Крепче сжимая руку, Кайден поднимает меня, мышцы в его руке напряжены, пока я не оказываюсь на следующей ступени. Я ставлю на нее ботинки, и он дает мне время, прежде чем снова потянуть за руку и поднять на следующую. Забравшись наверх, он отпускает меня, но только чтобы подняться самому. Потом он протягивает мне над уступом руку, я хватаю ее, снова ему доверяя, и тянет. Я спотыкаюсь, когда мои ботинки скользят по земле, и пытаюсь удержать равновесие.
Его рука обхватывает меня за спину и касается прямо над талией, чтобы удержать меня на ногах. Мое тело напрягается, когда смесь эмоций накрывает меня. Мне нравится, что он трогает меня, мягкость его пальцев и тепло его близости. Но потом у меня в голове проносится воспоминание о большой руке, толкающей меня в спину на кровать.
Я разворачиваюсь с расширившимися глазами, а перед лицом у меня раскачиваются пряди волос.
— Не трогай меня, пожалуйста.
— Все в порядке, — говорит он с вытянутыми перед ним руками и осторожным взглядом на лице. — Я просто помогал тебе удержать равновесие.
Я тянусь вверх, чтобы удержать резинку в волосах.
— Прости... просто... это никак не связано с тобой, клянусь. Просто у меня проблемы.
Он опускает руки по бокам и долгое время смотрит на меня.
— Я не хочу давить, но, похоже, ты немного нервничаешь. Могу ли я... Ты не против, если я спрошу, почему?
Я направляю свой взгляд поверх его плеча.
— Лучше не надо.
— Хорошо, — просто говорит он и поворачивается лицом к открывающемуся утесу.
Я двигаюсь рядом с ним, оставляя небольшой зазор между нами. Холмы простираются на мили, зеленые, цветущие, пестрящие деревьями и туристами. Голубое небо бесконечно, а солнце просвечивает сквозь тонкие белые облака. Вверх и поперек дует ветер и, встречаясь, создает у меня впечатление, что я лечу.
— Мне это напоминает ту картину, что висела на стене у мистера Гарибальди.
Кайден задумчиво трет свой шершавый подбородок.
— Ту, которой он так гордился? И о которой все время говорил?
Я оставляю руки на бедрах, но слегка выпячиваю их вперед и держу ладони раскрытыми, представляя, каково это быть птицей и лететь высоко и свободно.
Он смеется и наклоняет голову вперед, волосы падают ему на лоб.
— Он всем классам рассказывал эту историю?
Я провожу языком во рту, сдерживая улыбку.
— Думаю, это традиция. Так он хвалится тем, что в его жизни было время, когда он не сидел постоянно в классе.
Он откидывает голову назад и постепенно выдыхает.
— Сколько хочешь здесь побыть?
Я пожимаю плечами и поворачиваюсь к утесу.
— Мы можем вернуться, если хочешь.
— Мне не хочется возвращаться, — говорит он, и я молчу. — Или ты хочешь?
Я перевожу взгляд на холмы.
— Мне бы хотелось побыть здесь подольше, если ты не против.
— Абсолютно не против.
Он садится на землю и скрещивает ноги, вытянув их перед собой. Потом он хлопает по месту рядом с собой.
Долгое время я смотрю на него, а потом опускаюсь на землю и тоже скрещиваю ноги. Мои мышцы сжимаются от того, что наши ноги так близки, но я не отодвигаюсь.
— Ненавижу футбол, — признается он, вытягивая одну ногу вверх и кладя руку поверх своего колена.
— Да? — удивленно говорю я. — Почему?
Он проводит пальцем по шраму, тянущемуся на половине скулы.
— Иногда насилие добирается и до меня.
Я опираюсь на ладони.
— Мне тоже не нравится футбол. У него только одна цель, и она заключается в доминировании.
Он смеется, качая головой.
— Так далеко я не заходил, но понимаю твою мысль. Хотя я квотербек, поэтому только бросаю мяч.
Я вожу мизинцем по земле.
— Я знаю, на какой позиции ты играешь и кто такой квотербек. Мой отец — тренер, и поэтому во время ужина мне приходилось слушать повтор каждый игры и тренировки.
— Кстати, твой отец — хороший парень, — заявляет он, бросая на меня косой взгляд. — Мне он нравится.
Я знаю, что не должна спрашивать, но не могу удержаться. Эта мысль беспокоит меня уже многие месяцы с тех пор, как я оставила его после того, как его избили. Я никогда особо не верила, что отец бил его всего один раз. Такая сильная ярость просто так не появляется однажды, а потом не исчезает.
— Кайден, что произошло в тот вечер? Когда я была у тебя дома... и твой отец, ну, когда он бил тебя. Такое происходило раньше?
— Думаю, теперь твоя очередь что-нибудь рассказать о себе, — увиливает он от вопроса, его ладони сжимаются в кулаки, а костяшки настолько белеют, что шрамы на них исчезают.
— Обо мне не так много можно рассказать. — Я отказываюсь смотреть на него и пожимаю плечами. — Все равно ничего особо интересного.
Он поднимает руку, щелкая пальцами.
— Ну же. Всего одну крошечную подробность. Все, о чем я прошу.
Нахмурившись, я копаюсь в голове в поисках интригующей подробности о себе, которая не будет при этом слишком личной. Мои плечи поднимаются и опускаются, когда я пожимаю ими.
— Иногда мне нравится заниматься кикбоксингом в спортзале.
— Кикбоксингом? — спрашивает он, на лбу у него образуются складки. — Правда?
Я выковыриваю грязь из-под своих сломанных ногтей.
— Это хороший способ расслабиться.
Он окидывает меня взглядом с головы до ног, и у меня вспыхивают щеки.
— Ты слишком маленькая для кикбоксера. Не могу представить, что эти маленькие ножки способны нанести очень много урона.
Если бы я была смелее, то вызвала бы его на матч прямо здесь, чтобы доказать, что он неправ.
Я поднимаю подбородок к небу и заслоняю ладонью глаза от яркого солнечного света.
— Я занимаюсь этим не для спорта, а ради развлечения. Это хороший способ... Не знаю... — Я замолкаю, потому что остальное — слишком личное.
— Выплеснуть внутренний гнев, — говорит он скорее себе, чем мне.
Я киваю.
— Да, вроде того.
— Знаешь что? — Он смотрит на меня с расплывающейся на полных губах улыбкой. — В следующий раз, когда пойдешь, ты должна меня позвать. Мой тренер, придурок по сравнению с твоим отцом, изводит меня тем, что мне нужно привести себя в лучшую форму. А потом ты можешь показать мне, сколько урона может нанести твое маленькое тельце. Я даже поддамся тебе и дам возможность припереть меня к стенке.
Я закусываю губу, чтобы сдержать улыбку.
— Хорошо, но я хожу не так часто.
— Только когда тебе хочется надрать кому-нибудь задницу? — дразнит он меня, выгнув брови.
Мои губы складываются в легкую улыбку.
— Ага, что-то вроде этого.
Он поворачивается боком так, что оказывается ко мне лицом, и скрещивает ноги.
— Ладно, у меня есть еще вопрос. Вообще-то я только вспомнил об этом. Думаю, было это в пятом классе, и твоя семья была у нас дома на одном из тех дурацких барбекю, которые устраивал мой отец на каждый Суперкубок. И каким-то образом из витрины отца пропал коллекционный футбольный мяч. Все подумали, что это сделал мой брат Тайлер, потому что он вел себя странно, хотя на самом деле он просто был пьян. Но клянусь Богом, что я видел, как ты шла с ним под рубашкой к машине.
Я подворачиваю ноги под попу и прикрываю ладонями лицо.
— Мой брат сказал мне это сделать. Он сказал, что если я украду его, то он не расскажет маме, что это я разбила одного из ее дурацких маленьких коллекционных единорогов. — Я замолкаю, и становится действительно тихо. Наконец, я набираюсь смелости, чтобы выглянуть сквозь щели между пальцами. — Мне очень жаль.
Он всматривается в меня, а потом на его лице медленно расплывается улыбка.
— Кэлли, я просто шучу над тобой. Мне все равно, ты ли это сделала или нет. Вообще-то, это забавно.
— Нет, не забавно, — говорю я. — Это ужасно. Держу пари, у твоего брата были неприятности.
— Не-а, ему было восемнадцать. — Он убирает мою руку от лица. — А когда мой отец начинал вести себя как придурок, он просто уходил.
— Это я себя чувствую придурком. Думаю, он все еще лежит в комнате у моего брата. Я должна заставить его отдать мяч тебе.
— Ни за что. — Он по-прежнему держит меня за руку, направляя ее к коленям. Я очень хорошо осознаю, что его кончики пальцев касаются моего запястья прямо над учащенным пульсом, и сомневаюсь, отдернуть ее или нет. — Мой отец может обойтись и без этого дерьма.
— Ты уверен? — Я не могу оторвать глаз от его пальцев на своей руке. — Клянусь, я могу его вернуть.
Он мягко смеется, а потом его пальцы задевают внутреннюю часть моего запястья, отчего у меня по телу пробегает дрожь.
— Обещаю. Все хорошо, что хорошо кончается.
— Мне, правда, жаль, — повторяю я.
Он смотрит на меня со странным выражением лица, будто в чем-то сомневается. Он облизывает губы, а потом поджимает их, задерживая дыхание.
Я часто размышляла о том, как выглядел бы парень, готовый поцеловать меня. Будет ли это похоже на то, как было перед моим первым и единственным поцелуем — проблеск завоевания в зрачках? Или будет все совсем по-другому? Что-то менее ужасное? Наполненное большей страстью и желанием?
Отворачиваясь к утесу, он отпускает мое запястье, и его рука начинает дрожать. Он сгибает ее, вытягивая пальцы, и выдыхает.
— Что с твоей рукой? — спрашиваю я, пытаясь изо всех сил держать голос ровным. — Ты поранил ее, когда залезал?
Он сжимает ее в кулак и кладет на колени.
— Ничего. Просто некоторое время назад сломал несколько костей, и теперь такое иногда происходит.
— Это влияет на твою игру?
— Иногда, но я могу с этим справиться.
Я гляжу на шрамы на его костяшках, вспоминая тот вечер, когда они были разодраны.
— Могу я задать тебе вопрос?
Он вытягивает ноги и откидывается назад на руки.
— Конечно.
— Откуда у тебя эти шрамы на руке?
Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до них. Необходимость почувствовать их настолько сильна, что на время пересиливает все мои сомнения, но реальность меня настигает, и я поспешно убираю руку.
Перенеся вес тела на одну руку, он поднимает ладонь перед собой. Внизу каждого пальца — толстый белый шрам.