В камере арестованного подпоручика Лыкова-Нефедьева состоялось совещание. Николай представил друг другу Забабахина с Тришатным. Полицмейстер был напряжен и на расспросы Алексея Николаевича отвечал рассеянно: много хлопот, служба нервная. Он же начал разговор:
— Николай Алексеевич, что за новые обстоятельства? Я бросил все дела. Хотелось бы уже вечером отбыть: губернатор еле-еле отпустил.
Лыков решил не откладывать в долгий ящик. Он встал, обошел стол и оказался перед шпионом.
— Кузьма Павлович, поднимите, пожалуйста, левую штанину.
— Это еще зачем? — недоуменно спросил тот, глядя на сыщика исподлобья.
— Хочу убедиться, что у вас на икре имеется родимое пятно. Размером с…
Договорить он не успел. Он сильного удара ногой в грудь Лыков отлетел в сторону. Дыхание у него перехватило, в глазах потемнело… Коллежский советник не успел увидеть движение противника. И даже не предполагал, что можно так ударить, не вставая со стула.
Он вскочил уже через пару секунд, но диспозиция за это время переменилась. Белый китаец стоял посреди комнаты, собранный, с кулаками наготове. А капитан с подпоручиком валялись по углам. Увидев, что Алексей Николаевич снова на ногах, Забабахин ощерился:
— Мало? Держи еще!
Снова мелькнуло в воздухе, но Лыков был уже готов. Он отклонился на вершок, кулак противника пролетел мимо. Расстояния для замаха не оставалось, но сыщику этого и не требовалось. Он коротко махнул рукой, как кошка лапой. Подъесаул с грохотом полетел на пол, ударился головой о стол и затих.
Алексей Николаевич стащил с его ноги сапог, задрал штанину и удовлетворенно крякнул:
— Ну, что я говорил? Нет пятна.
Офицеры поднялись, охая и потирая ушибленные места. Наклонились над лежащим противником.
— Действительно, чисто, — подтвердил капитан. — Абсолютная улика.
— Ну ты, папа, даешь, — с уважением заявил Лыков-Нефедьев. — Я ведь тоже пятаки ломаю. Думал, ты уже старый, пора тебя защищать. А вон как вышло.
Полицмейстера усадили обратно на стул. Он быстро пришел в себя, оглядел стоявших над ним.
— Ишь, слетелось воронье…
— Может, его связать? — предложил Николай. — И руки, и ноги.
Капитан потер скулу, где наливался большой синяк:
— Пожалуй.
Но сыщик обратился к арестованному:
— Кузьма Павлович… Будем пока называть вас так. Вы ведь не станете смешить людей, бегать по Джаркенту в одном сапоге, драться с целым гарнизоном? Давайте поговорим спокойно.
— А давайте, — согласился подъесаул. Он сохранял удивительное спокойствие.
— Облегчите свою незавидную участь и расскажите все без утайки, — предложил Лыков.
— Все? Ну, попробую.
Компания заняла места за столом, подпоручик взялся за карандаш. Забабахин набрал побольше воздуха и начал:
— Позвольте от Адама и Евы? Вас ведь интересует, откуда я такой взялся? Тогда так. Я родился в Кульдже в тысяча восемьсот восьмидесятом году в семье албазинца…
— Как ваша настоящая фамилия? — сразу перебил его капитан.
— Двести лет назад была Холостов. В Китае она трансформировалась в фамилию Хэ.
— То есть вы признаете, что являетесь шпионом и находитесь здесь под чужим именем?
— Признаю, — хладнокровно ответил арестованный. — Вы будете слушать или нет? Не перебивайте меня на каждом слове. Все узнаете, куда я теперь денусь?
— Наводящие вопросы мы обязаны задавать, иначе ничего не поймем, — вступился за Тришатного сыщик. — Например, мне интересно, как вы сумели сохранить чисто русскую наружность? Другим албазинцам это не удалось. В восьмидесятом году в Кульдже стояли русские войска. Благодаря им улучшили свою кровь?
— Господин Лыков, вы умнее, чем кажетесь с первого, второго и третьего взгляда, — с издевкой заметил шпион. — Да, я незаконнорожденный сын урядника конвойной полусотни при русском консульстве Ермила Ветеркова. Пустой был человек, упокой Господи его душу…
— А язык? Вы говорите по-русски без малейшего акцента.
— Оттуда же. Мальчиком я пропадал в казармах, играл с солдатскими детьми. Папашка жил в доме моей матери почти как законный супруг. Она каким-то образом сохранила славянский тип лица. Вот казак и прельстился… Чаю выхлебывал зараз целый самовар, это я от него такую способность унаследовал. Но, когда мне исполнилось семь лет, папашка вышел на льготу и уехал в Россию. Он ведь был женат. Наша армия к тому времени уже очистила Илийскую область, и я остался без отца, в окружении китайцев.
— Но русские в Кульдже были?
— Их и сейчас там полно. Я все боялся, что кто-нибудь из друзей детства приедет в Семипалатинск и узнает в донском казаке китайчонка Хэ…
— Продолжайте. Первыми вас приметили цинские тайные службы?
— Опять вы в точку попали, господин Лыков. Помощником кульджинского даотая[63] по секретным делам был почтенный Чжень, мудрый человек и большой пройдоха. Он научил меня азам шпионажа.
— Где вас натаскали так драться? — спросил Николай, осторожно трогая челюсть. — В шпионской школе?
— Да, японцы открыли в Китае две секретные школы, в которых готовили агентов. Они тогда уже положили на меня глаз. Перекупили у китайцев, стали учить всерьез. Несколько лет в полной изоляции в горах. Боевые искусства входили в учебную программу.
— Когда вас разглядели японцы? — перехватил инициативу Тришатный.
— Сразу после восстания ихэтуаней. Я был в то время в Пекине и видел все ужасы избиения христиан в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое июня тысяча девятисотого года…
Холостов-Забабахин насупился. Он не притворялся, воспоминания в самом деле были тяжелыми. Остальные смотрели на него и ждали. Наконец белый китаец справился с собой и продолжил:
— Русские миссионеры драпанули, бросив нас. Единственный, кто остался, православный священник отец Митрофан, сам был по крови китаец. Он погиб во дворе своей церкви, но не отказался от веры. С ним еще многие… Позже они были причислены к лику святых как двести двадцать два новомученика китайских. Их на самом деле было в разы больше, просто этих опознали, а других нет. А я уцелел.
— Как?
— Ихэтуани убивали всех христиан-иностранцев. Христианам-китайцам предоставили выбор: перейти в буддизм или умереть.
— Но вы же русский по наружности! — воскликнул подпоручик.
— Да. Но по-китайски я говорил, как китаец. И доказал, что имею право на выбор. Плюнул на ваше христианство и живу с тех пор без Бога. А мою мать убили, разрубили тело на части и бросили собакам. Я потом собрал, что сумел… Сжег, а пепел развеял над страшным городом Пекином. После случившегося мне уже не хотелось служить китайцам. Когда японцы предложили перейти на службу к ним, никаких сомнений не было. И вас, русских, я ненавидел. За то, что кинули албазинцев на растерзание боксерам, а сами отсиделись под защитой Посольского квартала.
— Кто и как готовил вам легенду? — спросил Тришатный. — Это случилось уже во время войны?
— Да, в ее начале. Японские разведчики получили приказ подобрать офицера, схожего со мной по приметам. Лучше из России, а не из Туркестана или Степи. Тогда много молодежи просилось на фронт, за орденами и в поисках приключений. Ну и попался этот Забабахин. Сирота без роду-племени, из Новочеркасска — вполне подходящий. Его взяли в плен в одной из глубоких разведок, мальчишка даже не доехал до действующей армии. Мы провели вместе две недели, я выдавал себя за пленного юнкера, товарища по несчастью. Много говорили. Я узнал всю его жизнь, привычки, как он учился, как служил первый год в донском полку… И подготовился к выполнению задания.
— Что стало с настоящим Забабахиным? — спросил Лыков.
— А сами как думаете? — развязно осклабился шпион. — Прирезали да закопали. Разве можно было оставить его в живых?
— И вам было не жалко человека, с которым вы две недели провели бок о бок?
Тот раздраженно дернул плечом:
— Мне никого не жалко. Меня же никто не пожалел!
Его слова произвели плохое впечатление на слушателей, но белому китайцу было на это наплевать.
— И задание вы выполнили?
— Даже не одно.
— В чем заключались поручения японской разведки?
— Ага! Я вам расскажу, а вы меня в сердцах повесите!
Лыков не удержался:
— Чего же вы ожидаете за свои подвиги? Так и так повесим.
Шпион хохотнул:
— Экий вы наивный. Я расскажу, но не вам. А вашим начальникам с широкими лампасами на штанах. Вот они и решат мою судьбу. Вашего мнения даже не спросят.
— Полагаете?
— Уверен. А про поручения… Долгий будет разговор. Лучше я напишу. Фамилии, имена, методы вербовки, шифры, адреса филиалов и представительств… Я много знаю. Ну? Мне продолжить рассказ, или вам уже не интересно?
— Продолжайте.
— Так, на чем я остановился? На войне. Пришлось даже чуточку повоевать, без риска для жизни, разумеется. Так-то я числился в распоряжении начальника военных сообщений Первой Маньчжурской армии. Внедрился удачно, ни у кого не возникло сомнений, что я казачий офицерик свежей выпечки. И то сказать: личина была подобрана грамотно. А в раздутых штатах служб обеспечения можно было спрятать роту японских агентов.
— Орден за что получили? — с неприязнью в голосе спросил капитан Тришатный.
— У вас на шашке такой же, я вижу, — заметил резидент. — «Клюква»![64] Мне, чтобы получить отличие, пришлось истребить ведро водки с интендантами Четвертого Сибирского армейского корпуса. Вот пьют люди! Я с ними чуть не помер. Смешная была война… Вы, русские, ее профукали. А домой вернулись увешанные орденами с головы до ног. Вот и мне по представлению интендантской службы тоже вышел крестик. Написали: за удержание позиции под огнем. Хотя единственная позиция, которую я удерживал, — это был стол, покрытый бутылками.
— Дальше что было? — сдерживаясь, потребовал капитан.
— Дальше война кончилась, и я вернулся в строй. Перевелся законным путем в Сибирское войско, но в полку служба моя не заладилась. Несколько раз уличали в незнании уставов. Я же в действительности не проходил курс в Новочеркасском училище. Чуть не погорел. Пришлось срочно проситься в полицию.