Я старалась. Полола сорняки, обрезала сухие ветки, подметала дорожки. Обедала в корпоративной столовой за смешные деньги. По страховке вылечила в клинике зуб.
На первую зарплату купила хлеб с хрустящей корочкой в магазине, мимо которого прежде пробегала, крепко зажмурившись. И там же, в том же магазине – синюю заводную машинку с мигающими фарами сыну и мышку в кружевном платьице дочке. Дети были счастливы. Мышка каталась на личном автомобиле, свежеиспеченный хлеб всем показался пищей богов.
Все как будто шло превосходно. Я влилась в дружный коллектив помощников садовника. Садовник был лыс, застенчив, бывший биолог, он тайно писал стихи и держался от нас чуть в стороне. Мы, его помощники, были примерно на одном уровне садоводческого искусства. Одна – кандидат искусствоведения, другой – физик в недавнем прошлом. Третий – мой бывший однокурсник, синеглазый философ.
Я начала работать в сентябре и на вторую зарплату купила детям красивые теплые курточки. На просторной ярмарке детских товаров в Коломенском – можно ли ее забыть.
Нас регулярно навещала Королева. Каждый раз в новом головном уборе: то в шляпке-лодочке, то в стильной радужной шапочке и прозрачном голубом шарфе, то в каком-то невероятном зеленом тюрбане, который чрезвычайно шел к ее глазам. Королева внимательно смотрела, как мы справлялись, потом садилась в беседку и зазывала нас по одному, обсудить работу. Неторопливо и как будто нехотя роняла слова.
Мне казалось, я отлично справляюсь. Но я заблуждалась и проявляла недопустимое легкомыслие. Все потому, что никак не могла уловить самое главное.
Королева называла это «чувством метлы».
– Понимаете, Майя, – говорила она, рассеянно глядя на цветущий рядом куст роз. – У вас пока нет этого чувства. Чуть больше наклона, чуть сильнее нажим. Тогда дорожки будут действительно чистыми. А у вас… – Она глядела на только что выметенную мной дорожку. – Видите?
Я не видела. Вроде как чисто, нет? Но это я думала про себя, не смея возражать.
– Во-он там темная соринка. Нет-нет, глядите правее. И во-он между двумя плитками завалился лист. Кажется, с этой вишни. Вы его вообще не заметили.
– Я сожалею, – отвечала я на внезапно ухудшающемся русском. – Действительно.
Скашивала глаза на соседнюю дорожку – ее мела кандидат искусствоведения Нина. На ее уже пройденной дорожке лежали целых два тонких, лимонного цвета листка. Я, разумеется, молчала, я не доносчик брату своему.
Однако Королева сама бросала взгляд на дорожку Нины. И изрекала:
– Да. Там два листка. Но они там уместны. Понимаете? Они вписываются в общую картину нашего прихотливо устроенного сада, наш кудрявый выдумщик – такой фантазер. Эти листы расставляют необходимые акценты. Необходимые в данном случае, – чеканила она. – Это чувство метлы в итоге дает чувство… формата, да. Нина понимает формат. Вы пока нет, Майя.
Вскоре всем действительно повысили зарплату. Кроме меня.
Лысый садовник со мной едва здоровался, а на робкие попытки выяснить, что мне поправить и что я делаю не так, угрюмо отмалчивался.
Королева заходила, шутила с синеглазым одноклассником и садовником (в ее присутствии его обычная мрачность неизменно рассеивалась), подбадривала Нину и все реже разговаривала со мной. Лишь однажды, оглядев только что остриженный мной куст, остановилась. Помолчала. Мне и самой сразу же показалось, что куст выглядел не очень. Недостаточно гармонично.
– Кроме чувства формата, Майя, должно быть еще и другое… – произнесла Королева медленно. И не окончила предложение. Поправила челку под темно-голубым колпачком. Я увидела: руки у нее – рабочие. С вздувшимися жилами, красные, очевидно, когда-то эти руки много стирали, терли замоченные вещи. Наверняка у Королевы были дети, и Королевой она сделалась совсем не сразу… Я не успела додумать эту мысль. Королева сообщала мне в витиеватой форме, что, по-видимому, мне все же стоит подумать об ином применении…
Нет, я ни в коем случае не должна была дать ей договорить, через полмгновения она сообщит мне об увольнении!
– Невозможно не научиться мести дорожки, – перебила я ее неучтиво. – И я очень хочу в этом разобраться. Высокое искусство подметания… Прошу вас, станьте моим личным тренером! Ненадолго, на две-три недели. Вы можете помочь мне понять, как это делается?
Ах, я ушла бы в тот же час, но некуда мне было идти. Я нахально тянула время, да-да.
Королева посмотрела недоуменно. Но да, она, в общем, готова. Давайте попробуем, Майя, хорошо. И она сдержала слово. Каждый день уделяла мне десять минут королевского времени, задерживалась, смотрела, как я держу метлу. Мы учились целую неделю.
Только вот чертов наклон и сила нажима мне все равно не давались. И в щель между плитками то и дело заваливалась веточка или вползала ярко-зеленая гусеница в коричневой крапи, а мне почему-то жаль было ее давить. Да и веточка с двумя последними листками на садовой дорожке смотрелась красиво.
Всем снова повысили зарплату, а мне по-прежнему нет. Но и не выгоняли. Королева милосердно ждала, когда я сама все наконец пойму. Прошло несколько месяцев, зима кончалась. Королева не появлялась вовсе. А лысый садовник сказал мне, что тянуть больше невозможно.
И я написала заявление об уходе. Королева должна была его подписать. Она выдохнула с явным облегчением. Поставила свою размашистую подпись на весу, не присаживаясь в беседку. Проговорила напоследок: «Вы просто слишком хороши для нашего сада».
Сомнительный комплимент. Мне было горько. И горек был воздух над Москвой – под городом горели торфяники.
Ощущение конца света не покидало меня. Я обзвонила всех знакомых – нет, работы ни у кого толком не было. Никакой. Тем более такой, где платили доллары и давали страховку. Изредка я все-таки что-то находила. Прошла три собеседования. Но отсутствующее чувство метлы меня по-прежнему подводило.
Когда и в третьем месте мне сказали, что я не слишком ясно понимаю формат, я догадалась, что это всего лишь эвфемизм. Ты никуда не годишься, вот что он значил.
То на гусеницу заглядишься, то листок с вишни пожалеешь. Прочь.
Дышать было совсем уж нечем. Мы бежали с детьми на родительскую дачу, на подножный корм, взращенный трудолюбивыми бабушкой и дедушкой. Дети не замечали долетавшего и сюда запаха дыма. Они радовались. Мама с ними. Ну наконец-то. Мы много играли. Ползали по траве, прятались в шалаше из еловых ветвей, построенном нашим папой. Однажды в шалаш притопал ежик.
Игрушечные походы в лес с рюкзачком и припасами, перекусы над ручьем. Дочка научилась выговаривать «р» и отлично искала грибы. Сын выучил все буквы. Я сочиняла свою первую, совершенно неформатную книжку. Ни то ни сё. Ни роман, ни рассказы, ни повесть, так, обрывки. Опавшие листья, ха. Бабочки.
По выходным к нам приезжал наш папа. Сказал, что закинул анкету в хедхантерское агентство и его уже позвали заняться логистикой. Он даже готов был идти. И тут к нему постучалось сразу двое будущих учеников, из «дорогих», трехчасовых, невероятно рано – в августе. Это прежние ученики его порекомендовали.
К концу лета дым окончательно рассеялся. Мы готовы были прожить здесь до октября, но 30 августа зазвонил мой мобильный. Меня приглашали работать в новый, не так давно открывшийся университет. Там тоже нужны были люди. Не садовники, просто преподаватели литературы. Я работаю там до сих пор.
Номер тела
В тот хмурый день, лишь на несколько часов озарившийся грязноватым декабрьским светом, Ася наконец вырвалась к Верочке: давно пора было поздравить тетушку с юбилеем.
Перед отъездом в очередную глушь Ася все-таки успела заказать и отправить ей подарок.
Запах свежеиспеченной сдобы настиг ее уже в подъезде, а едва Верочка открыла дверь, на Асю бросился шелковистый светло-бежевый щенок. Он восторженно тявкал и прыгал – высоко, словно на пружинке.
– Мячик! Ты назвала его случайно не Мячик?
– Да какой же она Мячик? Это Буся! – Верочка влюбленно глядела на свое сокровище. – Спасибо!
Буся радовалась Асе, уморительно фыркала, скользила и струилась меж ладоней, никак было ее не словить, толком даже и не погладить.
На застеленном голубой скатертью столе их уже поджидало блюдо с фирменными Верочкиными плюшками и чашки с блюдцами в кобальтовый синий квадратик, с золотыми ободками – Ася помнила этот сервиз с детства.
Верочка разливала чай, попутно журила Бусю, которая то носилась по квартире, то прыгала чуть не под потолок, то просила вкусненького, разработав для этого совершенно особенный умоляющий тявк. Верочка напоминала Бусе о купленной в «Бетховене» косточке, закинутой под кровать, рассматривала фотографии сопок и темно-синего вечернего неба в белых крупных снежинках, круглых, как на рождественских открытках. Гора плюшек стремительно уменьшалась.
Ася кивала на тарелки – с за́мками, башенками, лодками и лошадями:
– Может, тряхнешь стариной? Съездишь куда-нибудь в странствия, хотя бы и куда-нибудь поближе.
– А Бусю я на кого оставлю? – недоумевала Верочка.
– Мне? – неуверенно уточняла Ася.
Но Верочка только улыбнулась своими дивными и немного грустными глазами.
Ася вздохнула и который уже раз за последние год? два? подумала про себя: почему? Почему я ничего не успеваю? Почему все время в разъездах?
Послышался легкий скрип, из красных дверок на часах, висевших среди сувенирных тарелок, выскочил пестрый кукушонок, странно гугукнул и снова скрылся: половина шестого. Через час у Аси созвон по очередному большому проекту, подведение итогов года.
В телеграм прилетела напоминалка, и еще одна. На то, чтобы договорить с Верочкой, доехать до дома и нормальной связи оставалось всего полчаса. Ася настрочила коллегам мольбу о пощаде и предложила начать встречу на пятнадцать минут позже – все кротко согласились.
Внизу кто-то держал лифт – Ася побежала пешком, перепрыгивая ступеньки и радуясь, что можно немного подвигаться после плюшек. Так и есть: на третьем этаже, подперев дверь, рабочие заносили в кабину допото