После этих прогулок он смертельно уставал. Едва добирался до дома. В три захода. Вваливался в квартиру, еле-еле стаскивал с себя одежду, и снова его оглушали бессилие и гнев.
И все-таки он ходил гулять каждый день. Это было единственное, что он мог сделать, как мог противостоять уничтожению себя. И уже через неделю он проходил без остановки гораздо больше, мог шагать подряд почти полчаса. И со злым удовлетворением это отмечал.
В тот день Олег проснулся с ощущением необыкновенной ясности в голове. Эта ясность была новым островом, стоя на котором он чувствовал себя почти тем же Олегом Виденеевым, что и до болезни. Он побоялся спугнуть удачу и провел обычное утро. Сделал дыхательную гимнастику. Поиграл в судоку, поставил новый рекорд в тетрис. Без удовольствия послушал аудиокнигу, детектив. Ничего другого воспринимать он все равно был не в состоянии.
В полдень он, как обычно, был в парке. Заметил, что добрался сюда легче обычного и ни разу не постоял, не присел. Он шел по аллее и понимал, что сегодня вообще все стало немного иначе. Кажется, ночью прошел небольшой дождь, и листья шуршали мягче. Но главное, за хлипкими фасадами лиц и явлений начал проступать объем. Все эти пустотелые мамаши и их звонкие дети, старухи и собаки наполнялись живой, горячей плотью, жизнью. Олег ощущал в груди тихий трепет; что-то, похожее на душу, заскреблось в нем и словно собиралось проснуться.
Он свернул в более глухую часть парка, где было меньше людей. По пустой аллее навстречу ему шла девочка лет трех, с длинными распущенными волосами, в кремовом комбинезоне. Девочка катила детскую коляску, в коляске сидел мишка в белой куртке на кнопках и джинсовой бейсболке. Девочка приближалась, и вскоре он разглядел, что она красива: огромные темные глаза, черные ресницы, разрумянившиеся от прогулки щеки. Девочка деловито толкала свою коляску вперед, держась за нее обеими руками.
Следом появилась и ее мать, невысокая, совсем еще молодая женщина, с такими же темными большими глазами и каштановыми волосами, только забранными в хвост. Тоже, в общем, хороша собой, но фигура несколько тяжеловата, широка в тазу и плечах. Она тоже катила прогулочную коляску, однако настоящую – в коляске спал полуторагодовалый мальчик, вероятно, младший брат девочки. Женщина шла довольно быстро и вскоре обогнала дочку, оказавшись немного впереди.
Поднялся ветер. Деревья охватила дрожь, снова полетели золотые стайки. Девочка остановилась, она стояла сейчас совсем рядом с Олегом. Забыла про коляску и повернулась навстречу деревьям, этому живому движению листвы. Коляска с мишкой откатилась в сторону, уткнулась в бордюр. Листья всё летели: легкие монетки берез, лодочки дуба, широкие пятерни кленов.
Девочка подняла руки вверх, словно в надежде, что кто-то из этих воздушных посланцев опустится к ней на ладони. Но все они летели мимо, уже сплошным потоком, и девочка смотрела на них с веселым ненасытным изумлением, с нарастающим восторгом. Олег замер. Было что-то первобытное в ее созерцании и потрясении. Похоже, она вообще впервые в жизни видела, какой он на самом деле, этот листопад.
– Ти́чки! – выдохнула она вдруг. И повернулась к нему, делясь радостью. – Ти-и-ички!
Девочка засмеялась коротким, тонким смехом, замахала руками и снова поглядела на него счастливым сияющим взглядом, словно призывая его в сообщники. Видишь, что я нашла!
Она разглядела в летящих листьях птиц. И поделилась с ним – доверчиво, совершенно запросто. Бери!
Олег замялся, не понимая, что ответить на эту мимолетную детскую ласку, и просто улыбнулся ей, кивнул, хотел даже добавить: а не бабочки? Но девочку уже звала мама – «Верочка, Вера!» – девочка крикнула ему «Пока!» и побежала к матери, та ушла по аллее далеко вперед.
А мишка? Твой мишка! Он хотел окликнуть ее, но Верочка сама вспомнила о коляске, издала смешной причитающий звук, вернулась назад и снова покатила коляску, крепко держа ее обеими руками, по сухому потрескивающему ковру.
Она заразила его своим изумлением и согрела.
Олег глядел на парк новым взглядом. Прозрачность. Прозрачность накинули на кусты и деревья, словно легкую сеть. Сень. Всюду сияли просветы, и все оказалось сквозным, кусты и крона на деревьях, и даже немного земля под ногами. Он понял, что это приближение зимы, снега.
Снова подул ветер. Олег смотрел вверх, на деревья, вершины, на таяние плотного осеннего золота, соединенного с небесной голубизной. А сзади подкрадывалась зима. Ледяная хулиганка слизывала золото, и оно меркло, тускнело. Олег ощутил, что в воздухе стоит влага и прель, немного терпкая, горькая. Листья запахли.
Солнечный свет струился сквозь деревья, сытые пятнистые голуби быстро перебирали лапками, шуршали по мягкому ковру.
Люди жили в своем мире, в сверкающей, звенящей бубенчиками шкатулке, но сейчас он увидел: свет наполняет ее не изнутри. Свет льется на нее сверху как легкий грибной дождь. И впервые за долгие дни болезни Олег почувствовал не гнев, не обиду, не раздражение. Он удивился.
Случай в маскараде
Что все собираются, я узнала случайно. Перед аудиторией, прям на полу, где мы сидели и ждали очереди на экзамен, чтение партитур, ага. Все вываливались с пустыми зачетками, только двоим Грэгор поставил кое-как. Тройки! Таня сидела рядом на рюкзаке, как и я, прислонившись к стене, уже на последнем издыхании, и внезапно сказала быстро, глядя вперед, будто просто чтобы хоть немного отвлечься: «Ты костюм-то уже выбрала себе?»
– Костюм?
– Дарский зовет, не слышала? Всё как у больших, нужно…
– Я не слышала, Тань, – перебиваю я. – Я все равно на каникулы уезжаю.
Круглое, веснушчатое Танькино лицо покрывается краской.
– Он маскарад устраивает, в ночь с завтра на послезавтра. У его у предков дом загородный, говорят, дворец натуральный. Парк какой-то, что ли, китайский, дорожки, и с фонтаном вроде прям в доме, прикинь!
Прикидывать нечего, видала я этот фонтан, правда, он тогда был выключен. Но я молчу.
И Таня рассказывает дальше, ей приспичило все как можно мне подробнее именно сейчас рассказать. Стресс, может, так действует?
– Бал-маскарад, в общем, гостям велели явиться в костюмах, с масками, типа как раньше, в прежние времена. Чтобы узнать тебя было нельзя! Так и написали в приглашении – вы должны стать «неузнаваемы». Приглашения тоже в старинном духе оформили. Шрифт с закорючками, с масками черненькими двумя!
– Классно, – наконец подключаюсь я. – И кем ты будешь?
– Да я с ног сбилась, дорого все страшно, – чуть расслабляется Таня, видя, что я вроде не злюсь. – Но одна знакомая парикмахерша такой парик мне даст, обалдеть, длинные светлые волосы, буду знаешь кем? Татьяной!
Таня усмехается, стянутый бархаткой короткий темный хвост прыгает вверх.
– А платье?
– И про платье тоже вроде договорилась, со студией театральной из Академа. Напрокат дают, на сутки, но мне в самый раз. Подгонять уже завтра утром, наверное, буду. А еще они суперстар какую-то обещали пригласить, из Москвы, а кого – секрет. Может, Башмета?
– У них денег таких нет, на Башмета.
– Ты считала? Но думаю, да, скорее, современного кого-нибудь позовут. От классики и так уже у всех гонки.
Дима Дарский, сын человека, фамилию которого в нашем городе знает каждый, тем не менее папой своим не хвастался и в Консу, кстати, поступил против его воли, папаня толкал на экономику, в бизнес-скул, чуть не отправил куда-то за границу. Но Димка уперся, отказался ехать даже в Москву – поступил сначала в наше училище, затем в Консу, потом почти сразу выиграл конкурс в Питере, не первое, конечно, место, но все равно привез медаль, диплом, даже денег немного, премию. По телевизору его минуты полторы показывали, как он наяривает на рояле, кудрявый, губастый. Жутко похожий на Мика Джаггера в молодости. И папаша махнул рукой. Раз уж талант Димкин признали даже в Питере. А Димон на папу вообще чихал, хотя и ходил в каких-то канареечных, явно издалека привезенных рубашках, вкусно пах мужским одеколоном и нравился нашим девчонкам до нереального визга. Ему тоже много кто нравился, но по очереди. Очередь двигалась довольно быстро. Но никто особо не обижался, одна Ритка, дуреха, чуть руки на себя не наложила – наглоталась какой-то гадости, девчонки в общаге вовремя заметили – ничего, отблевалась, даже «скорую» не понадобилось вызывать. Дарскому это пересказали, он только плечами пожал: «Я тут при чем?» И как-то все тоже подумали – действительно, он при чем? Ритка – дура, он – гений, да еще и обаятельный, – как перед таким устоять?
Но мне. Хотелось. По-другому.
Хотелось его победить?
И я поехала. Тем более что в гости, домой, никого никогда он не звал, был, кажется, на это родительский запрет. Но вот тут почему-то он его нарушал.
– Ты не думай, просто покажу тебе, как живу. У меня там интересно.
И я сказала «ок».
Щека у Димки оказалась детской, мягкой и очень горячей. Не колючей совсем, вместо щетины – пух! Шлепнула я его вообще-то слегка, кожа на месте шлепка чуть только порозовела. Но он вскрикнул, как от жуткой боли, схватился за щеку, страшно сморщился, согнулся и проговорил: «Гацкая татарва».
Четко так, яростно! Гацкая татарва.
И сейчас же два красно-зеленых попугая ара, качавшихся в клетке под потолком в его комнате, до этого совершенно безмолвные, вдруг запрыгали, засвиристели, клетка так и заходила ходуном. Неужели же что-то поняли? Начали защищать хозяина? Или выражали солидарность со мной. Но это я думала уже на ходу, быстро перемещаясь к выходу, блин, чисто по наитию, в таких хоромах нужна карта, наконец выскочила на широченную мраморную лестницу, рванула мимо круглого фонтана с золотыми рыбками прям у входа, мимо оранжереи в карликовых пальмах и охраны на проходной… И вот уже ехала на сразу же (ура!) пойманном грузовике в город, от ар, пальм, фонтанов и губастого урода!..
Таня этих подробностей, само собой, не знала. Как и никто. Даже с Дарским через несколько дней мы снова начали здороваться, как ничего и не было. Он быстро утешился, желающих хватало, но надо же… мальчик оказался мстительным.