— А Гриффин?
— Гриффин — неместный. И к тому же он журналист.
— Но ведь это он добыл для тебя этот снимок!
— Ну, положим, не для меня, а для Поппи, — проворчала Кэсси. — Нет, Марк. Чтобы собрать сведения, мне нужен детектив, причем независимый, а это связано с огромными расходами: оплата отелей, авиабилетов, бензина и так далее. Его гонорар — тоже деньги немалые. И не забывай о взятках — как подсказывает опыт, когда ведешь расследование, без них не обойтись. Ну и что же мне делать?
— Обратись к Гриффину.
— Я ему не доверяю.
— Неужели все дело в этом? Или тебе мешает гордость?
От возмущения Кэсси едва не проглотила язык.
— Это нечестно!
— Кэсси, разве я тебя не знаю? Ты страшно самолюбива. И, по-моему, ты сама это признала — если не ошибаюсь, на прошлой неделе.
Точно — во время сеанса у психотерапевта. Слово в слово. И тем не менее Кэсси немедленно ощетинилась.
— Ты передергиваешь! Я сказала, что горжусь тем, что я делаю, может быть, даже слишком. Но я никогда не говорила, что могу отказаться от чьей-то помощи из глупой гордости или уязвленного тщеславия.
— Да ну?
— Гордиться своей работой — это похвально. Тут нет ничего плохого. Конечно, ты можешь упрекать меня в том, что я трачу слишком много времени на каждое дело. Но для моих клиентов это благо. А отказаться от помощи просто из гордости — это неправильно. Это значит, что я отказываюсь сделать для своего клиента все, что нужно. Но я не настолько плохой адвокат, и ты это прекрасно знаешь.
— Забудь ты о том, что ты адвокат. Думай просто как женщина, как нормальный человек. Ты ведь и в самом деле гордишься тем, что все делаешь сама. Разве нет?
— Должен же кто-то это делать!
— И лучше всего, чтобы этим человеком была именно ты. Брось, Кэсс, — отмахнулся Марк. — Вспомни — ты ведь уехала из города сразу же, как окончила школу. А должна была остаться. И вот теперь ты как будто стараешься наверстать это время.
Каких-то восемь лет, с горечью подумала Кэсси. Всего восемь лет прошло после того, как она, став юристом, снова вернулась домой. Но за эти восемь лет умерли ее отец — от рака, сестра — от передозировки наркотиков, мать — от тоски и одиночества. И с тех пор Кэсси казнила себя — хотя, сказать по правде, она не знала, чем могла бы помочь, останься тут. Так продолжалось до тех пор, пока она не вышла замуж и не стала матерью. Материнство перевернуло всю ее жизнь. Возможность создать свою семью, вырастить детей стало для нее еще одним шансом. Работать не покладая рук, чтобы помогать другим людям, — вторым. Но, несмотря на это, Кэсси чувствовала, что всей ее жизни не хватит, чтобы искупить тяжкий грех, который камнем лежал у нее на душе — ее не было рядом, когда самые близкие ей люди отчаянно нуждались в ней.
А Марк продолжал:
— Тебе нет нужды постоянно что-то доказывать самой себе. Неужели ты и впрямь боишься, что у кого-то повернется язык упрекнуть тебя? После всего того, что ты сделала для жителей этого города?
— Да, боюсь. — Голова Кэсси упала на грудь. — Живы еще друзья моих родителей, и они помнят, что я сделала. Тот же Альф, к примеру. Думаешь, я не чувствую, на что он намекает, когда в очередной раз повторяет, что прожил здесь всю свою жизнь? А Натаниель Роу? Он всегда такой любезный, улыбается, но глаза у него холодные. Ему ненавистно все, что я делала все эти годы. И если я сейчас обращусь за помощью к Гриффину Хьюзу, старая гвардия сомкнет ряды и ополчится на меня.
— А тебе не все равно?
— Конечно, не все равно. Естественно, мне хотелось бы заслужить их уважение. Но ведь остается еще Хизер, и одному Богу известно, что я сейчас испытываю по отношению к ней. В жизни еще не чувствовала себя так глупо.
— Позвони Гриффину, — снова повторил Марк и встал. — Я иду спать.
Поппи лежала без сна. В комнате было достаточно светло — в небе, словно желтый фонарь, висела луна, и снег ослепительно сверкал и переливался в ее лучах, как серебряная фольга. Не спалось ей вовсе не потому, что ее осаждали мысли о Гриффине, хотя поначалу она и в самом деле думала о нем. И Хизер была тут ни при чем, пусть она тоже весь вечер не выходила у Поппи из головы.
Сейчас перед ее мысленным взором стоял Перри Уокер. Он был красив — высокий, почти шести футов роста, с широкими плечами и шапкой густых светлых волос, всегда смеющимися глазами и обаятельной улыбкой — таких называют душой компании. Он и был ею — до самой своей смерти. В тот вечер он рассказывал ей какой-то анекдот — вернее, пытался перекричать рев снегоката. То ли анекдот оказался довольно старым, то ли просто плоским, но Поппи позволила себе высказаться откровенно по поводу того, что она об этом думает. Она не помнила, что он ответил. А может, не расслышала. То, что последовало вслед за этим, было настолько жутко и дико, что все мысли разом вылетели у нее из головы.
Застонав от ужаса, Поппи закрыла лицо руками и крепко зажмурилась. И тут же подскочила на месте, почувствовав, как что-то зашевелилось возле нее. Холодный пот выступил у нее на лбу. Но это оказалась Виктория — уютно свернувшись в клубок, она крепко спала рядом с Поппи, а теперь проснулась и села, уставясь куда-то ничего не видящими глазами.
— Почему не спишь? — спросила Поппи.
Виктория сонно мяукнула. Потом вытянула лапку, лизнула ее и принялась умываться.
Поппи задумалась. Интересно, понимает ли Виктория свою ущербность? Помнит ли она то, что когда-то видела? Может, именно память помогает ей сейчас ориентироваться в пространстве?
Что до самой Поппи, то память скорее мешала ей, чем помогала. Вспоминать всегда было больно. Память назойливо подсовывала ей образ живого и здорового Перри, каким он был незадолго до смерти, заставляя ее всякий раз гадать, каким бы он стал сейчас, если бы остался жив. Наверное, он успел бы обзавестись целым выводком малышей, и вовсе не потому, что всегда мечтал о большой семье или из-за его религиозных убеждений — просто Перри всегда был на диво беспечен. Секс доставлял ему такое же удовольствие, как хоккей, охота или пиво — ну, может, чуточку больше. Представить, что он воспользуется презервативом, было просто невозможно — с таким же успехом можно было предложить ему зарядить винтовку пыжом. Или тянуть пиво через соломинку.
Как-то раз у Поппи случилась задержка на шесть недель. Под конец она уже почти не сомневалась, в том, что беременна. К сожалению, она так и не успела разобраться в своих чувствах и решить, как поступить. Проблема в конце концов отпала сама собой — у нее начались месячные и сейчас Поппи не знала, рада ли она, что все обошлось, или разочарована.
А тогда она возблагодарила свою счастливую звезду и начала предохраняться сама, не надеясь на Перри. Потом, лежа в больнице, Поппи пришла к выводу, что все к лучшему. После всего случившегося разве могла она взять на себя ответственность за ребенка? Нет. Более того — она не имела на это права.
Это тоже была расплата.
Как инвалидное кресло, к которому она теперь прикована навсегда.
Как невозможность бегать на лыжах.
Как то, что ее больше никогда не поцелует ни один мужчина.
Потом ее мысли потекли в другом направлении. Поппи принялась гадать, как сложилась бы ее жизнь, если бы в тот день насмешница-судьба сдала ей другую карту. Что бы стало с Перри, если бы он выжил, а она погибла. Смог бы он выстоять и не сломаться, как это удалось ей.
Виктория, подобравшись к краю постели, свесила вниз мордочку, пошевелила усами и мягко стекла на пол. Поппи молча смотрела, как кошка подошла к окну и уселась, почему-то выбрав себе место посреди пятна лунного света. Поразмышляв о чем-то своем, она принялась прихорашиваться, забыв о Поппи. Она только раз прервала свое занятие, уставившись в сторону окна. Форточка, как обычно, была открыта — Поппи любила слышать, что происходит снаружи. Почему-то наглухо закрытое окно отгораживало ее от всего остального мира больше, чем парализованные ноги.
Подойдя к окну, Виктория сжалась в один тугой, упругий комок и вспрыгнула на подоконник. Поппи вздрогнула и зажмурилась — но кошка умудрилась проделать все это настолько изящно и аккуратно, что Поппи на миг даже забыла о ее слепоте. Подняв нос кверху, кошка принялась жадно втягивать ноздрями свежий холодный воздух.
Интересно, подумала Поппи, Виктория родилась такой акробаткой или эта непостижимая ловкость пришла к ней вместе со слепотой? Да, эта кошка по своей натуре оказалась явной авантюристкой. Ее независимый характер просто бросался в глаза. Обнаружив миску с едой и лоток с наполнителем, она тут же преисполнилась уверенности в себе и сейчас явно чувствовала себя как дома. Конечно, резкая перемена в ее жизни немного выбила ее из колеи, к тому же она за один день сменила сразу нескольких хозяев, но, надо отдать ей должное, Виктория осталась на высоте.
И уж, конечно, эта кошка не страдала комплексом вины.
Мика только-только забылся тяжелым сном, когда слабый крик заставил его открыть глаза. Пулей вылетев из постели, он в три прыжка пронесся по коридору и влетел в детскую. Стар, всхлипывая и дрожа, сидела в кровати.
Мика осторожно присел на краешек постели.
— Плохой сон приснился?
Стар кивнула.
Он бросил взгляд на вторую постель — Мисси спала без задних ног.
— Может, согреть тебе молока?
Когда она согласилась, Мика подхватил дочку на руки и вышел. Зажигать свет на кухне он не стал — почему-то ему казалось, что при свете отсутствие хозяйки будет особенно заметно. Да и луна светила вовсю, заливая кухню своим призрачным светом.
Усадив Стар на подоконник, он налил ей в чашку горячее молоко. Крепко обхватив ее обеими руками, девочка пила так медленно, словно попробовала его в первый раз — возьмет в рот, подержит, проглотит… При виде этого у Мики все перевернулось внутри. Он давно привык к ее недетской проницательности, к умению принимать и смиряться с тем, что нельзя изменить, как это делают взрослые, и часто забывал о том, что она еще ребенок.