Под стать моему настроению где-то на окраине села раздались звуки похоронного марша. Пошел посмотреть на похороны — все развлечение в моей скучной жизни. Однако потом настроение испортилось еще больше. Впечатление тягостное: путевой обходчик попал каким-то образом под поезд, двое детишек остались, жена. Дети плачут, толком и не понимая, что случилось, а у вдовы лицо будто мучное, как маска. Тяжко ей придется — одной поднимать малышей.
В толпе я неожиданно увидел Шустова и стал незаметно подмигивать ему, надеясь обратить на себя внимание, но он посмотрел на меня как на пустое место и отвернулся. Даже обидно стало. Завыть захотелось от своей никчемности. Скучно. Да и, правду говоря, роль моя поначалу меня больше привлекала. Одно дело убийство раскрывать, и совсем другое — за ординарным ворьем охотиться.
Быть в шкуре постороннего наблюдателя, куда ни шло, — смотри себе, как медленно, но верно катится Купряшин опять в тюрьму. А вот не пустить его туда, переубедить, заставить изменить образ жизни не могу. Хороший будет у меня видок, если полезу к Федору с сантиментами — так, мол, и так, плохо — грабить, воровать, работать надо, трудиться на благо общества, матери помогать. Нет, с Бедой такой номер не пройдет, не тот объект, и я не тот человек, который способен его перевоспитать. Странно все-таки. Молодой парень, из крестьянской семьи, откуда у него тяга к легкой жизни, жестокость, почему его боятся, отчего он так озлоблен? Поговаривают, и мамаше от него достается. Вполне возможно, недаром она такой забитой выглядит. Упустили парня в свое время, другие «учителя» учили и, надо сказать, добились большего, чем школа, голову даю на отсечение — эту науку из него уже не выбить. Поздно, как ни парадоксально, в двадцать лет поздно. Семя попало в благодатную почву. Не вырвешь.
С невеселыми мыслями я вернулся домой, как привык теперь называть хибару Трофимыча. Нина прохлаждалась на речке, а мне даже туда не хотелось. Какая-то апатия наступила.
В этот же день объявился Беда. Он появился у меня вечером. В брюках синего габардина, заправленных в сапоги, самодовольный, попахивая коньячком. Не иначе, дело какое-нибудь удачно провернул. Только глаза, как всегда, — злые, с угрозой.
— Все отдыхаешь, москвич? — по-прежнему совершенно игнорируя Нину, обратился он ко мне.
— Отдыхаю, за тем и приехал, — в тон отозвался я, никак его не называя.
Это была моя маленькая месть за пренебрежительное обращение. Он меня по имени не называет и я его не буду.
— Ой ли, только за этим? — немигающие глаза Беды уставились мне в переносицу, на скулах заходили желваки.
Меня в жар бросило. Неужели пронюхал? Тяжело будет тогда выбираться отсюда. Я почему-то легко краснею по любому поводу, прав ли, виноват ли, все равно. Иной раз даже от мысли, что обо мне могут плохо подумать. Начав краснеть, краснею еще больше уже от одного ощущения, что покраснел. Выгляжу в таких случаях довольно глупо. Многих, наверно, мой вид наводит на размышления. Скверное качество. В последний год стал с ним бороться. Только чувствую — краснеть начал, дыхание сдерживаю и в одну точку смотрю. Помогает, хотя все равно привлекаю к себе внимание.
Вот и в данный момент покраснеть для меня равносильно провалу. Беда всех тонкостей моего характера не знает, а объясняться смешно. Если ему действительно что-то известно, мои объяснения только усилят подозрения. Однако, к удивлению, я не покраснел, ибо висевшее напротив мутное зеркало отразило нормальный цвет моей физиономии.
Тогда, совсем осмелев и словно не замечая прозрачного намека, я буркнул:
— Еще за тем, чтобы с тобой водку пить.
Некоторое время Беда изучающе рассматривал меня, потом встал и, не прощаясь, направился к двери. У порога он повернулся и, ни слова не говоря, махнул рукой, приглашая выйти за ним. Глаза Нины выразили тревогу. Я ободряюще подмигнул ей и вышел.
— Ты какого хрена за мной шпионишь? — от Беды вновь остро пахнуло спиртным.
— Я? За тобой? — сыграл я довольно натурально, тем более, что и сам пока не представлял, о чем он толкует.
— У матери чего выпытывал, около избы шлялся?
У меня даже от сердца отлегло.
— Неужели зайти к тебе нельзя? — обиженно пожал я плечами. — Порыбачить вместе хотелось, потолковать. Другие ведь заходят, а я уж скоро уезжать собираюсь.
— Заходят, заходят, — передразнил Беда. — Кого я приглашаю, те и заходят, а тебе еще приглашения не было. Ишь ты, фраер московский, — он довольно болезненно ткнул меня пальцем в живот.
Теперь подошло самое время обидеться. Похоже, меня хотели взять на испуг. Я пошел к двери.
— Да погоди ты, — остановил меня Беда. — Так, говоришь, уезжать собрался? И скоро ли?
— Через пару дней. В Москву съездить хочу по одному делу, — неожиданно для самого себя ответил я. — А что?
— Просьбу одну выполнишь? Бутылка за мной.
— А почему ж нет, — так это равнодушно бросил я, хотя сердце даже замерло на секунду.
— Посылку небольшую одному другу передашь в Москве.
«Вот оно. Свершилось, — ликовал я в душе. — Дождался все-таки!»
— Передам, конечно. Давай адрес и посылку, — фамильярно похлопал я Федьку по плечу.
— К отъезду будет. Когда приносить?
— Поеду послезавтра с утра, — наобум ответил я, больше всего опасаясь, как бы он не передумал.
— Ладно, жди, найду тебя, — и Беда растаял в темноте.
Постояв еще минут пять, я зашел домой. Возможные варианты последующих действий проносились в голове со скоростью киноленты. Связь по моей инициативе предусматривалась только в исключительном случае. Я должен был позвонить из сельсовета якобы своему приятелю в город. Уже звонок становился сигналом необходимости немедленной встречи. С Шустовым встречаться запрещалось категорически. Теперь же я сам поставил себя в сложные условия. Впереди ночь, может, еще и день. Беда принесет посылку, по-видимому, завтра. Не исключено, что кто-нибудь понаблюдает за мной. Идти днем в сельсовет, пожалуй, глупо. В такой ситуации могут раскусить. Тем не менее я обязан сообщить начальнику о случившемся немедленно, не дожидаясь посылки. Неизвестно ведь, откуда он будет ее брать, а узнать это для наших крайне важно. Пожалуй, надо связаться с Шустовым, другого не придумаешь.
— Пойду покурю, — как бы нехотя сказал я, потягиваясь и словно раздумывая, идти или нет.
Жена Трофимыча никак не реагировала на мои слова, продолжала заниматься стиркой.
На улице было темным-темно. Фонари поблизости не горели, и лишь на краю двора светилось небольшое окошко черной баньки, приспособленной Трофимычем под мастерскую. Он обычно трудился там допоздна.
Стараясь не шуметь, я выскользнул через калитку и, прижимаясь к заборам, пошел к центру.
Вскоре пятистенка участкового уже поглядывала на меня красным светом двух окон. Кругом ни души. Я перемахнул через невысокий заборчик и оказался в небольшом, но довольно густом саду. Подходить близко к окнам я не рискнул. Сорвав недозрелую сливу, бросил ее в окошко. Появления Шустова я не заметил и приготовился повторить свой маневр, когда неожиданно увидел на крыльце человека. Мягко ступая, он сошел с крыльца в сад.
— Ты? — удивленно уставился на меня участковый. — Уговор забыл, что ли?
Без всяких оправданий я в двух словах выложил ему новость.
— Ладно. Двигай немедленно домой и постарайся никому не попасться на глаза, — он подтолкнул меня в спину.
Все путешествие заняло минут двадцать, однако, когда я вернулся, окошко в баньке погасло, видимо, Трофимыч отправился спать. И верно, в их половине было темно, лишь слегка покачивалась занавеска в дверном проеме. Нина при свете небольшого ночника читала или делала вид, что читает. Я юркнул в согретую ее теплом постель.
Все возможное сделано. Осталось только ждать.
К моему удивлению, ни следующий день, ни утро другого ничего нового не принесли. До вечера я ходил как неприкаянный, ожидая визитеров. Однако и Беда и Ляпа как в воду канули. Идти к Федьке домой небезопасно. Я побоялся насторожить его еще больше. Ночь почти не спал, прислушивался к каждому шороху, а утром понял, что не дождусь, и поехал в город. Зашел в отдел. Панин как раз выскочил из кабинета, взглянул довольно прохладно, но, заметив мою удрученную физиономию, смягчился.
— Знаю, знаю, — махнул он рукой, — исчезли твои друзья, второй день ищем, сбились с ног. Давай собирай вещи и приступай к своим обязанностям.
И я поплелся по улице, размышляя над тем, как обманул доверие начальства. Дернул же меня черт бежать к Шустову! Вот тебе и сыщик с будущим».
К запискам Сафронова были приложены подробные описания Беды, Ляпы, кое-кого из их окуневского окружения: привычки, особые приметы, словесные портреты…
10. Воскресенье в Окуневе
Уверенный рокот двадцативосьмисильного К-750 скакал далеко впереди, заполняя все складки местности, перекрывая любые звуки. Полуоглушенный, едва не вырванный из седла упругой струей встречного воздуха, Вершинин крепко держался за спину сидевшего впереди Позднышева. Солнце било им прямо в лицо, и в его лучах уши окуневского участкового казались одного цвета с околышем глубоко натянутой милицейской фуражки.
— Новяк, а, — в полуобороте рот водителя раскрылся в счастливой улыбке. — Как прет!
Его слова, мгновенно разорванные на куски, исчезли в шлейфе выхлопных газов. И, словно пришпоренный ездоком, мотоцикл подпрыгнул и ринулся вперед с удвоенной скоростью.
Вершинин не составил еще определенного плана действий, но неожиданно для себя мчался в Окунево, и расстояние между ним и местом, где десяток лет назад произошли интересующие его события, сокращалось с каждой минутой.
Час назад, во время утренней пробежки, он столкнулся с Позднышевым, обтиравшим рукавом мундира невидимые пылинки со своего новехонького К-750. Участковый привез дежурному по отделу отчет и теперь возвращался домой. Решение созрело моментально. На выходной Вершинин ничего особенного не планировал и решил, что в Окуневе увидит все своими глазами, да и отдохнет неплохо. По многочисленным отзывам, местечко это было довольно живописным.