— Я ведь с вами не о сегодняшнем времени говорить хочу, — Вершинин отложил в сторону авторучку, — а о прошлом.
— О прошлом? — насторожился Корочкин. — Зачем? Прошлое мое известно. Первый раз отбывал малолеткой, освободился досрочно, второй отсидел от звонка до звонка. И теперь нет за мной больше ничего.
— Ничего?
— Нет, — ответил он, глядя Вершинину прямо в глаза.
— Почему же все-таки вы Черного тогда выгородили? Ведь он был вашим соучастником, — сказал как о факте, не требующем доказательств, Вершинин.
— Вот вы о чем… Ну, скрыл. Закладывать не хотелось. Чего за собой лишнего человека тащить. Да я ведь и сам тогда не в «сознанку» шел.
— Что так?
— По молодости лет. Считал, лучше будет, а вышло хуже, дали на всю катушку. Да и слушал кое-кого, — криво усмехнулся Корочкин.
— Беду, наверно?
— Может, и его, — неохотно ответил Корочкин.
«Ну, спасибо тебе, — мысленно поблагодарил Вершинин, — по крайней мере, теперь точно известно о знакомстве Купряшина с Черным. Ты легко признался в этом, зная, что Фильку не привлечешь за старое — время ушло, но для нас не это главное, для нас важен сам факт знакомства».
Скрывая торжество, он прикрыл ладонью глаза и некоторое время молчал. Подошло время разговора на главную тему:
— Окунево давно не посещали, Дмитрий Карпович?
— Давно. Нет там у меня никого. Мои померли, а так ездить — только время попусту тратить.
— Почему же так? Может, воспоминания какие остались? Родина все-таки.
— Нет никаких воспоминаний.
— А может, взять что-нибудь? Пушку, например, — рискнул Вершинин, доставая из ящика стола пистолет.
Какое-то время Корочкин не отрывал от оружия глаз, но потом с усилием отвернулся.
— Это не мой, — угрюмо пробормотал он.
— Тогда чей? Беды?
— Не знаю, — обронил Корочкин, помедлив с ответом дольше, чем полагалось в таком случае.
— Не знаете? Или не хотите говорить?
Корочкин промолчал.
— Как же так, Дмитрий Карпович? — укоризненно покачивая головой, Вершинин чуть подбросил пистолет на ладони. — Неужто Лиду забыли?
Впоследствии он и сам не мог понять, в какой связи у него вырвались именно эти слова. Может быть, ощупывая необычную рукоятку оружия, он вспомнил описанные в судебно-медицинском заключении характерные телесные повреждения; возможно, слова вырвались чисто интуитивно, но эффект их оказался неожиданным и страшным. Сильного здоровенного мужчину, казалось, хватил паралич: лицо его побагровело, он не мог выдохнуть воздух из легких, а затем неожиданно рухнул на колени и, ухватившись серыми руками за край стола, невнятно забормотал:
— Я не убивал, я не убивал, начальник, я не убивал…
— Встаньте, встаньте немедленно! — вскочил Вершинин. С трудом ему удалось усадить Корочкина на место. Того сотрясала мелкая дрожь. Зубы громко стучали о край стакана с водой.
Через несколько минут Корочкин немного успокоился, и Вершинин повторил свой вопрос. Эффект оказался почти такой же.
— Нет, нет, я не убивал! Это не я, это не я, — вновь затрясся Корочкин, не отводя безумных, расширившихся зрачков от пистолета.
— Ну хорошо, выйдите пока, посидите, отдохните, — предложил Вячеслав и вывел его в комнату для свидетелей, а сам направился к Сухарникову и рассказал о необычной сцене.
— Не играет? — поинтересовался тот.
— Ни в коем случае, все правдоподобно.
— Ну, дорогой, в моей практике встречались такие артисты — заслуженные психиатры со стажем не могли раскусить. Ну ладно, ладно, — согласился Сухарников, заметив, что его собеседник приготовился возражать. — Допустим, вы правы, но почему все-таки он так испугался? Неужели соучастник убийства?
— Не верится, — усомнился Вячеслав, массируя пальцами виски. — Не тот типаж. Может, знает, как все произошло, но боится — на него подумаем?
— Хорошо, не будем гадать на кофейной гуще. Он уже отдохнул. Поработайте с ним еще, но не перебарщивайте. Лучше отпустить до поры до времени.
К удивлению Вершинина, Корочкин в себя не пришел. Он продолжал оставаться в состоянии прострации. Отвечал невпопад, его знобило. Разговор стал бесполезным.
— Идите домой, Корочкин, и подумайте над своим будущим, — передавая ему отмеченную повестку, сказал Вячеслав. — К разговору мы еще вернемся, взвесьте как следует все и приходите ко мне в любое время. Но не советую затягивать.
Ссутулившаяся фигура в нелепом коротком пиджаке скрылась за дверью.
17. Прямое доказательство
Телефонная трубка издавала самые невероятные звуки. Из ее неведомых глубин возникал то тихий посвист, то поросячий визг, а то и вовсе клекотание неизвестного существа. Казалось, она вот-вот вырвется из рук и понесется по комнате, ворча и брызгая слюной. Вершинин в сердцах бросил ее на рычаг, и в тот же момент зазвучала отчаянная, совершенно непереносимая для барабанных перепонок трель. Он снова снял трубку и положил рядом на стол. Она продолжала издавать разнообразные звуки еще минут пять, а затем замолчала и в наступившей тишине захрипела мужским голосом.
— Слушаю, алло, алло! — закричал что было мочи Вершинин.
— Вячеслав Владимирович, — послышался словно из преисподней знакомый голос, — Позднышев говорит из Окунева.
— Слушаю тебя, слушаю! — обрадованно закричал Вячеслав. — Что случилось?
— Я вас разыскиваю все утро, в прокуратуре никто не говорит, где вы есть, хорошо, до Шустова дозвонился, он сказал. Как вас найти? Человек один к вам хочет подъехать.
— Что за человек? По какому вопросу?
— Наш человек, окуневский. И вопрос опять же нас интересующий! — прокричал в ответ Позднышев, видимо, не желая распространяться по телефону.
— Пусть подъезжает в областную прокуратуру, кабинет шестнадцать, я буду ждать. Кстати, ты почту предупредил?
— Предупредил, предупредил, но это сейчас неважно. Человек подъедет, расскажет, он тут рядом со мной, а звоню с переезда по железнодорожному телефону. Через часок он будет у вас.
В ожидании посетителя Вершинин пытался дописать обвинительное заключение по одному из трех дел, захваченных из районной прокуратуры, но это ему плохо удавалось. Мысли работали в другом направлении: не давали покоя звонок Позднышева и его таинственный посетитель. Не выходила из головы и утренняя встреча с Зацепиным. Тот выскочил из кабинета прокурора области и даже не поздоровался, хотя столкнулись нос к носу, — просто посмотрел как на пустое место, и все. Испортил настроение! Позже Сухарников рассказал ему о разговоре Зацепина с прокурором. Он присутствовал при нем от начала до конца. Павел Петрович получил мощный разнос за, как выразился прокурор, узкоместнический подход к проблеме борьбы с преступностью и вынужден был ретироваться несолоно хлебавши. Отсюда и его далеко не радушная встреча с неуступчивым подчиненным.
Бочком протиснулся в дверь толстый человек с маленькой головой, чем-то напомнивший Вершинину кеглю.
— Я от Позднышева, — представился вошедший, вытирая платком лоснящийся лоб, — Архип Никитич Фролков.
Вячеслав с интересом разглядывал посетителя. При всей своей неуклюжести он двигался довольно энергично и с любопытством скользил черными глазами-бусинками по кабинету.
Вершинин вежливо усадил толстяка в кресло и выжидающе замолчал.
— Вот, — Фролков положил на стол какой-то конверт. — Позднышев велел отдать вам лично в руки.
Вершинин недоуменно взял его, прочитал выведенную корявым почерком надпись: «Р. . .ская область, Динский район, пос. Сосновый, Купряшину Федору». Обратный адрес не указывался.
— Откуда у вас это письмо?
— Я в райцентре работаю, а живу в Окуневе, — охотно приступил к рассказу толстяк. — Каждое утро электричкой на работу езжу. Сегодня из дому выхожу, глядь — старая Купряшиха чуть не бегом ко мне. Ты, говорит, Архип, в поселок собрался, так выручи, Христа ради, брось письмо Федьке где-нибудь там. А сама между тем по сторонам зыркает, не наблюдает ли кто за нашим разговором. Я ей, значит, отвечаю: «Ты бы, старая, лучше пошла да на почте опустила, все верней, а то забуду еще бросить». А она на это опять: «Ты уж постарайся, не забудь, на нашей почте оно еще ден пять пролежит, а Федька-то у меня скоро выйти должен, тогда получить не успеет». Взял я ее письмо — отказывать старухе неудобно — и пошел прямиком к разъезду. Иду и думаю: чего это она так по сторонам оглядывалась, будто боялась кого? Тут меня как обухом стукнуло. Пелагея-то моя позавчера, когда я с работы вернулся, нарассказывала мне, как из области прокурор приезжал главный, обыск у них в старом доме делал, пистолет разыскал, которым Федька, говорят, девку одну убивал. Я смекаю: неладно здесь, неспроста бабка письмо мне в руки передает. С дороги свернул и — к участковому Позднышеву. Так, мол, и так, Алексей Федотыч, докладываю. Письмо показал. Вижу, глаза у него загорелись. Ну, думаю, в кон попал. Потом с разъезда вам позвонили, — закончил Фролков, тяжело отдуваясь, и жадно посмотрел на запотевший графин.
— Пейте, пожалуйста, пейте, — спохватился Вершинин, наливая гостю холодной воды.
Когда толстяк покончил с третьим стаканом, то довольно погладил несколько раз рукой по животу и застыл, ожидая вопросов.
— Так, — протянул Вячеслав, ощупывая конверт и не решаясь вскрыть его в присутствии Фролкова, — надо, наверно, протокол добровольной выдачи составить.
— Стоит ли? — сразу поскучнел тот. — Я ведь так, от души принес, помочь хотел, а тут протокол.
«Боится, Федьки боится», — сообразил Вершинин, но на своем настоял.
Составив короткий протокол, он передал его для подписи Фролкову.
— Кстати, скажите, много ли окуневских ездит на работу в город или в поселок? — поинтересовался Вершинин, пока тот внимательно изучал протокол.
— Да треть села, наверное. Электричка ходит постоянно, езды тридцать — сорок минут, вот многие и пристроились там работать. Молодежь в основном.
— Вы-то себя тоже к молодежи причисляете?
— Я — другое дело, — не очень охотно отозвался Фролков. — У меня другие обстоятельства.