Случай на Прорве — страница 29 из 36

— Алла верды, — строго округлил глаза Филька и свободной рукой вытащил из кармана уголок красного удостоверения, реквизированного года полтора назад у одного растяпы пожарника. — Проверять не буду, — небрежно добавил он и, уже не обращая внимания на проводника, прошел в вагон.

Поезд потихоньку набирал скорость. В проходе на вещах сидело несколько безбилетных пассажиров. Проводник сновал взад и вперед, покрикивая что-то, успокаивал кого-то, но взгляд его нет-нет да и скользил по опасному пассажиру. В другой раз Филька, может, и заставил бы его раскошелиться или, по крайней мере, поставить пол-литра, но сейчас такого настроения не было. Разминая одну за другой отсыревшие папиросы, он смотрел, как нескончаемой вереницей проносятся мимо маленькие полосатые столбики. И снова думалось о письме Беды.

«Неужели та Лидка? — билась мысль. — Ох и хороша девка была! Даром, что года на два старше, все равно женился бы, может, и жизнь прожил бы по-другому, человеком стал бы. Эх, Лидуха, Лидуха!»

Плотник тогда свел их, а наедине туманно сказал ему так: «Ты присмотрись к ней, девка хорошая, помогать нам станет». Однако сразу чувствовалось — не из тех она, чиста больно, смотрит хорошо. Потом и Плотник сообразил и стал темнить, ходить вокруг до около. Обманулся он, мол, в Лидухе, не та девка, добра не помнит. Как-то вроде шуточкой бросил: «Убрать ее надо потихоньку, Лидуху нашу, заложит ведь». Тогда аж все в душе опустилось. Заприметил Плотник это и больше ни звука, и Лидуха пропала, дня через три пропала. Больше и не появлялась. Осмелился как-то, спросил о ней — он так посмотрел, поджилки затряслись. Больше с расспросами не лез. Неужели же сейчас, спустя столько лет, выплыла?

Неожиданно им овладело беспокойство. С безразличным видом он прошелся по вагону, незаметно оглядывая пассажиров. Вдруг ему показалось, что сидевший на боковой скамейке крепыш в надвинутой на лоб восьмиклинке подозрительно быстро отвел в сторону глаза. В груди екнуло. С трудом сохраняя независимое спокойствие, Черный прошел в тамбур, закурил. Краем глаза не выпускал парня из поля зрения. Потом тот исчез. Филька почти бегом вернулся назад. Парень был на месте, С двумя мужиками он пристроился за столиком и ловко открыл поллитровку. Услышав, как тот сочно крякнул, Филька облизал пересохшие губы и снова ушел в тамбур. За окошком посерело. Поезд нырнул в знакомую ложбину и вскоре замедлил ход. Приближалась станция. Проводник открыл дверь.

— Будь здоров, кацо. На обратном пути проверю, — пообещал Филька и спрыгнул, не дожидаясь остановки.

Затем он быстро сбежал с насыпи, нырнул в небольшой ров, выбрался наверх и затаился на пригорке в низкорослом, но густом кустарнике. Поезд стоял минуты две. Кроме нескольких старух и женщин с ребенком из него вышел коренастый мужик средних лет с плетеной кошелкой да два жиденьких фраера. Коренастый, не оглядываясь, деловито запылил кирзой по проселочной дороге. Фраера двинулись в сторону поселка, вяло переругиваясь. Филька посидел в кустах еще с полчаса, покурил в рукав. Ничего подозрительного. Только после этого двинулся по знакомой тропинке в поселок.

Темнота загустела. Ноги утопали в мягкой траве. В поселке в основном обитали дачники, поэтому дома порядочно отстояли друг от друга, разделенные солидными садами и огородами. Нужный дом, в отличие от других, не скрывался за забором, а был огорожен невысокой металлической сеткой. В окружении густой зелени он выглядел теремком с красивыми резными наличниками на окнах.

Постучал несмело — мякотью пальцев. Минуту обождал и отстукал дробь ногтями.

— Кто там? — послышался вскоре надтреснутый старческий голос.

— Это я, Черный, — выдохнул Филька в щель, едва улавливая знакомые интонации.

Стукнула щеколда. Внутрь пришлось входить в полной темноте.

— Проходи, милок, проходи, — раздался тот же голос, — не споткнись. Уж прости, ради бога, что темно, лампочки ныне, как спички, сгорают — не напасешься.

Они вошли в комнату, освещенную мягким светом настольной лампы.

— По делу я, Плотник, — переминался у порога Филька.

Нижний свет отбрасывал на лоб хозяина треугольные тени мохнатых бровей.

— Садись, садись, голубь, дела потом, пропусти рюмочку с дороги, — он стряхнул со стола невидимые крошки. — Вот коньяком с рябинкой побалуйся.

Золотистая жидкость маслянисто заструилась в фужер. Филька, чертыхаясь в душе, но не подавая вида, проглотил эту дрянь и конфеткой какой-то закусил.

— Уж не обессудь, Филимон, угощать особо нечем, все сбережения спустил столичному дантисту, — изо рта хозяина блеснул желтый зайчик. — Как липку ободрал старика, шельмец.

«Ну и жмот, черт старый, — презрительно подумал Филька, — добра у тебя хватит половине Москвы зубы вставить».

Сам между тем доверчиво кивал каждому слову.

— С чем приехал? — голос Плотника внезапно затвердел.

Филька вскочил.

— Мать Беды приезжала, записку тебе передала. Вот она, — положил листок на стол.

Плотник мельком скользнул по ней взглядом. Тон его снова стал елейным:

— Говорил я тебе, Филя, не трогай меня, пока сам не скажу. Чего же не послушался, сынок?

— Я думал… считал… — залепетал тот, побледнев, — важно тебе это, не зря ж Беда пишет.

— Панику разводит Беда, сынок, панику, отвык от жизни-то людской за столько времени. Вот и кажется ему горошина тыквой. Ну, да ладно, Филя, обойдется.

Он бросил взгляд за окно в уже темную густоту зелени.

— Ты не бойся, Плотник, меня не пасли, я знаешь как шел, — стал оправдываться Черный.

Сбиваясь и перескакивая с одного на другое, он рассказал о своем путешествии.

— Да я и не боюсь, сынок, чего мне бояться на старости лет. Пропусти-ка лучше еще рюмочку да и уходи с богом. У меня больше не появляйся. Сам потом весточку подам. Да не сюда, — остановил он его, — выйдешь лучше через подпол. У меня оттуда лаз в сад выходит. От прежнего хозяина остался, легче ему было ящики с яблоками в подвал затаскивать. Там выскочишь, а затем через переулок до остановки доберешься. Только осматривайся все же.

Филька, чертыхаясь в душе, пошел за ним.

«Трусишь, старый хрен, — ругался он про себя, — а я из-за тебя должен по подвалам отираться. Ведь не привел хвоста, точно знаю».

Спустились в обширный подпол. Колеблющееся пламя свечи выхватывало из темноты то какие-то полки, то пузатые бочки с проржавевшими обручами. Пахло плесенью.

— Куда теперь? — спросил Филька, озираясь по сторонам.

— Туда, туда, — Плотник неопределенно махнул свечкой, и в тот же момент в глазах у Фильки вспыхнули радужные искры. На мгновение ему показалось, что это взорвалось разноцветными брызгами желтое пламя свечи. Боли он почти не почувствовал, просто в левую сторону груди вошла страшная тяжесть. Она не позволила даже сделать следующего вздоха. — Вот так-то, Филя, — бормотал Плотник, оттаскивая тело в сторону, — говорил ведь тебе: не трогай меня, покуда не позову, не послушался, сам виноват. Жаль, в другой раз умнее не станешь.

Он пристроил огарок свечи на пустой бочке и при ее зыбком свете быстро выкопал из земли небольшой металлический ящик. Кряхтя, подтащил его ближе к свету. Самым длинным ключом из связки поковырялся немного в замке и открыл крышку. Достал оттуда неприметный с виду кожаный чемоданчик, крякнул довольно, почувствовав приятную тяжесть в руке. Затем поднялся наверх. Часы с гирьками показывали восемь.

«Спешить не надо, — бормотал он про себя, — мы себе тихо-мирно беседуем. Перешли в другую комнату, свет включили. Нам бояться нечего, мы люди честные, у нас все открыто».

Минут за двадцать до прихода очередной электрички Плотник натянул старый картуз, надел потертое драповое пальто, налил в блюдце молока, поставил его коту, пристально наблюдавшему за ним зелеными глазами, и с чемоданчиком в руке вновь спустился в подпол.

«Ах какой хозяин жил до меня, какой хозяин, — покачивал он головой, пробираясь на ощупь в темноте. — Такой подпол соорудил, такой подпол, хоромы, а не подпол».

На противоположной стенке он нащупал тяжелый засов и оттянул его в сторону. Пригнулся и по узкому проходу двинулся вперед. Постоял, прислушался. Открыв крышку люка он вылез в ветхий сарай, примыкавший к саду, неслышно выскользнул из него. Опять застыл, не двигаясь. По листьям деревьев тихо шуршал ветерок. Где-то совсем рядом влажно шлепнулось о землю созревшее яблоко, заставив сердце на секунду замереть. Было безлюдно. Он не спеша зашагал к станции и появился там одновременно с электропоездом. Желтый глаз электрички пронизывал пространство далеко впереди себя, высветив у полотна несколько фигур. Мягко лязгнули открывающиеся двери. Плотник за мясистой спиной какой-то бабы незаметно юркнул в первый же вагон.

«Ну, прощай, житье-бытье, — с сожалением подумал он и уселся на свободное сиденье. — До столицы теперь доберусь, а там устроимся. Есть людишки добрые».

Напротив него сидела девушка в черных, туго обтягивающих полные икры чулках. Неодобрительно причмокнув нижней губой, он скользнул взглядом по ее ногам. Она покраснела и прикрыла колени книгой.

Плотник незаметно огляделся. В одном углу играла в карты компания железнодорожников. Над спинками сидений торчали головы редких пассажиров.

«Вот тебе и Лидка, родства не помнящая, — вспомнил он, зажимая между ног чемоданчик. — Выгнала с насиженного места. И чего ей не жилось? Подумаешь, фезеушница какая-то грошовая. Все ей сделал: квартиру снял, деньжатами не обидел, а дел-то всего от нее — два-три раза в месяц съездить, куда пошлют, да и отвезти, что дадут. Так нет, месяца два пожила, а потом выпендриваться стала: я так не могу, тут что-то нечестно. Подумаешь, цаца. Сама и виновата. А Беда зря паникует, тут чисто, да и время покрыло все. Ну ничего, припомню ему еще».

Тусклый свет успокаивал, укачивало. Мимо с грохотом промчался встречный.

— Трофимыч, милый! Какими судьбами? Сколько лет, сколько зим! — неожиданно послышался чей-то смутно знакомый голос.

Старик, словно нехотя, разлепил веки. Вплотную к нему стоял с распростертыми объятиями… Шустов. Плотник сразу узнал бывшего окуневского участкового, но вида не подал. Его рука, прежде спокойно лежавшая на сиденье, как бы невзначай переместилась на колено.