Единственной из жителей города, кто выслушал эту новость с каким-то подобием обычного воодушевления, оказалась матушка Поппи. Но Мэйда как-никак всю свою жизнь занималась тем, что варила сидр, и прекрасно знала, что значит для любого сахаровара эта новость.
— Я сейчас на кухне, — объявила она. — Мне нужно еще кое-что доделать, а после обеда я обязательно загляну к Мике.
— Может, я заеду за тобой? — предложила Поппи.
Судя по голосу, Мэйда страшно удивилась. Впрочем, у нее для этого были все основания. Поппи не часто предлагала матери встретиться, так как забота Мэйды порой казалась ей отвратительной навязчивостью.
И теперь она только диву давалась самой себе, гадая, с чего это ее вдруг потянуло к матери. Может, причина в том, что Мэйда вернулась раньше, чем рассчитывала Поппи? Или ей было неприятно думать о том, как мать сидит в огромном пустом доме одна-одинешенька? Как бы там ни было, неприкрытая радость в голосе Мэйды доставила Поппи не знакомое до сей поры удовольствие.
— Ой, Поппи, какая прекрасная мысль! Но разве тебе не нужно забрать из школы девочек?
— Захвачу их по дороге. Ты успеешь закончить свои дела?
— Наверняка, — пообещала Мэйда и сдержала слово. Не успела еще Поппи припарковать машину возле изящного порт-кошера[5] напротив красивого каменного особняка, в котором жила мать, как на крыльцо выпорхнула Мэйда. Грохнув на землю возле машины огромную корзину, битком набитую какими-то свертками, она снова скрылась в доме. За первой последовала вторая корзина, потом еще одна. Запихнув все три в багажник, запыхавшаяся Мэйда забралась на заднее сиденье и с довольной улыбкой повернулась к Поппи.
— Ф-фу… Думаю, этого хватит, чтобы всех накормить.
— Держу пари, ты очистила весь свой холодильник, — улыбнулась Поппи, когда машина вновь выехала на дорогу.
— Не совсем. Хорошо, что я знаю, как и чем накормить целую ораву едоков.
— Ты имеешь в виду — всех нас?
— Нет, я научилась этому задолго до вас. Еще до того, как осела в Лейк-Генри. Это было в Мэйне. Моя мать работала, а у нее, если помнишь, была куча братьев, и всех нужно было накормить.
— Три брата, — уточнила Поппи, вспомнив семейное фото, которое показывала ей Лили. Сестра отыскала его, разбирая бабушкины вещи после смерти Селии. Странно, но до этого никто из них ничего не знал о семьи их матери, об их жизни в Мэйне. Сама Мэйда не любила об этом рассказывать.
— Четыре, — обиженным тоном поправила мать. Она пристально вглядывалась в дорогу, пока Поппи, стиснув зубы, аккуратно вела машину по скользкой дороге. — У Селии было четыре брата, и она вырастила и поставила на ноги всех четверых. Они были моложе ее, самый младший из них, Филипп, — на целых двадцать лет. Мы с ним были почти ровесниками. Может, поэтому он стал моим самым близким другом.
Поппи, по-прежнему не отрывая глаз от дороги, почувствовала, как в груди нарастает непонятное беспокойство. Мэйда, вообще-то не имевшая обыкновения рассказывать дочерям о своем детстве, никогда не говорила о своей семье таким беззаботным тоном.
— Мы были неразлучны, — все тем же легкомысленным, никак не вязавшимся с выражением ее лица голосом продолжала она. — Мы могли говорить часами. — Она покосилась на Поппи. — Наверное, у тебя так же было с Перри, да?
— Нет, — осторожно ответила Поппи, не совсем понимая, к чему она ведет.
— А с Гриффином?
— Об этом еще слишком рано говорить.
— Правда, Филипп был моим родственником, — продолжала мать. — Все мои воспоминания детства связаны с ним. У отца был тяжелый характер, мы частенько нуждались, денег почти никогда не было. С Филиппом мы росли вместе. В детстве, как могли, поддерживали друг друга, а когда выросли, стали любовниками.
Руки Поппи намертво вцепились в руль. Она была не просто потрясена — она была в шоке! Немного придя в себя, Поппи осторожно покосилась на Мэйду и тут же отвела глаза, снова уставившись на дорогу. Они уже подъезжали к городу.
— Любовниками?!
— Да, — кивнула Мэйда, и Поппи отметила, что от ее нарочитой беззаботности не осталось и следа. Как будто мать подошла наконец к тому, ради чего и был затеян весь этот разговор. — Когда вся эта история всплыла наружу, его, конечно, отослали. Это было началом конца. Бедняга так и не нашел себя. Помыкался какое-то время, а потом, видимо, считая себя неудачником, покончил с собой…
Поппи со свистом втянула в себя воздух.
— Господи, какой ужас! Мне так жаль, мама…
— Тебе жаль, что мы были любовниками? — спросила Мэйда. В голосе ее чувствовалась мучительная тревога.
— Жаль, что все так кончилось.
— А как насчет наших отношений?
Поппи снова метнула в сторону матери быстрый взгляд. Лицо у той было испуганное, что невольно заставило ее подумать, как же сильно изменились времена. Нет, не то чтобы Поппи всерьез считала инцест обычным делом — просто теперь о таких вещах говорилось более открыто. А шок, который она испытала, был вызван другим. Мэйда никогда не была склонна к откровенности, поэтому Поппи была потрясена самим фактом признания, а то, о чем шла речь, как-то отошло на задний план. Поппи в глаза не видела этого своего внучатого дядю, не говоря уже обо всех остальных братьях. Да и та Мэйда, что когда-то жила в Мэйне, была для нее незнакомкой. А Мэйда, которую она знала с рождения, скорее откусила бы себе язык, чем призналась бы в том, что занималась любовью с кем-то кроме законного супруга. А уж с собственным дядей… Нет, такое и представить себе невозможно!
— Ну… — нерешительно протянула она, сама не понимая, какие чувства испытывает, узнав об этом романе. Как ни странно, самым сильным из них было облегчение. — По-моему, это даже… забавно.
— Забавно?!
— Конечно, в какой-то степени это безнравственно. Зато честно. И как-то очень по-человечески. Да и потом — кому какое дело? В конце концов, все это случилось сто лет назад, а с тех пор, насколько я помню, ты вела самый что ни на есть добропорядочный образ жизни.
— Твой отец так ничего и не узнал, — с вызовом бросила Мэйда, которой в словах дочери почему-то почудился упрек. — А я всю свою жизнь чувствовала себя виноватой перед ним. Можешь представить, каково это, когда тебя гложет совесть? И еще страх.
Но у Поппи и в мыслях не было упрекать мать. Что толку? Да и какое у нее право это делать, если у нее самой рыльце в пушку?
— Боялась, что отец узнает?
— Да. И это, знаешь ли, было невесело. Я работала как каторжная, чтобы у нас с ним все было хорошо. Ох, как же я работала!
— Думаю, тебе это удалось, — пробормотала Поппи.
— Да, это было совсем невесело, — словно не слыша ее, задумчиво повторила Мэйда. Съежившись на сиденье, она отвернулась к окну, дав понять, что считает разговор оконченным.
Но Поппи не намерена была останавливаться на этом — какое-то шестое чувство подсказывало ей, что в рассказе матери, в ее неожиданной откровенности есть нечто, касающееся лично ее, Поппи.
— И что же заставило тебя вспомнить об этом? — нарочито равнодушным тоном спросила она, когда они миновали офис Кэсси.
— Увидела кое-кого во Флориде.
— Мужчину? — не удержалась Поппи. Это было первое, что пришло ей в голову. В конце концов, Джордж Блейк, ее отец, умер уже почти три года назад. И если Мэйда познакомилась с кем-то и у нее начался новый роман, это могло заставить ее взглянуть на прошлое под совсем другим углом.
— Я была у психотерапевта.
Поппи едва не свалилась на пол.
— Господи, помилуй!
— Да. Я вдруг стала чувствовать себя старой. Но когда отправилась во Флориду, увидела, что я моложе большинства из тех, кто был там. В конце концов, мне ведь всего пятьдесят семь. По нынешним временам это, можно сказать, вторая молодость. Вот я и спросила себя, с чего это вдруг я почувствовала себя старой. И когда не смогла найти ответ, мне пришло на память одно имя…
— Этого твоего психотерапевта?
— Да, и она помогла мне увидеть и почувствовать то, о чем я мечтала.
— И что же это? — Поппи не могла скрыть глодавшее ее любопытство.
Мэйда повернулась к ней:
— Счастье. Радость. Лили сказала тебе, что она беременна?
Поппи кивнула — при мысли, что у сестры будет ребенок, ее сердце подпрыгнуло.
— Ну вот, и теперь я жду не дождусь, когда увижу своего внука. — Голос у Мэйды дрогнул. — Я буду делать для этого малыша то, что никогда не делала для Лили. Боюсь, я всегда была для нее дурной матерью.
— Ты была прекрасной матерью, — твердо поправила ее Поппи, сворачивая на дорогу, которая вела к школе. Впереди двигался знакомый джип, принадлежавший одной из ее приятельниц, которая тоже приехала забрать из школы четверых своих дочек. — Просто иногда ты нас не понимала…
— Спасибо тебе, Поппи. Ты всегда была добра ко мне, поэтому я не стану спорить с тобой. Но на самом деле все эти годы, пока вы росли, надо мной постоянно довлело мое прошлое. Я не могла забыть, откуда я явилась сюда и что оставила позади. Груз вины, лежавший на моих плечах, не давал мне спокойно дышать. К тому времени как появилась на свет первая из моих дочерей, чувство это стало настолько нестерпимым, что я сломалась. И Лили, старшей из вас, пришлось хуже всех. Все то, что я пыталась скрыть от людей, выплеснулось на нее одну. Но разве можно скрыть такое? Можно, конечно, затолкать грязное белье в самый дальний угол и забыть о нем, но только вонь все равно выдаст его, верно?
— Не слишком удачное сравнение, — пожала плечами Поппи.
— Зато верное. Возьми хотя бы Мику с его кленовым сиропом. Я ведь прожила в этом городе тридцать с лишним лет, и за это время многое изменилось. Когда-то Дейл Смит для варки сиропа пользовался одним огромным котлом. Когда сироп начинал густеть, он сливал его, а в котел наливал свежий сок. Только на донышке всегда оставалось немного сиропа, и когда он начинал заново его кипятить, старый сироп смешивался со свежим, и поэтому готовый продукт получался немного мутноватым. Да и с привкусом к тому же. А вот Мика уже использует для варки три отдельных котла. И поэтому вся партия получается одинаково свежей, без привкуса старого сиропа.