— Старичок-боровичок, золотой мужичок, — продолжал паясничать Филька, хотя его лицо перекосилось от злобы.
— Расскажите, Филимон Куприянович, когда вы познакомились с гражданином Усачевым по кличке Плотник?
— Столяр и плотник, лучший работник. Век бы его, гада, не видеть! Дайте мне только его, уж я…
— Успокойтесь, — остановил его Вячеслав, с опаской наблюдая, как глаза Фильки наливаются кровью. — Незачем так волноваться. Плотник арестован и ответит за свои преступления, в том числе и за покушение на вашу жизнь. Но вы не ответили на мой вопрос. Когда познакомились с ним?
— Вскоре после войны.
— Какую он тогда носил фамилию?
— Фамилию? — удивился Филька. — Да такую же, как и сейчас.
— Это не настоящая его фамилия. А не приходилось ли вам слышать, чтобы к нему обращались иначе?
— Плотником я его называл, гада. Фамилия мне ни к чему.
— Не говорил ли он, откуда был родом?
Филька хмыкнул:
— Скажет он, ждите.
Вершинин специально решил не касаться на этот раз деятельности самого Чернова, чтобы тот не замкнулся. Уж очень ему хотелось вытянуть из Фильки хоть малейшие сведения о прошлом Плотника. Однако и тому, как видно, ничего не было известно. Вячеслав с сожалением поднялся.
— Поправляйтесь, — сказал он. — Потом поговорим.
— Там? — Филька мотнул головой в сторону и сложил пальцы решеткой.
Вершинин пожал плечами и направился к выходу.
— Гражданин начальник! — окликнул его у самой двери Черный.
Вячеслав остановился.
— Плотнику хана? Не слиняет он от вышки?
— Это решаю не я. Это суд решит, Чернов.
Филька закатил глаза под лоб и, сделав вид, будто тренькает одной рукой по воображаемой гитаре, гнусаво затянул:
Речка Непонятная, Мальтова скала,
Сколько ты, жестокая, горя принесла.
В щепы разорила отчий дом родной,
На пути к могилкам ты стоишь стеной…
Вершинин удивленно глядел на него. Тот продолжал кривляться. Наконец замолчал и, криво ухмыльнувшись, сказал:
— Заветная песнь Плотника. Раньше, бывало, если тяпнет литруху, так сразу и завоет: «Речка Непонятная, Мальтова скала…» Как завоет ее, так слезы ручьем. Во картинка-то! Спросил я раз: «Что это за речка такая — Непонятная? Название дурацкое». Он на меня коршуном: «Не плюй, кричит, падла, в душу. Она меня, как мать, взрастила». Я и замолчал, больше не спрашивал.
Вершинин прищурившись смотрел на Фильку. «Вот она, ниточка… Речка Непонятная… Непонятная…»
— Спасибо, Чернов, — он коротко кивнул Фильке и быстро вышел из палаты.
25. Речка Непонятная
Вершинин читал вслух Вареникову:
— «Является притоком реки Соть, протекает в Восточной Сибири на северо-западе Карской области преимущественно в малоисследованных районах тайги. Длина около 200 километров, глубина до 5—6 метров. Русло извилистое, каменистое. Промыслового значения не имеет. На южном берегу расположены два небольших селения: Ужи и Топорок, разделенные расстоянием в 50 километров. До революции в них жили старообрядцы. В настоящее время оба селения входят в состав одной административной единицы — Конанинского района. Население в основном занимается охотой, рыболовством, сельское хозяйство слабо развито. Издавна многие умельцы из указанных селений занимаются изготовлением высокохудожественных изделий из дерева, кости, которые сбываются ими за пределами района. Установить нахождение так называемой Мальтозой скалы не представилось возможным.
Вершинин еще раз внимательно перечитал справку и жирно подчеркнул в ней два места: названия сел и указание о занятии населения. Ему сразу вспомнился Сафронов, его замечание о том, что Плотник мастерски изготовлял различные безделушки и сбывал их в городе.
— Неплохой след, — согласился Вареников, когда он поделился с ним своими соображениями. — Но больно уж далеко.
— У меня командировка уже на руках, — отозвался Вершинин.
— Ну, ни пуха тебе, ни пера, Слава, — улыбнулся Вареников. — Тяжелый путь тебе предстоит. Я-то еду поближе, к двум однополчанам Усачева.
Они крепко пожали друг другу руки.
На этот раз Вячеславу удалось добраться до места без происшествий, а так как в сибирской тайге ему прежде бывать не приходилось, он с любопытством вертел головой, высунувшись из кабины грузовика, пылившего по лесной дороге. Молоденький шофер, его звали Коля, уже несколько раз останавливал по требованию своего попутчика машину и с улыбкой наблюдал, как тот набивает рот росшей прямо у дороги ежевикой, голубикой и костяникой.
— Восполняю недополученный летом запас витаминов, — пояснил Вершинин, морщась и с трудом ворочая языком.
Чуть поодаль к небу поднимались высокие могучие кедры. Сильно пахло свежей смолой.
— Сейчас я, — сказал Коля и, вытащив из-под сидения монтировку, подошел к одному из кедров. Громко крякнув, он бросил высоко вверх свой снаряд. Где-то в вышине сильно дрогнула ветка, и вслед за упавшей монтировкой на землю сочно шмякнулось несколько кедровых шишек. Вячеслав подобрал их и стал выколупывать маленькие коричневые орешки. Руки слипались от смолы, на зубах скрипели остатки тонкой скорлупы, но он с огромным удовольствием продолжал потрошить шишки.
До Топорка добрались к четырем часам дня. Директор лесхоза, малоповоротливый полный человек с короткой, широкой шеей, без разговоров усадил гостя за стол, обильно уставленный разнообразной едой. Не привыкший к сибирскому хлебосольству, Вершинин взмолился о пощаде. Перекусив, он сразу перешел к делу.
Введя директора, насколько это было возможно, в курс событий, Вячеслав разложил перед ним четыре фотографии Плотника.
Директор лесхоза пристально разглядывал их, потом покачал головой.
— Вы говорите, этот человек мог проживать в наших местах в тридцатые годы. Я родился в тридцатом, мне его лицо незнакомо. Надо встретиться с кем-нибудь из старожилов. Их, правда, осталось с гулькин нос — большинство старообрядцев еще до войны подались в глубь тайги, однако попытаться стоит.
…Путь их лежал по берегу стремительной речки. Это и была Непонятная. Она бурливо пошумливала на замшелых валунах и разбивалась пеной у невысокого утеса, темневшего впереди, метрах в трехстах.
— Как называется этот утес? — поинтересовался Вершинин.
— Утес! — усмехнулся его спутник. — Мелковато звучит. У нас этот каменный столб скалой называют. Мальтовой скалой. По имени какого-то старообрядца, Мальта.
У Вершинина заколотилось сердце.
— «Речка Непонятная, — неожиданно для себя запел он, — Мальтова скала… Сколько ты, жестокая, горя принесла…»
Директор лесхоза изумленно воззрился на следователя.
— Откуда вам известна эта песня? Ее у нас мало кто теперь помнит. В ней поется про сильнейшее наводнение, случившееся в давние времена. Непонятная поднялась метров на шесть, затопила и унесла десятка два домов и погребла под своими водами местное кладбище. Оно в низине находилось.
— Ее пел тот, чью фотографию я вам показывал.
— Тогда он, бесспорно, местный житель.
Они подошли к домику, во дворе которого сушились на колышках сети. Им навстречу кинулась маленькая лохматая собачонка, а вслед за ней на пороге показался костлявый лысый старик в толстых ватных штанах с прилипшими к ним крупными рыбьими чешуйками. Узнав своего односельчанина, он пригласил гостей в хату. Они чинно уселись на деревянной лавке, и Вершинин, изложив вкратце цель своего визита, показал старику фотографии. Тот долго рассматривал их с непроницаемым лицом, а потом подошел к печке и вполголоса позвал:
— Мотя, Матрена! Слезай-кась, гости у нас.
Он помог спуститься с печки такой же худой, как и сам, пожилой женщине.
— Ну-кась, взглянь, — передал он ей фотографии.
Старуха поднесла карточки к близоруким глазам, и вдруг ее лицо перекосило отвращение.
— Фролка, — сказала она глухо. — Он, злодей.
— Какой Фролка? — вмешался в разговор директор лесхоза.
— Седых это, Фролка, — отозвался старик, насупившись.
— Неужели он? — изумился директор снова, теперь с любопытством берясь за фотографии. — Был такой у нас Фрол Седых, — пояснил он. — Отцу его до революции здесь почти все принадлежало, а сам Фрол в конце двадцатых две крупорушки имел и двор богатый. Якшался он с недобитыми бандитами, которых тогда в округе полно было. После раскулачивания поджег дом председателя сельсовета. Никто не успел выскочить, сгорели… Смотри — ушел от расплаты…
— Теперь не уйдет, — сказал Вячеслав.
На следующий день Вершинин уже располагал справкой из архива Карского УВД. На имя Сухарникова из Карска ушла срочная телеграмма следующего содержания:
«Подлинная фамилия Плотника — Фрол Романович Седых, 1901 года рождения, уроженец Конанинского уезда, Карской губернии. Раскулачен в 1932 году. Совершил поджог дома председателя Топорковского сельского Совета и убийство трех членов его семьи. Был арестован. Бежал из-под стражи по дороге в областной центр. Задерживаюсь еще на три дня в связи с проверкой дополнительных обстоятельств. Вершинин».
Ровно через сутки пришла телеграмма от Сухарникова:
«Установлено последнее место, где появлялся перед исчезновением Усачев, — город Аландар. Бывший сослуживец сообщает, что видел его с человеком, сходным по внешности с Фролом Седых. Вам надлежит выехать в Аландар и встретиться там с Варениковым. Сухарников».
В тот же день Вершинин выехал из Карска в Аландар. Следствие подходило к концу.