— Какие же, если не секрет?
— Неважно, к делу они отношения не имеют.
— Не буду настаивать, Архип Никитич, вы и так нам большую помощь оказали. Но все-таки разрешите задать вам еще один вопрос.
— Задавайте, — пожал тот плечами.
— Почему именно вам Купряшина передала письмо, именно вам доверила свою тайну, а не кому-нибудь другому из односельчан?
— Знает она меня давно… — последовал не совсем уверенный ответ. — Ну и… — он смущенно замолчал.
— Что «и»?..
— Судим я был несколько лет назад, два года отбыл за растрату… Заготовителем от райпотребсоюза работал, недостача вышла и все такое… Вот она и подумала, наверно, что ворон ворону глаз не выклюет. И напрасно, — внезапно озлобился Фролков. — Кто ее Федька? Вор, грабитель, убийца. Таких и сам ненавижу, а я случайно туда попал, по глупости своей, и больше ноги моей там никогда не будет.
Он с вызовом посмотрел на Вершинина.
— Успокойтесь, пожалуйста, Архип Никитич, я и в мыслях о вас ничего плохого не имел, и далек от того, чтобы всех под одну гребенку стричь, да и поступок ваш сегодняшний о многом говорит.
Пока Фролков рассказывал о себе, Вершинин мучительно пытался вспомнить, когда и где он это уже слышал, но ничего в голову не приходило.
— …Я и сам этих живоглотов не люблю, в колонии от них порядочные люди натерпятся — не дай бог! Чуть что — в лицо норовят ударить, а то и ножичком балуются. А я крови и всего такого прочего до ужаса боюсь, — вновь дошел до его сознания голос толстяка. — У меня утопленница та несчастная до сих пор перед глазами стоит, хоть и мельком ее видел. Да еще одного почти на моих глазах электричка зарезала. Тоже страху натерпелся. Больше, правда, ничего такого видеть не пришлось, и на том спасибо.
«Все правильно, — с облегчением вспомнил Вершинин, — это же Фролков, тот самый Фролков, на глазах у которого погиб путевой обходчик».
— Свирина, что ли, Николая вспомнили? — желая проверить себя, быстро спросил он.
— Его-о-о! — удивленно протянул Фролков, покачивая головой. — Ну и контора у вас, все знаете. А может, вы окуневский сам? — внимательно присматриваясь к следователю, спросил он.
— Нет, конечно, — рассмеялся Вершинин. — Просто вспомнил по аналогии. Ну и как, страшно было?
— Не говорите. Я тогда несколько ночей не спал. Вспомню, как его измолотило, и жуть берет.
— Вы тогда в тамбуре вагона никого больше не заметили? — больше для очистки совести поинтересовался Вершинин.
— Признаться вам, — сконфузился собеседник, больше не удивляясь осведомленности следователя, — я перед тем в вокзальном ресторане пару стопок пропустил, а в дороге задремал. Укачало меня. Кольку Свирина я видел, заметил, что под мухой он был здорово, но проглядел, как он в тамбуре оказался. Проснулся от резкого толчка, даже носом о противоположное сиденье стукнулся. Оказалось, стоп-кран сорвал односельчанин наш, фамилию его сейчас запамятовал. Переехал он потом от нас, когда жена у него померла. Смотрим с ним — в тамбуре фуражка лежит Колькина, а больше подозрительного ничего. Выпал он по собственной глупости.
— Спасибо вам большое, Архип Никитич, — поблагодарил его Вячеслав, протягивая руку. — Думаю, не стоит напоминать о необходимости полнейшего молчания.
— Конечно, конечно, меня Позднышев уже предупреждал. Я не из болтливых.
Он суетливо вытер ладонь о штанину широченных брюк и только после этого уважительно попрощался.
Вершинин погладил конверт, посмотрел на свет, даже понюхал и вновь положил на стол, не решаясь вскрыть, затем взял его и пошел советоваться с Сухарниковым.
— Повезло вам, как в лотерею машину выиграли, — засмеялся тот и так же, как Вершинин, внимательно осмотрел письмо.
— Будем вскрывать? — спросил Вячеслав, громко щелкнув ножницами.
Не отвечая, Сухарников позвонил одному из старших следователей, у которого находились практиканты, и пригласил двух из них понятыми. Когда те подошли, он достал из ящика стола электрический чайник и включил его. Через пять минут чайник зашипел, еще минуты через две крышка его стала весело подскакивать, а из носика ударила тугая струя пара. Подставив под нее конверт заклеенной стороной, Сухарников затем пластмассовым ножом быстро вскрыл его. Внутри находился свернутый вчетверо лист серой бумаги. Тем же корявым почерком, что и снаружи, на нем было выведено следующее:
«Здравствуй, сынок Федюня. С поклоном к тебе твоя неутешная мать. Жду тебя не дождусь, глазыньки все повыплакала, не глядят. Поди, не узнаю тебя при встрече, сколь годков-то прошло. Все тебя тут забыли, окромя Лидиных родственников, давеча приезжали, спрашивали, хотят повидаться. Береги себя. Храни тебя господь. К сему твоя мать Прасковья».
— Вот тебе и забитая старуха! — ахнул Вершинин. — Такую шифровку соорудила. Про родственников вроде невзначай сказала, а потом фразочка: «Береги себя». Непосвященный подумает: от болезни, от несчастного случая, а на самом деле от милых Лидиных «родственников», то есть от нас.
— Нужда еще и не то заставит сделать, — улыбнулся в ответ на эту тираду Сухарников и, подумав некоторое время, добавил: — Письмо сфотографируем, а затем отправим в колонию.
— Зачем? — удивился Вячеслав. — Насторожим Беду раньше времени. Не лучше ли потом — сразу, неожиданно поставить перед фактом?
— Думаю, нет. И вот почему. Дней через пять-шесть Купряшин письмо получит, мы позаботимся доставить его без промедления. До конца срока ему останется недели три, но он не будет спокойно сидеть и просто дожидаться, а предпримет какие-то активные действия, которые окажутся нам на руку. Он не забыл про пистолет, у него наверняка были сообщники, ему надо их предупредить. В общем, какие-то серьезные шаги он, безусловно, сделает, и наша задача их не только не пропустить, но и использовать в интересах следствия.
Взяв письмо, Вершинин отнес его в фотолабораторию, и лаборант через полчаса сделал ему несколько приличных копий. Здесь же они вдвоем аккуратно вложили письмо в конверт и заклеили.
Поднимаясь на второй этаж, Вячеслав столкнулся с Дмитрием Корочкиным. С их последней встречи прошли лишь сутки, а его трудно было узнать. В теплой, несмотря на жару, стеганой телогрейке, ссутулившийся, с глубоко запавшими глазами, он переминался с ноги на ногу, пряча за спину тощий вещмешок. Вершинину почудилось даже, что он обознался, и, лишь приглядевшись повнимательней, понял, что не ошибся.
— Я к вам, гражданин начальник, — глухо сказал Корочкин.
— Заходите, — сдерживая волнение, произнес Вершинин.
Поставив вещмешок в угол кабинета, Корочкин топтался на месте, не зная, с чего начать. Видимо, решившись на серьезный шаг, он в последнюю минуту заколебался. Именно поэтому Вячеслав молчал, предоставив ему самому принять нужное решение. Слышно было, как царапала оконную раму сухая ветка.
— Я пришел все рассказать, — глухо произнес наконец Корочкин и долго откашливался в кулак. — Ничего скрывать больше не буду. Пусть отсижу, но вернусь чистым.
— Я и не сомневался, что вы примете правильное решение.
— Знал я эту Лиду. В то лето приехала к Беде вечером. Никто ее не видел — его дом на отшибе стоит. Она у них осталась ночевать, тетка Прасковья тоже там находилась. Весь следующий день я Федьку не видел, он не велел приходить. Где-то часа в два ночи, еще не светало, меня разбудил стук в окно. Вскочил — смотрю, Беда зовет. Вышел. Он молча повел меня к себе. Зашли в дом, а он говорит шепотом: «Лидка скурвилась, завязать хотела, пришлось пришить, вот — рукояткой». И показал пистолет, который я у него не раз видел. У меня ноги со страху чуть не отнялись: мокрое дело не шутка, не в квартиру залезть или часы снять. Стою, с места сдвинуться не могу, а он как ткнет меня в живот кулаком: «Чего дрожишь, — говорит, — приказ это. Плотник приказал». Труп на чердаке лежал в мешке, мы его веревкой перевязали, жердь продели, да так и на Прорву понесли. По дороге прихватили с собой диски от сеялки, для тяжести подвязали. Беда привязывал, он мастак был морские узлы вязать, в колонии у кого-то научился. Потом с лодчонки — там полузатопленная одна стояла — сбросили в воду.
Корочкин угрюмо замолчал.
«Вот тебе и конец истории, вот тебе и убийство на бытовой почве», — подумал Вершинин, глядя на опущенную голову Корочкина.
— Вы не запомнили, в чем она была одета? — стараясь казаться спокойным, спросил он.
— Конечно, запомнил: коричневое платье на ней было. Июнь ведь шел. Жарко. В нем она и приехала. И лицо ее на всю жизнь запомнил, красивая она была, веселая. Так и стоит перед глазами. Зачем он ее убил?
— Он же ответил вам, что ему приказали. Плотник какой-то приказал. Кто это, кстати?
— Не знаю, — неохотно отозвался Корочкин, — не видел ни разу, слышал, правда, о нем много. Беда его как огня боялся. Иногда скажет: «Плотник велел», — и побледнеет весь. «Вор в законе», наверное, какой-нибудь. Мне с ним познакомиться не довелось, и слава богу.
— Что вам еще известно о Лиде? Фамилия, например, откуда родом или какие другие сведения?
— Приехала она из города, я это из разговора с Бедой понял, а больше мне ничего не известно. Видел ее впервые и разговаривать особенно не пришлось. Лидка да Лидка — и все.
— Жаль, очень жаль, — сказал Вершинин, раздумывая над его словами.
Честно говоря, после неожиданного признания Корочкина он рассчитывал на быстрый успех, однако один из главных моментов так и остался невыясненным.
— Куда меня теперь? — спросил Корочкин, не поднимая головы.
— Вас? — недоуменно посмотрел на него Вячеслав. — Как куда? Домой идите. Заберите мешок свой и топайте домой, к семье. Если вам верить, — а я верю, — вы непосредственного участия в убийстве не принимали, но виновны в недонесении о совершенном преступлении. На ваше счастье, вина ваша уже погашена давностью.
— Спасибо вам, гражданин следователь, спасибо за то, что поверили. Век не забуду!
— Учтите, Дмитрий Карпович, вам, возможно, придется встретиться на очной ставке с Купряшиным.