Позднышев, тоже холостяк, искренне обрадовался намерению Вершинина поехать в Окунево и, захлебываясь, стал расписывать прелести тамошних мест, словно речь шла не о заштатном селе, а об исторической достопримечательности. Лицо его раскраснелось от усердия, и, боясь, как бы следователь не передумал, участковый закончил рассказ фантастической историей о последней рыбалке. Но у Вячеслава и не было намерения менять решение. Он с большим вниманием выслушал Позднышева и, стараясь остаться серьезным, сказал:
— А я-то все мучился, вспоминал, откуда мне знакомо твое лицо.
— Откуда же? — заинтересованно спросил тот.
— Да с картины Перова «Охотники на привале».
— Не вру я, честное слово, не вру, вот посмо́трите, — оправдывался участковый, не поняв юмора.
Вершинин не выдержал и рассмеялся.
Теперь, сидя за спиной радушного хозяина, под стремительный свист ветра он обдумывал, с чего начать.
Первым делом решил встретиться с бывшим секретарем сельского Совета Голиковой, женщиной, которая, по словам Шустова и Вареникова, имела какие-то сведения о девушке, посещавшей Беду незадолго до обнаружения в Прорве трупа.
Вершинин, занятый своими мыслями, не заметил, как они въехали в Окунево. Позднышев заглушил двигатель и принялся отплевываться и вытирать носовым платком пыль с лица и шеи.
— Может, искупаемся? — предложил он после того, как привел себя в относительный порядок.
— Успеем, еще все впереди. Покажи-ка лучше, как устроился.
— Нормально, — Позднышев пропустил Вершинина в небольшую комнату, служившую ему кабинетом. — Здесь работаю, а за стенкой раскладушка стоит. Осваиваюсь потихоньку, год уже скоро.
— Народ-то знаешь?
— Ну, на всем участке, конечно, нет, а вот в Окуневе, Низовом, еще кое-где — знаю.
— О Купряшиной можешь что-нибудь рассказать? — спросил Вершинин, усаживаясь на длинную деревянную скамейку.
— Купряшина… Купряшина… — Алексей недоуменно пожал плечами. — Знаю такую, видел несколько раз. Богомольная старуха, безвредная, идет — глаз от земли не поднимает.
— Говоришь, глаз от земли не поднимает? — задумчиво переспросил Вершинин. — И это все?
— Все, чего же еще? — Уши Позднышева стали пунцовыми.
По интонации собеседника он сообразил, что знает о Купряшиной гораздо меньше, чем требовалось.
— Неужели замешана в чем-нибудь?
— Сядь, Леша, не прыгай, — Вершинин показал на стоявшую у окна табуретку. — За год о людях полагалось бы узнать побольше.
«Стоп, стоп, стоп, — вдруг остановил он себя. — Я, кажется, впадаю в менторский тон, в тот самый тон, который на меня действовал всегда, как красный цвет на быка. А чем Лешка хуже меня? Работаем по времени почти одинаково, но его-то сразу кинули на самостоятельную работу, а я еще в стажерах ходил, другим в рот заглядывал. Нет, так с ним не пойдет. Парнишка он с открытой душой, но может замкнуться, если я буду кем-то вроде скучного наставника».
— Ладно, Леша, все это ерунда, освоишься со временем. А мне помощь твоя вот как нужна! — Вершинин полоснул ребром ладони по горлу. — Я ведь не случайно про Купряшину спрашиваю. Интересует она меня. Сын ее Федор отбывает срок. Узнай, пожалуйста, осторожненько, как он живет, получает ли она письма от него. Расскажешь мне потом.
— Хорошо, — Позднышев кивнул головой в знак согласия.
— А теперь покажи-ка мне, где живет Голикова Анна Афанасьевна. У меня есть к ней дело.
— Вон, глядите, дом ее стоит через дорогу, напротив сельсовета, — участковый показал в окно.
— Вот и прекрасно. Пойдем к ней, представишь меня.
Позднышев поднялся с явной неохотой.
— Ты чем, дружище, недоволен? — заглянул ему Вершинин в лицо, но тут же сообразил, в чем дело, и рассмеялся. — Посмотрим мы твое Окунево, посмотрим, — успокоил он его. — И на речке побываем, и покупаемся, решу только сначала один вопрос.
В дом Голиковой они зашли вместе. Небольшая сухонькая женщина лет шестидесяти при виде их оторвалась от какого-то журнала и приветливо заулыбалась.
— Здравствуй, Лешенька, проходите, садитесь, — захлопотала она, с любопытством поглядывая на Вершинина.
— Следователь прокуратуры Вершинин Вячеслав Владимирович, — представил его участковый. — С вами поговорить хочет.
— Со мной? — Голикова рассмеялась. — О чем теперь со мной, да еще следователю прокуратуры, разговаривать? О хозяйстве вот только.
— Он объяснит вам, — ответил Позднышев с порога, — а я пойду своими делами немного позанимаюсь, у меня тут накопилось.
Задерживать его Вершинин не стал, так как хотел поговорить с Голиковой наедине.
— Слушаю вас, Вячеслав Владимирович, — женщина с явным интересом ожидала разговора. Между делом она выставила на стол, за которым сидел Вершинин, печенье, конфеты и еще какие-то сладости.
— Я к вам, Анна Афанасьевна, с несколько необычным вопросом, — заметно волнуясь, начал Вячеслав.
Волнение его передалось и собеседнице.
— Да уж ясно, с обычным следователь прокуратуры в такую даль не поедет, — настороженно заметила она и, увидев, что он нерешительно крутит в руках незажженную сигарету, придвинула пепельницу, сделанную в форме кленового листа.
— Я рассчитываю на вашу откровенность и память, Анна Афанасьевна.
— Сделаю все, что в моих силах, — развела она руками, все-таки удивленная таинственным началом. — На мою откровенность можете рассчитывать полностью — скрывать плохое не в моих правилах, ну а насчет памяти — посмотрим, я на нее не жалуюсь. В сельсовете года два назад часть архива сгорела, и восстанавливали его с моей помощью.
— Я вас, конечно, затруднять не буду, — улыбнулся Вершинин, — но разговор тоже пойдет о далеком прошлом. Помните вы Купряшина Федора?
— Федьку? Еще бы не помнить. Жизнь его на моих глазах прошла. Сколько раз я этого парня пыталась наставить на путь истинный, не получилось.
— Постарайтесь, пожалуйста, вспомнить, когда вы видели Купряшина в последний раз, и расскажите о встречах с ним.
Теперь разволновалась Голикова. Она чутьем поняла, насколько важны эти сведения для следователя, и боялась не оправдать его надежд. Ей не хотелось признаться в том, что и память у нее стала не та, и силы не те. Ведь далеко за шестьдесят сейчас. Больше половины жизни отдала работе в сельсовете.
— Действительно, задачу вы мне задаете не из легких, — Голикова тяжело вздохнула. — Ведь лет десять — двенадцать, поди, с того времени прошло. Стерлись в памяти события и поважней.
— А вы постарайтесь вспомнить, я вам помогу, — как можно мягче попросил Вячеслав. — Может быть, вам станет легче, если вы это время свяжете с каким-нибудь заметным событием в жизни села или в своей жизни.
— Вполне возможно… Надо подумать, — неуверенно начала она. — Помню, Федька освободился тогда из колонии, жил некоторое время у матери. Я его еще вызывала не раз, предлагала на работу поступить, участковый с ним много возился. Он все обещал да обещал, а потом пропал. Рассказывали — посадили его где-то в городе. Больше я о нем ничего не слыхала, — Голикова виновато улыбнулась.
Вершинин помолчал. Он мог бы, конечно, сейчас просто-напросто приблизить наводящим вопросом ее воспоминания к событию на Прорве, но делать этого не хотел. Вячеслав мысленно загадал: если убийство на Прорве отложилось в памяти Анны Афанасьевны в какой-нибудь связи с именем Беды, значит, он на верном пути.
— Вот еще что, — встрепенулась вдруг Голикова. — Тогда все, что ни случалось в селе, приписывали Купряшину и его друзьям. Как раз в тот последний год у нас убийство произошло, приезжую женщину убили, ну и все, конечно, сразу на Федьку валить стали, такие небылицы о нем рассказывали, а оказалось — зря. Вскоре после того случая он и пропал из села.
Вершинин даже вздрогнул от совпадения своих мыслей со словами Голиковой.
— И все же, Анна Афанасьевна, — сдерживая волнение, спросил он, — какие небылицы ходили тогда о Купряшине? Мне это важно знать.
— Да разные. Вот, например, шел слух, будто учительница нашей начальной школы Слепова зашла как-то к матери Купряшина домой и у них на потолке заметила темное пятно, вроде от крови. Рассказывала она кому об этом или нет — неизвестно, но когда убитую в озере обнаружили, пополз слух, что убил ее Беда и некоторое время прятал труп на чердаке. Слухам многие верили до тех пор, пока настоящего убийцу не нашли, Потом мы, конечно, сами посмеивались над этими небылицами. А учительница вскоре уехала от нас на юг. Поговаривают, года два назад померла, — Голикова замолчала.
— Рассказывайте, прошу вас, рассказывайте, эти сведения для меня очень важны, — Вячеслав закурил очередную сигарету.
— Вроде говорить больше нечего, — виновато развела руками Анна Афанасьевна, недоумевая, что такого важного было в ее словах и отчего так волнуется следователь.
— Сами-то вы в то время как думали, причастен Купряшин к убийству или нет?
— Когда все на селе об одном и том же говорят, невольно прислушиваешься и верить начинаешь. Да и вообще, если бы про хорошего человека говорили, усомнилась бы, а про такого — всему поверишь. По правде сказать, — она несколько помедлила, — у меня тогда тоже имелись основания подозревать Федьку.
— Как так? — Вершинин даже подался в ее сторону.
— В то лето сенокос хороший был. Мне для косьбы выделили поляну в лесу в двух километрах от села. С утра, кажется в выходной, мы со старшим сыном косили, а потом прилегли в тени отдохнуть. Сын заснул, а я сквозь дрему вдруг голоса слышу: мужской и женский. Вижу, метрах в ста Федька Купряшин, с ним женщина молодая. Слов их я не разобрала. Меня они не заметили, прошли мимо. Как только об убийстве стало известно, участковому рассказала на всякий случай. Шустов у нас тогда работал участковым, Федор Андреевич, вы его знаете.
Вячеслав не выдержал и вскочил со стула:
— Приметы, приметы той женщины вы не запомнили?
— Приметы?.. Нет, я их издалека видела, да и времени прошло с тех пор немало. Забыла.
Внезапно догадка осенила ее. Она с изумлением посмотрела на Вершинина.