В морге Ася отрывает билетик. Двадцать один. Номер ее очереди.
Оглядывается с любопытством, она в таком месте впервые. Но ничего особенного, просторный зал, у стены пластмассовые стулья, в центре аквариум с сотрудницами, к ним один за другим подходят люди. А где-то там, вне зоны видимости, за табличкой «посторонним в.в.» – холодильники с телами. У каждого тела – свой номер.
На стульях сидят люди, Ася исподволь смотрит.
Внезапно ее ошпаривает: лица здесь у всех перевернутые, красные. Всех исказило рваное, некрасивое горе.
Ася захлебывается, так вот оно, оказывается, какое, горе, когда его много – жгучее, густое, темно-коричневое. Она оседает на свободный стул.
К ней сейчас же подступает молодой человек в темном костюме, светлой рубашке, синем галстуке, протягивает альбом с фотографиями памятников. Не хотите ли сделать всё у нас? Дешевле обойдется. Интересно, что́ он говорит своей новой девушке в ответ на вопрос, где работает.
Очередь движется неспешно, и Ася привычно читает новости, там все то же. Дроны, ранения, смерти, аресты. Фотографии разрушенных домов и подсудимых в клетках.
Наконец, на серо-голубом квадратном экране загорается двадцать один.
– Гражданка Украины? – девушка в окошке хмурит брови. – Нотариально заверенный перевод паспорта?
– Нет, нет заверенного.
– Делайте, приходите.
Ася не удивляется и не злится. Снова садится за руль, включает аудиокнижку, завтра читать лекцию по «Идиоту».
«Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его?»
Почему вы так невыносимы, Федор Михайлович?
К вечеру курьер привозит ей нотариально заверенный перевод паспорта. Можно ехать в морг, но завтра с утра университет, три пары, а морг до шестнадцати, не успеть.
В понедельник Ася не везет Ксюху, ей ко второму, первым урок о важном, и дочка спит. Говорит, что половина класса не ходит, и классная делает вид, что не замечает.
По утреннему простору Ася доезжает до морга за полчаса. Номер очереди – десять. В зале сидят совсем другие люди, но словно бы те же, потому что и эти варят то же варево горя.
Ее наконец допускают к похоронам.
Похоронный агент Мария Сергеевна смотрит на Асю ласковыми каре-зелеными глазами, листает альбом – нужно выбрать гроб. У Марии Сергеевны полные руки, волосы русой волной, правильные черты лица. Она хороша собой. Шпонированная древесина, говорит Мария Сергеевна, да, в вашем случае это самое подходящее. И записывает инвентарный номер гроба.
– Нужен ли покойной костюм? – листает Мария Сергеевна альбом дальше. Действительно, после гробов появляются костюмы, сначала мужские, темно-синие, потом длинные женские платья – сиреневое, голубое, бежевое.
– Нет, у нее есть костюм.
Костюм так и лежит в ашановском пакете в багажнике ее «КИА».
– И кофточка тоже. Когда удобнее передать?
Мария Сергеевна смотрит на нее удивленно, и Ася узнает это выражение: точно так же на нее смотрел в подъезде лейтенант, когда она спрашивала его, можно ли взять для похорон одежду. И та же тень скользит теперь по лицу похоронного агента.
– У вас похороны в закрытом гробу, кофточка не нужна, или можете просто сверху одежду положить.
– В закрытом? Но почему?
Мария Сергеевна разводит руками: времени-то сколько прошло!
– Но как же мамонты, мамонты в вечной мерзлоте? – откликается Ася словно бы где-то подслушанной репликой, словно бы не своей.
– У нас не такая низкая температура.
– Но если хоронить в закрытом, можно похоронить непонятно кого. Вдруг там не она? Как я узнаю? У вас есть номер тела?
Мария Сергеевна показывает ей нужную строчку в документе: 4412.
Но Ася нервничает.
– Я должна проверить. Удостовериться. Можно я посмотрю? Вдруг это не она совсем? Похороним неведомо кого.
– Знаете, не советую, – голос Марии Сергеевны обретает скорбную твердость. – Это будет последнее, что у вас останется в памяти, не надо.
– Пусть тогда ваш сотрудник проверит, она ли это. Пусть посмотрит, какого цвета у нее волосы.
На это Мария Сергеевна легко соглашается, набирает чей-то номер.
– Тимурчик, можешь посмотреть? Да, просто цвет волос. 4412.
Через несколько минут Тимурчик перезванивает, Мария Сергеевна кивает: да, поняла.
– Волосы светлые, наполовину окрашенные, но проступает седина, так что в итоге скорее пепельные.
Они назначают день отпевания и кремации.
На отпевание никто прийти не смог: подружка со второго этажа совсем ветхая, ее муж Михаил позвонил и сообщил, что загремел в больницу, в предынсультном состоянии. Верочка собралась было, но внезапно заболела Буся, что-то не то с желудком – вот как ее оставишь одну. Ксюха сначала очень хотела, но в субботу с утра им поставили олимпиаду.
В итоге на отпевании их четверо: Леша, Ася, священник и дедушка с белой бородой, который очень вежливо, почти нежно забирает у Леши плату за отпевание и записывает имя Ирины в список, в большую канцелярскую тетрадь.
За окном солнце, в комнате для отпевания – светло, на стенах иконы, на высоком золотом подсвечнике дрожит огонь лампадки и горит единственная свеча.
Гроб стоит с открытой крышкой, на белом покрывале раскинут вишневый костюм в мелкий желтый штрих. Та солнечная фотография Ирины. И свежий букет сиреневых цветов. Это купил Леша, она такие любила.
Священник начинает тихо и проникновенно читать слова заупокойных молитв, дедушка ему подпевает. Асе кажется, Моревна тоже с ними.
Милости Божия, Царства Небеснаго и оставления грехов ея у Христа, безсмертнаго Царя и Бога нашего, про-о-осим.
Тянет речитативом батюшка.
– Подай Господи! – отзывается его одноголосый хор.
Ирина внимательно слушает.
Ася ощущает ее взгляд – в нем детское изумление и благодарность. Словно никак она всего этого не ждала и рада.
Но вскоре Асе делается не по себе, она вслушивается в слова песнопений и повторяет за батюшкой: «Благословен еси Господи, научи мя оправданием твоим».
Как же так получилось, что за пятнадцать лет общей жизни, ежедневных встреч она почти ничего не узнала про свою няню? А когда та порывалась рассказать что-нибудь, как приучала своего Сашу к музыке, водила его на концерты, как каждый год ездила в Крым с маленьким Тимофеем, как приезжала в Москву в командировки, на оптический завод здесь неподалеку, на Орджоникидзе – Ася изнывала от скуки. Мелькали неведомые имена, фамилии – Валерка, Кац, какая-то, о господи, Галя Ровнова. Почти ничего о двух своих мужьях, о том, кого любила. Зато постоянно всплывавшее «У нас в Харькове…», «А вот у нас в Харькове всегда такая чистота на улицах». «В Харькове мы, когда собирались всей семьей…»
Но вот никого и не нашлось роднее их с Лешей, чтобы проститься с Моревной, – как же так? Где – все? Почему не собрались?
Понятно, где – там, откуда сейчас невозможно приехать. И Ася произносит тихо: простите. Прощайте.
Процесс кремации проходит быстро и страшно, после кратких слов и окончательного прощания гроб уезжает в бездну.
Через неделю Асе выдают урну, и она отправляется в новое (неужели последнее?) путешествие. С Хованского, где прошла кремация, на Никольское, где, как сообщил Саша Дрозд, похоронены Иринины родственники, дядя и тетя, та самая, что оставила ей свою московскую квартиру.
На Никольском внезапно оказывается хорошо, неподалеку от кладбища она въезжает в густое облако звона: бьют в колокола, заканчивается утренняя служба.
Кладбище окружено лесом, пташки чирикают на все голоса, ну да, конец марта.
В домике с надписью «Ритуальные услуги» сидит молодой лысый парень с длинной темно-русой бородой. В защитной зеленой куртке, штанах и кирзачах.
Ася называет ему фамилии, номера могил, которые по счастливой случайности обнаружил у себя Саша. Парень равнодушно качает головой: эти номера больше не действительны. В 21-м прошла инвентаризация, все брошенные могилы признали бесхозными. Но почему брошенные, Ирина вроде бы ездила к ним на кладбище. Значит, перестала. Что же делать? Парень пожимает плечами. Его мобильный выдает трель, напоминающую звук дрели, парень откликается и повторяет с нарастающим гневом:
– Нет, нет, нет. Говорю же, не можем. Гробов пока нет! Не завезли. Звоните через неделю.
Сердито жмет на отбой, обращается к Асе: можете просто купить ячейку и захоронить прах. Сто тысяч. Но из МФЦ нужно разрешение, в Московской области так. Не хотите платить и в МФЦ, езжайте на Домодедовское, там бесплатно и без разрешения.
Асе вдруг жаль становится новых трат, сто тысяч у нее есть, но они были отложены на Ксюхино лето.
Новый день – новое кладбище. Уже третье по счету. Домодедовское. На пути к нему навигатор сбивается, ну да, снова был ночной прилет, защищаются от беспилотников.
Поплутав с полчаса по глинистым проселочным дорогам, среди ангаров и пустошей, Ася наконец останавливается у ДПС, загорелый толстый гаишник, не скрывая скуки, объясняет ей дорогу.
Домодедовское кладбище оказывается громадным полигоном. Скопище коричневых бугров, крестов, венков – издалека кажется, накиданных кое-как, вповалку. Словно бы торопились отделаться. Неухоженно, грязно. Ирину сюда никак нельзя, невозможно, она же чистюля. Или ей уже все равно? Нет! Вот отпевание же ей понравилось.
И все-таки Ася заглядывает в серый, явно только поставленный павильон, там сидит очередной похоронный агент – женщина лет сорока с аккуратно подведенными глазами, голубыми тенями, в синей куртке-пуховике и теплых штанах – здесь и в самом деле не жарко. Несмотря на включенный обогреватель у стола. Ася начинает выяснять детали. Бесплатно, это если только воткнуть табличку. Хотя нет, и табличка платная. Шестнадцать тысяч. Если еще и крест, и каменный прямоугольник – семьдесят, за все про все.