— А я вот никак не могу завтра, — сожалеюще качнул головой Вареников, — начальство по горло загрузило работой, желаю вам ни пуха ни пера!
— К черту! — машинально отозвались Вершинин и Шустов.
В тот вечер они еще долго обсуждали различные детали дела, вспоминали аналогичные случаи из практики, сравнивали их, предугадывали всевозможные варианты. Вершинин с острым вниманием прислушивался к их разговору, черпая из него для себя то, чего нельзя ни получить из учебника криминалистики, ни услышать в лекции теоретика, не работавшего следователем ни одного дня или давно забывшего о прежней работе, ибо они говорили о самой жизни во всем ее многообразии, о той жизни, которую невозможно втиснуть в узкие рамки пособия для студентов…
Разошлись затемно, когда вспыхнула неоновым блеском вывеска расположенного напротив магазина.
13. Неожиданная находка
— Всему воля божья, — в сотый раз сказала старуха, едва шевеля тонкими, в морщинах губами.
— Ну при чем здесь бог, при чем бог? — вскипел Вершинин. — Сын у вас преступник, рецидивист — на то воля божья, дом вы свой бросили — на то воля божья. В общем, грабь, убивай — на все воля божья!
Вот уже почти два часа Вячеслав безрезультатно допрашивал мать Купряшина. Он взывал к ее совести, ссылался на статью уголовного кодекса, смягчающую вину в случае чистосердечного признания, прозрачно намекал на свою полную осведомленность, но в ответ слышал только эти, ставшие поперек горла слова. Признаваться в своей беспомощности, тем более перед какой-то там старухой, ему не хотелось. Ведь перед допросом все казалось легким и простым. Выложить ей сначала все про Лиду, потом про пятно на потолке, затем рассказать о доме, о переписке с сыном, о которой сообщил участковый, и она, роняя слезы на старый передник и умильно заглядывая в глаза, исповедуется, как на духу. Вершинин даже представлял себе, как он небрежным жестом швырнет ожидавшему его в сельсовете Шустову убористо исписанные листы протокола допроса и скажет равнодушным тоном: «Все. Считайте убийство раскрытым». Однако прошло много времени, а перед ним по-прежнему лежал чистый бланк протокола допроса и в застывшей позе сидела старуха, похожая то ли на баптистку, то ли на староверку. Терпение его иссякло, он вскочил и заметался вокруг стола.
Дверь кабинета участкового визгливо заскрипела и приоткрылась.
— Вячеслав Владимирович, не могли бы выйти на минуту? — будничным тоном позвал Вершинина Шустов.
Вячеслав с неохотой вышел.
— Не получается? — с сочувствием спросил Шустов. — Бывает. Расстраиваться не стоит. Поверьте моему опыту — Купряшина пока не скажет ничего ни вам, ни мне, ни следователю по особо важным делам. Гипертрофированная любовь к сыну в сочетании с крайней ограниченностью и религиозным фанатизмом. Качества почти непробиваемые. Поэтому давайте объявим ей постановление о производстве обыска в бывшем доме, пригласим с собой и пойдем. Мы все уже давно готовы и понятые на месте.
К дому шли молча. Умолкли даже две шустрые бабенки, специально подобранные Позднышевым в понятые из числа таких, которым достаточно сказать что-нибудь по секрету, чтобы назавтра об этом знало все село. Участковый бережно нес привезенный из города ультрафиолетовый осветитель[1]. На всякий случай запаслись ломиками и лопатой. К удивлению Вершинина, Купряшина следовала за ними.
Заброшенный дом тоскливо смотрел забитыми крест-накрест окнами. Кое-где сквозь рассохшиеся ставни мутно поблескивали запыленные стекла. Вячеслав пытался сквозь щель заглянуть внутрь, но там было темновато, просматривались лишь очертания каких-то предметов. Покинутое человеческое жилье всегда вызывало у него жгучий интерес. Ему нравилось ходить по гулким пустынным комнатам, рассматривать забытые впопыхах вещи, еще вчера служившие людям, а сегодня брошенные за ненадобностью, представлять себе лица и характеры их бывших владельцев. Вершинину всегда казалось, что в пустых комнатах, в темных каморках, в зиявших отверстиях подвала скрывается какая-то тайна, не познанная последними владельцами, возникшая еще до них, в прежние времена. Он не мог объяснить даже самому себе толком, какая тайна ему мерещится, но твердо знал, что она есть, что она прячется рядом, поблизости, и пока просто не удалось на нее наткнуться.
Его мысли прервал резкий визг ржавых гвоздей, выдираемых вместе с черной от времени доской-сороковкой. Это орудовал ломом Леша Позднышев, пытаясь открыть забитую наглухо дверь. Совместными усилиями вскоре удалось это сделать. Открылась картина полного запустения. Все более или менее громоздкие вещи были на месте: шифоньер, крепко сбитый круглый стол, табуретки. Видимо, Купряшина оставила тут все, за исключением самого необходимого.
— Давайте начнем с комнаты, — предложил Шустов, осторожно наступая на рассохшиеся доски.
Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром они обследовали сначала комнату, затем небольшую переднюю, служившую когда-то кухней, однако ничего представляющего интерес не нашли.
— Теперь можно и на чердак, — заметил Позднышев, пробуя ногой перекладины на лестнице, ведущей вверх.
Он сокрушенно покачал головой, быстро сбегал в соседний дом за молотком и гвоздями и минут двадцать сосредоточенно занимался починкой.
Чердак был сухим и относительно чистым. Правда, в углу лежала куча тряпья, а сверху свисала паутина. К удивлению всех, черепичная крыша, которая, казалось бы, давно должна превратиться в сито, сохранила почти первозданный вид. Во всяком случае, совершенно не просвечивала. Отверстие из чердака на улицу было плотно заделано. Такая, хотя и весьма условная, герметизация предохраняла дом все годы от попадания большого количества влаги.
— С чего начнем? — участковый вопросительно взглянул на Вершинина.
— Давайте осторожненько по всей длине очистим пазы между потолочными досками, а потом ломами станем поочередно раздвигать их и применять ультрафиолетовый осветитель. Здесь достаточно темно, в самый раз для него, — сказал Шустов.
Вскоре тонкий луч осветителя медленно прощупывал каждый сантиметр пространства. Изредка то синим, то зеленоватым светом вспыхивали какие-то мелкие пятна органического происхождения. Задерживаясь в таких случаях на несколько секунд, луч скользил дальше.
— Стоп! — Шустов неожиданно удержал руку Вершинина.
На одном из бревен люминесцировало темно-коричневое пятно величиной со спичечную коробку.
— Оно, — прошептал Вячеслав, вытирая выступивший от волнения на лбу пот.
Прибор в его руке мелко подрагивал.
— Погодите торопиться с выводами, — предостерег Шустов и стал внимательно рассматривать пятно. — Такую же люминесценцию дает и ржавчина.
Он вынул из кармана пробирку, смочил ее содержимым ватный тампон и чуть коснулся края пятна.
— Ну-ка, посветите сюда, — попросил Вершинин Позднышева, державшего в руках электрический фонарь.
Вата оказалась окрашенной в синий цвет.
— Здо́рово, — у Вячеслава даже глаза загорелись. — Все становится ясным. Отправим на экспертизу, пусть попробуют установить, чья кровь — человека или животного.
— Эй, бабоньки, — подозвал понятых Шустов, вороша при свете фонаря какие-то тряпки. — Что сие есть? — И передал одной из них полоску материи.
Та испуганно приняла ее и спустилась с чердака вниз, ближе к свету.
— Пояс это, — послышалось снизу, — от женского платья, вельветового, кажись. Коричневого.
Вершинина словно ветром сдуло вниз. Выхватил из рук понятой находку. Совершенно верно! Женский поясок из коричневого, или, точнее, серо-коричневого от пыли, вельвета. В платье из такого вельвета, судя по протоколам, и была одета убитая.
— Ну-ка, разрешите, — Позднышев взял у него пояс. — Такая штука может означать много или не означать ничего. Мало ли на свете вельветовых платьев? А кто сейчас, спустя десять лет, вспомнит, не ходила ли сама Купряшина в таком наряде.
— Сомнительно для подобной модницы, — вмешался в разговор Шустов, — но вы, конечно, правы. Доказать, что пояс принадлежит убитой на Прорве, невозможно по той простой причине, что самого платья-то не существует. Однако для нашего внутреннего убеждения, — добавил он, усмехаясь, — находка пояса означает многое. Думаю, и кое на кого из наших маловеров она подействует магически.
— Теперь можно и собираться, — обрадованно согласился Вершинин, упаковывая свернутый кольцом пояс в небольшую картонную коробку.
Вечером он был приглашен в гости к Светлане, отметить ее успешное поступление в институт, и поэтому совсем не собирался задерживаться в Окуневе допоздна.
— Погодите спешить, — Шустов кряхтя спустился в глубокий погреб и вскоре оттуда глухим голосом попросил Позднышева подать ему лопату и фонарь.
— Пойдем осмотрим дом со стороны сада, — предложил Вершинин Позднышеву.
— Давненько земля здесь ничего хорошего не рожала, — с сожалением заметил участковый, просеивая между пальцами захваченную у самого входа горсть суглинка. — Смотри-ка, — показал он на покосившуюся стену, — вовремя вы приехали, дом-то скоро тю-тю, рухнет.
С этой стороны дом выглядел еще более ветхим, чем с улицы. Завалинка вместе с фундаментом осела, и стена не только покосилась, но и пузырем выпирала вперед.
— Если б мы сразу зашли отсюда, вряд ли бы потом так смело шуровали на чердаке, — заметил Вершинин, осторожно касаясь стены.
Словно в подтверждение его слов, она издала легкое потрескивание. Из-под гнилых досок завалинки заструились сухие опилки.
У входа в сад появился изрядно перепачканный землей Шустов.
— Взгляните-ка, — обратился он к Вершинину, протягивая какой-то сверток. — Еще один сюрприз.
Вершинин осторожно развернул полуистлевшую тряпку. В ней был заржавленный пистолет. Правая щечка рукоятки отсутствовала, и через образовавшееся отверстие были видны сидевшие в магазине два патрона в зеленой окалине.
— «Вальтер», — с трудом прочитал он надпис