступление могут только вместе — следователь, уголовный розыск, участковые. Работать должны в полном взаимодействии и при взаимном доверии. Следователь, ясно, — главная фигура, у него в руках все нити. Он дает указание, какую версию проверить, какую допроверить, какую отбросить. Фактически все мы работаем на него, и он не может без нас, и мы без него — ноль. А герои-одиночки розыска… — Шустов усмехнулся. — Сам ведь я работал не один год участковым, всю кухню знаю.
«О, самый подходящий момент перевести разговор в нужное русло», — решил Вячеслав и, как бы невзначай, поинтересовался:
— Вы где участковым работали?
— Лет десять назад по Окуневской зоне. Сейчас там Позднышев работает.
— Не жалеете о том времени? Спокойнее было, наверно, чем сейчас.
— Как сказать. Спокойствия и в те времена не чувствовалось. Ведь вскоре после войны работали. То, что сейчас чепе, тогда более или менее обычным казалось.
— Неужели не встретилось ничего серьезного, о чем и сейчас вспомнить можно?
— Как сказать. — Шустов улыбнулся. — И сейчас есть немало серьезного и тогда случалось. Много занимались мы с убийством одного майора. В отпуск он в Окунево приехал. Месяца через три раскрыли. Женщину у нас еще одну убили на озере, — немного помолчав, вспомнил он. — С этим делом тоже пришлось повозиться. А вообще-то я на своем участке больше профилактикой занимался да с самогонщиками сражался.
— За что же эту женщину убили? — спросил Вершинин, напряженно ожидая ответа.
— Постой… Это было где-то… ну правильно, лет десять назад. Двое окуневских рыбаков из озера, Прорва называется, вытащили сетями труп молодой женщины. Оказалось, была убита и брошена в воду. Я тогда на своих земляков грешил. А вышло — один городской жену туда привез свою и убил.
— Ошиблись вы, значит, тогда?
— От ошибок такого порядка в нашем деле никто не застрахован, лишь бы они слишком далеко не заходили, тогда худо. А впрочем, — Шустов немного помедлил, — я и тогда хотел потщательнее проверить свою версию, но бывший заместитель начальника райотдела Вальков запретил. Опознали ведь ее, и кончен разговор. А я, по правде говоря, и сейчас не совсем убежден, что правильно сделали. Мужа ведь ее тогда так и не нашли.
Вершинин посмотрел ему прямо в глаза:
— Интуиция вас тогда не подвела, Федор Андреевич. Муж-то оказался совсем ни при чем.
— Как так? — брови Шустова удивленно полезли вверх. — Почему ни при чем? Ты-то откуда знаешь?
— Проверил недавно я кое-какие детали по этому делу. К нему не только муж, но и жена никакого отношения не имеет. Жива она и здорова поныне.
— Погоди, погоди, — Шустов не мог скрыть изумления. — Как к тебе дело попало, кто надоумил им заняться?
— Кто надоумил, неважно. Важно другое — преступление осталось по сей день нераскрытым, убийца гуляет и, наверно, про жертву-то свою забыл. Сколько лет прошло.
И Вячеслав в который раз за эти дни со всеми подробностями рассказал, что ему удалось установить.
— Ну и ну, — поразился Шустов. — Вот так открытие. Теперь я обязан в отчете за текущий квартал поставить нераскрытое убийство. И поделом мне. Тоже виноват, — он рассмеялся. — А ты молодец, прирожденный следователь. Ведь как культурно подвел меня к нужному разговору.
— Так уж и прирожденный, — смутился от похвалы Вершинин. — Прирожденных следователей не бывает. Все постигается опытом.
— Нет, дорогой мой, бывают, — Шустов сразу посерьезнел. — Прирожденный, конечно, не в смысле с пеленок, нет. Здесь все — и нюх, и память, и интуиция, и, самое главное, желание работать по-настоящему, отдавать себя до конца. Ну да ладно, все это лирика, — Шустов уселся на краю стола. — Ты, конечно, ко мне не за этим пришел. Вижу, Вячеслав Владимирович, ты рвешься в бой. Но ведь знаешь, наверно, как кое-кто на это посмотрит.
— Знаю, — неожиданно вскипел Вячеслав, — поэтому к вам и пришел. — Все остальные о том убийстве слыхом не слыхивали, а вы за него в ответе, в случившемся доля вашей вины есть, и немалая.
— Прав, прав, — раздумчиво произнес Шустов, поглаживая тяжелый подбородок. — Доля вины моей там немалая. Давай попробуем поработать вместе. Может, и получится, хотя шансов, прямо скажем… — И он развел руками.
Вершинин сидел и радовался, радовался не подавая вида. Такой легкой победы он никак не ждал. Приготовился убеждать, доказывать, требовать, наконец, а Федор Андреевич взял да и согласился без всяких возражений, хотя прекрасно предвидит трудности. Их немало, одна только постановка на учет невесть откуда свалившегося нераскрытого убийства не всем придется по нраву.