Я забираюсь в машину. Парень нажимает на кнопочку, что-то щелкает, музыка меняется. Правильно, под Бетховена не поговоришь.
Наигрывает баян – Tigers Lilies? Точно они! Всегда хочется под них смеяться. При том что слова у них – жуткие немного, если перевести. Но про слова говорит уже водила. Он нравится мне все больше. Каштановые волосы, чуть длинней положенного, глаза темные, большие, хитрые слегка, челюсть чуть вперед – мужик. И улыбается хорошо. На вид ему лет тридцать, но может, и меньше. Чем-то он похож на артиста, хотя вроде как бывшего. Слишком отточенные жесты. Знакомимся. Парня зовут Андрей. Вы артист или музыкант?
– Между, – он усмехается. – Как догадалась?.. Раньше была своя группа, а теперь агентство у нас. Организуем корпоративы, концерты разных знаменитостей для узкого круга – со всего мира едут к нам, из Москвы, Питера – это вообще без вопросов. Только плати, приедут… – он снова снисходительно улыбается.
– Перед праздниками, наверное, совсем завал?
– Еле дышу уже, сегодня вообще трудный день, – он вздыхает и резко тормозит. – Вот придурок!
Это нас подрезал высокий джип.
– А что заказывают? – говорю как ни в чем не бывало.
– Да больше старье, конечно, – он чуть рисуется, отбрасывает волосы назад. – Клиенты-то в основном кто? У кого деньги есть. А богатеют люди не в двадцать лет – вот и заказывают времен своей молодости. БГ[1], Макаревич[2], Антонов. Малинина многие любят. Это из наших. Даже Аллу Борисовну один раз привозили, но это уже давно… А из иностранных – Стинга вот в подарок одному гендиректору друзья заказали.
– И вы привезли?
– А как. На сутки всего к нам вырвался. Зато какой был фурор! Да к нам и Мик Джаггер в прошлом году приезжал, такое отжигал! Даже меня прошибло. Прыгает старичок нехило! Ну, строго, конечно, для своих, без шума. А ты что делаешь?
Неожиданно я говорю правду: «Да в Консе учусь».
Он скашивает взгляд на мои пальцы.
– И правда, руки у тебя… музыкальные.
Я смеюсь: «Ты, я вижу, опытный! Там ведь и теоретики есть. При чем тут руки? Вот ноги – другое дело! Ноги у меня – музыкальные?»
Задираю ногу в ботинке повыше.
Он фыркает и чуть виляет рулем.
– Прикалываешься? При чем тут ноги?
– А ты не знаешь, что на органе играют ногами, ногами тоже?
– Знаю. Я сам музыкальное заканчивал. Коллеги! – он лыбится и щурится слегка. – И вот чем приходится заниматься…
Вдруг до него доходит:
– На органе?
Стоим на светофоре, и хотя давно зажегся зеленый – все ни с места. Нехилая пробка. Андрей поворачивает ко мне голову, смотрит.
– Ты играешь на органе?
– Не похоже?
– Но он же такой… большой. Тяжело?
– В общем, да.
– Сколько видел музыкантов, а органиста ни одного так близко!
– Пригласишь меня на корпоратив?
– Ага, – подхватывает он, – вместе с инструментом.
Я улыбаюсь, а он нет, задумывается.
– Но почему? Почему на органе?
– А ты никому не скажешь?
Он молчит, чуть пожимает плечами.
– Боюсь. Я боюсь зала, Андрей. Людей. Сидят, глядят на меня, я перед ними – голая. Когда никого нет рядом, только препод – знаешь как я играю! А перед залом – кошмар. Не могу. На фортепьяно, в смысле. И вот один наш препод думал-думал и придумал на орган меня посадить. И получилось! На органе ж тебя не видно, только на поклон выходить.
– Правда, что ли?
Как ни странно, да. Но он не очень-то верит.
– А так-то ты вроде бойкая… И не скажешь совсем. Ну и как тебе, как ощущения?
– Да разве это расскажешь, Андрюша?
Он теплеет наконец, усмехается довольно. Ему нравится моя простота. Только что Андрей, а вот и Андрюша.
– Расскажи. Все равно не едем никуда. За подарками, что ли, все набились…
Мы действительно так и движемся еле-еле. Никогда не видела здесь столько машин.
– Хорошо, с запасом выехал… Так что давай.
– Ну, могу рассказать, как я этим летом играла в Лейпциге. Там чудо со мной произошло.
– Во-во, – он оживляется, – валяй.
Даже приглушает звук, и «Лилии» примолкают.
Но я тоже молчу, вспоминаю, как поехала этим летом первый раз за границу, как тряслась, а потом там оказалось не так уж страшно, даже похоже немного на Россию, в Лейпциге некоторые дома оказались совсем как наши – такие же спальные районы с советской архитектурой…
– Ну, – Андрюше не терпится.
– Мы туда на конкурс поехали, – отзываюсь я наконец. – Конкурс органистов, я и один еще парень, Валёк. Играли в разных соборах. Места, правда, мы так никакого и не заняли. Точнее, четвертое и шестое. Но в качестве приза нам разрешили поиграть в Томаскирхе.
– Этта кто такое?
– Собор святого апостола Фомы, или, по-немецки, Томаса, там, где Бах играл.
– Круто.
– Валёк, кстати, так и не пошел в итоге, сказал: что я, органа не видел? В паб отправился, а Бормих в гостиницу…
– Это кто?
– Педагог наш, Борис Михайлович, он с нами был, но он как будто обиделся, что место у меня только шестое. Так что я поехала одна. Собор этот прям посреди города, внутри плита могильная, где Бах похоронен. Но всё скромно. Меня уже ждал у входа тамошний старичок, весь в черном, брюки, куртка с воротником-стоечкой, так и не поняла, кто он был, их священник или просто органист. Волосы у него такие белые-белые, легкие, и лысинка. Круглая, розовая и тоже очень аккуратная.
– Знаю-знаю, – просекает Андрей. – Таких дедков только за границей пекут.
– Как же мне хотелось потрогать эти волосики! Но я не стала. Этот божий одуванчик привел меня к орга́ну. Вообще-то там два орга́на, но старичок, конечно, к «баховскому» меня подвел.
– По-настоящему на нем Бах играл?
– Нет вообще-то, они недавно этот орган сделали, но под восемнадцатый век, чтоб похоже было на баховское звучание. Четыре мануала, регистров где-то шестьдесят, в общем, все как надо, хотя и скромненько.
– Куда ты прёшь! – кричит вдруг Андрей, машина дергается, нас тащит по льду вперед, останавливаемся в сантиметре от красного «опеля».
– Придурок! Выскочил даже не глядя…
Он выругался, перевел дыхание, глянул на меня. Проехали немного молча.
На светофоре он снова смотрит на часы и снова на меня. Странно: мне ужасно с ним хорошо. Андрюша вздыхает.
– К самолету мы все-таки опоздали. Ну, ничего, ребята давно уже там, подстрахуют. Так чудо-то где?
И я продолжаю.
– Да вот же оно. Сажусь, открываю крышку, начинаю играть, фугу сначала маленькую, для разминки, потом…
– Токатту? – угадывает он.
– Да! И вроде бы уж слышано-переслышано, играно-переиграно, но чувствую – забирает, забирает, и всё. И что-то начинает твориться такое.
Я сбиваюсь.
– Какое?
– Странное. Я вырастила дерево, пока играла.
– Елочку? – Он поворачивается, глаза у него смеются.
– Не, не елочку. Просто дерево. Сначала росток на полу появился, я его заметила краем глаза, ладно, думаю, глюки, дальше играю. Но вижу – росток удлиняется, растет прям из пола, тихо-тихо, но быстро-быстро. Выбросил веточки, и они тоже стали расти, крепнуть и темнеть из зеленых.
– Как в научно-популярном фильме.
– Да, как в научно-популярном фильме, – подтверждаю я, – только тут не съемка, тут всё и правда на глазах. Потом вылезли почки, набухли, а из них, без всякого перерыва, поползли листья, я все играю, музыка, зеленые ветви всё гуще и уже начинают оплетать орган, трубы, меня и старичка тоже, он стоит как изваяние рядом, гляжу, а он уже тоже покрыт этими листиками, стал как живой куст.
Я перевожу дыхание, Андрей молча смотрит вперед, руки на руле. Непонятно, что думает.
Пробка кончилась, и мы поехали наконец быстрее.
– Запах такой, будто дождь прошел, – продолжаю я, – играю, а дерево все растет, перекидывается на собор, весь собор мне не видно, но купол в окошечко – да, и купол тоже покрывают зеленые листья, так быстро! Стоит мне остановиться, все кончится, я это точно знаю и играю дальше, хочу дорастить до конца. На ветках появляются новые зеленые почки, темнеют… слышишь?
Андрей отрывает наконец взгляд от дороги, смотрит на меня с иронией.
– Куда ж я денусь, слышу, и даже не спрашиваю, что ты перед этим курила!
Он шумно хмыкает.
– Да. Ты правильно не спрашиваешь, стесняешься, я понимаю. Я все равно тебе дорасскажу. Эти почки вдруг надулись и сразу лопнули. Появились бутоны, которые тут же раскрылись и оказались маленькими цветочками с круглыми лепестками. Вместе с ними поднялось благоухание, тонкое, нежное, смешалось с тем, мокрым, после дождя. И это благоухание и свежесть стали затапливать собор, начался такой странный светлый потоп, заливающий все, сиденья внизу, людей, скульптуры, алтарь, нас, и было уже по щиколотку, по колено… Но я все играла, а дерево все росло. Оно уже давно пробило купол собора, без крика, просто тихо проросло сквозь, и я тоже поднималась за ним все выше, в летнее небо над городом. Крышу у меня тоже как будто снесло, ты прав, конечно, но как-то по-доброму, потому что мне было охренительно хорошо.
Я наконец перевожу дыхание.
– Ну? – он, кажется, тоже въехал. – А потом?
– А потом музыка кончилась.
Поднимаю голову повыше, чтоб не капнуло ничего случайно из глаз.
– И всё?
– Всё.
– А яблоки? – Андрей смеется.
Я тоже переключаюсь, улыбаюсь ему.
– До этого не дошло. Как только музыка кончилась, все исчезло. Стало тихо пропадать и в несколько мгновений пропало. Я очнулась, и знаешь, лицо было совершенно мокрое.
– Ты плакала?
– Кажется, нет. Может, это был тот, невидимый, дождь? Но старичок протянул мне салфетки. Он и сам сморкался. Я вытерлась, еще немного посидела, потом закрыла крышку и пошла. Дедушка шел за мной, что-то лопотал, но я не понимаю по-немецки. Тогда он перешел на английский, но я тоже не поняла. Что-то про ангелов он говорил.