— Да что ты, милый? Неужто не узнаешь? — разочарованно протянул Шустов, усаживаясь рядом. — Федор я, Шустов. Вспомни.
Он, как бы в знак приветствия, схватил узловатую кисть Трофимыча. На противоположном сиденье рядом с девушкой уселись двое молодых парней и с любопытством стали наблюдать за встречей старых знакомых.
— Не признает, а? — сокрушенно вздохнул Шустов, по-прежнему не отпуская руки старика. — Земляка не узнает, — продолжал он с обидой, обращаясь за сочувствием к сидевшим напротив.
Молодые люди понятливо покачали головами, мол, чего в жизни не бывает, и продолжали внимательно наблюдать за происходившим.
Девушка поднялась, уловив необычность ситуации. Она сняла с крючка свою сумочку и перешла в другой конец вагона.
Оставшиеся молчали. Быстрым движением Шустов вытащил из бокового кармана пальто Трофимыча никелированный браунинг и спрятал в карман.
— Повезло тебе, Федька, ох как повезло, по Филькиной глупости — вечная ему память! — повезло, — раздумчиво, как бы разговаривая сам с собой, произнес Плотник. — Кто ты, Федька, супротив меня? Так, птичка-порхушка. Бабочек тебе ловить, а не меня.
— Как когда, — развел руками Шустов и добавил, посмотрев в окно: — Пора! Сходить нам, Трофимыч. Молодые люди чемоданчик помогут донести.
Электричка вырвалась к ярко освещенному перрону. Почти вплотную к вагонам стояла милицейская машина.
20. Иван Трофимович Усачев, он же Плотник, он же…
— Особенно обольщаться не советую, — сказал Сухарников, расхаживая по кабинету за спиной Вершинина и Шустова, — хотя задержание Плотника, несомненно, большая удача.
Он уселся за широкий письменный стол и взглянул поверх очков на мелкоисписанный листок бумаги.
— Взять хотя бы изъятое при обыске: драгоценности, деньги. Сумма солидная — семьдесят семь тысяч рублей, с хвостиком. А дальше? — Его пальцы отстучали дробь по листку. — Что дальше? Ценности мы изъяли. Они были для него всем. Властью. Силой. Обеспеченной старостью. Ведь их хватит, чтобы обеспечить безбедное существование десяти таких стариков, как Усачев. Сейчас он в шоке. Все пропало. И терять теперь ему нечего. Вот почему, думается мне, он будет молчать. Да и не простой это уголовник, а матерый, с большим стажем. Перед нами сейчас стоит сложнейшая задача — установить происхождение изъятых ценностей и ту личность, которая скрывается под фамилией Усачев. Иначе мы так называемому Усачеву ничего стоящего не предъявим.
— Почему ничего? — вмешался Вершинин. — А покушение на Чернова? Врачи обещают спасти ему жизнь.
— Пожалуй. Но ведь убийство убийству рознь. Кто такой Чернов, давно известно: пьяница, махровый уголовник. Скажет Усачев — поссорились, хотел меня убить, едва нож удалось вырвать, а потом случайно… Вот вам и смягчающие обстоятельства. Свидетелей-то, кроме них двоих, нет. Ну и, наконец, главное, — добавил Сухарников, помолчав. — Кто убит на Прорве, так и не установлено. Корочкин толком о ней ничего не знает. Плотник не скажет. А Беда?.. — он развел руками. — Беда далеко, да и надежды я на него возлагаю небольшие.
— Что же вы предлагаете? — спросил Шустов, не улавливая, куда клонит Сухарников.
— Покушение на убийство Чернова совершено на территории другой области. Усачев проживал там последние шесть лет. Дело обещает быть сложным и трудоемким. Утром мне позвонили из республиканской прокуратуры, предлагают передать дело им. Такое предложение не лишено резона, — он испытующе посмотрел на обоих.
«Ну, вот и все, — сник Вершинин. — Столько сил потрачено, какую зверюгу отловили, а теперь прощай дело».
К горлу подступил комок. Захотелось, как в детстве, заплакать. И Шустов молчал. Не спорил, не доказывал. Видимо, понимал, что вопрос решен.
— Неправильно это! Несправедливо! — неожиданно для самого себя почти выкрикнул Вячеслав.
Сухарников перестал выбивать дробь и с любопытством уставился на Вершинина. Он не сказал больше ни слова, но глаза смотрели одобряюще, даже с какой-то хитринкой: «Давай, мол, давай, доказывай, убеждай».
Ни Вершинин, ни Шустов не знали подлинного отношения Сухарникова к вопросу о том, кому целесообразней продолжать расследование дела. Больше того, они считали, что он, как и всякий администратор, при удобном случае с удовольствием постарается отделаться от громоздкого и трудоемкого дела, каким неожиданно стало убийство на Прорве. Руководитель, по их мнению, всегда исходит из принципа — зачем загружать свой, и без того загруженный до отказа, аппарат, когда есть другой путь, причем вполне приемлемый, а быть может, даже более правильный. Все-таки столица, другая техника, другие возможности. Но Сухарников был не просто администратором, смотревшим только с позиции — выгодно или невыгодно. Он думал о том, как такое решение отразится на людях. На Вершинине, в частности, вложившем в расследование свою душу, на Шустове, на других участниках. Не отобьет ли это у них инициативу вообще, не сделает ли их равнодушными? Ну и, конечно, не отбросишь и собственного желания. Сухарников по натуре был человеком, который любил сам до всего докопаться. Он добрый десяток лет проработал следователем, причем случалось, когда захватывало, — забывал про еду и сон. На некоторых из раскрытых им преступлений училось не одно поколение следователей. С той поры времени немало пролетело, всякое прошло перед глазами, но такого дела, как сейчас, он не помнил давно. И главное, кто раскрутил — мальчишка, вчерашний студент. А какой хваткой вцепился, через сколько трудностей перешагнул! Вот почему Сухарников уже дважды убеждал республиканское начальство доверить им завершение расследования. Когда там поинтересовались, кто будет расследовать, если оставят им, он схитрил. Сказал — опытный следователь и бригада. О главенствующей роли Вершинина умолчал специально. Не поверили бы, засмеяли. Вчерашний стажер! В общем, уговорил он начальство. С трудом, но уговорил. Однако пока молчал, не хотел спешить с приятным известием. Молчал, с любопытством поглядывая на покрасневшего от негодования Вершинина. И хотя вопрос, кому расследовать, был решен, уж очень хотелось Сухарникову подзадорить следователя, поспорить с ним, узнать получше, что он за человек. Словом, хотелось убедиться, не ошибся ли он, поручая дело Вершинину.
Раздосадованный своим неожиданным и далеко не почтительным выкриком, Вячеслав покраснел еще больше.
— Почему же несправедливо? — подзадорил Сухарников. — Сами поймите, какой размах принимает следствие, а силенок-то у нас маловато. Главное ведь не в том, кто конкретно направит дело в суд, мы или другие, а в том, чтобы преступление было раскрыто наиболее полно.
— Я абсолютно с вами согласен, — несколько успокоился Вершинин, — но и у нас ведь тоже есть немало преимуществ перед москвичами. Мы уже вжились во все — и Шустов, и Вареников, да и я. Каждую деталь знаем. Взять, к примеру, убийство женщины. У нас есть даже прямые доказательства виновности в нем Беды. И благодаря не только признанию Корочкина. А письма, а пистолет, а кровь? Я думаю, после случившегося и Чернов не будет отмалчиваться. Или убийство железнодорожника. Да, да, именно убийство! — повторил он, заметив недоверчивый взгляд Сухарникова. — У нас есть все основания так предполагать. Он единственный видел Купряшина и Корочкина в ту ночь, он, скорее всего, пытался шантажировать Беду — и вот результат. Сработано чисто, но ведь теперь-то мы знаем, что последними, кто видел железнодорожника живым, оказались Усачев и его покойная жена. Фролкова он разбудил позже, хотя объяснил все по-другому. Оба убийства произошли на нашей территории, а случай с Черновым только следствие прошлых событий. Вот почему непонятен ваш вывод о нашей неспособности справиться со следствием. Новому человеку сейчас только недели две в дело вживаться надо, а время не терпит. И Плотник не дремлет, и Беда должен вот-вот освободиться.
— Ну, хорошо, — согласился Сухарников, — вы меня убедили. А хватит ли у нас силенок установить личность убитой и происхождение изъятых у Плотника ценностей, да и вообще разобраться в его биографии?
— Мы уже сейчас работаем в контакте с Московским уголовным розыском. Есть там такой опер — Сафронов. Раньше у нас работал. Он, кстати, начинал свою карьеру в Окуневе. Между прочим, — Вершинин улыбнулся, — этот самый Сафронов в пору юности глубокой квартировал несколько недель у Усачева. Следил за Бедой. Так что они старые знакомые.
Сухарников улыбнулся, вспомнив прочитанный им дневник начинающего сыщика.
— Сафронов, — продолжал Вершинин, — по договоренности нашего УВД с их начальством уже несколько дней занимается установлением личности Усачева. Плотник ведь в нашей области прожил всего несколько лет. Как похоронил жену, так и уехал, а дом продал. Нет сомнений, что он пользовался услугами не связанных между собой нескольких групп уголовников, от которых краденые ценности стекались к нему. Усачев же, в свою очередь, реализовывал их в других городах через скупщиков, а наиболее ценные оставлял себе. Из тех, кто на него работал, его знали исключительно доверенные люди. Конспирироваться Плотник умел. Возьмите, например, Окунево. Корочкин бывал у него дома неоднократно, помыкал им, как хотел, а ведь так и не сообразил, кто тот такой. Единственная ошибка, допущенная Усачевым, — это Лида. Впоследствии он, по-видимому, от активной деятельности отошел, а может, я и ошибаюсь. Постараемся проверить все приостановленные и прекращенные за это время дела, посмотрим, какие из изъятых у него драгоценностей значатся в розыске. Сейчас даны задания уже непосредственно райотделам ближайших областей вернуться к проверке заявлений о без вести пропавших. Утешительного, правда, пока мало, но я надеюсь на лучшее. У нас появились соображения о том, что потерпевшая откуда-то из близлежащих областей. Все-таки круг намного сузился. Вот все, чем мы сейчас располагаем, — закончил он и посмотрел на Сухарникова.
Тот насторожился. Ему почему-то показалось, что Вершинин не высказался до конца, а это никак не вязалось с его предыдущей напористостью и логичностью. Он ободряюще посмотрел на Вершинина.