В конце коридора располагался выход в прогулочный дворик. Двориком это место назвал некто с очень богатым воображением. Такая же бетонная камера, только побольше, с крышей из бронированного стекла, укрепленного металлическими прутьями. Шабтай выпустил меня наружу, а сам остался в коридоре. Я быстро окинул площадку здоровым глазом и обнаружил четыре камеры наблюдения. Кляйнман неподвижно стоял в слепой зоне. Я двинулся к нему.
Ростом он был ниже, чем я думал, крепкого сложения, с короткими руками и массивными плечами. На большинстве газетных фотографий я видел его с аккуратной прической, но сейчас волосы у него были пострижены так коротко, что просвечивала кожа. Лицо, бледное от недостатка солнечных лучей, осунулось, но в карих глазах читался вызов. Я встал напротив него, и некоторое время мы изучали друг друга взглядами.
– Ты немного похож на меня, – неожиданно хмыкнув, сказал он. И, видя мое недоумение, добавил: – Если бы она нашла себе молодого накачанного блондина, было бы гораздо обиднее.
Он оттолкнулся от стены и зашагал по дворику. Я молча следовал за ним.
– В тюрьме начинаешь думать о разных вещах, – заговорил он. – Хотя я пытаюсь этого не делать. Много читаю, иногда смотрю кино. Но вдруг ловлю себя на том, что уже два часа сижу и составляю фоторобот гада, который спал с моей женой. Ты слыхал, что есть специальные программы для составления фоторобота? Теперь в полиции нет художников. Все делают при помощи компьютерной графики.
Разумеется, я не мог заранее знать, какой оборот примет наша беседа, но что именно такой – даже не предполагал.
– Извини, что пришлось тебя побить, – на ходу бросил он. – У меня не было выхода.
– У тебя не было выхода, – как идиот, повторил я за ним.
– Мой бизнес разваливается, – объяснил он. – Когда я на воле, мне почти ничего и делать-то не надо. В девяноста процентах случаев одно мое имя действует устрашающе. Сейчас мне намного труднее сохранять свою репутацию.
– Тебе это не мешает?
– Что?
– Что я с ней спал.
– Вначале, – чуть подумав, ответил он, – это сводило меня с ума. Потом я прикинул, как поступил бы сам, если бы моя жена пять месяцев сидела в тюрьме. Недели через две точно пошел бы налево.
– Ты прямо феминист, – сухо заметил я.
– Но-но, поосторожней, – вскинулся он.
– Можешь называть это психическим отклонением, но я не люблю, когда меня бьют.
– Я ведь мог тебя убить. Мои люди настаивали на этом.
– Меня не так легко убить.
– Кого угодно легко убить, – не согласился он. – «Рожденным суждено умереть»[6]. – И в ответ на мой изумленный взгляд пояснил: – Это из Талмуда. Я теперь часто его читаю.
Я не стал рассказывать ему, что кто-то пытался убить и его сына. Он сам все узнает. Мы сделали полный круг по двору, когда он снова заговорил:
– Почему ты ушел из полиции?
Удивительно, но складывалось впечатление, что это ему действительно интересно.
– Я не ушел. Меня ушли.
– Почему?
– Ударил на допросе подозреваемого.
– Кто это был?
– Торговец наркотиками.
– Ты живешь один?
– Это собеседование перед наймом на работу?
– За эту неделю ты первый, с кем я могу поговорить. Просто ответь мне.
– Да.
– Что – да?
– Я живу один.
– Почему?
– Понятия не имею. Несколько раз мне казалось, что все серьезно, но потом я сбегал. Или они пугались.
– Она была моей второй женой, – сказал он. – Ты это знал?
– Да.
– В первый раз я женился потому, что так было надо. На девчонке из своего района. Мне было двадцать четыре, ей – двадцать три. Ты убеждаешь себя, что это любовь, но это всего лишь сделка. Мы были женаты девятнадцать лет.
– Немалый срок.
– Одно мгновение. Просто оно тянулось девятнадцать лет. А потом я встретил Софи. – Он умолк на полуслове. Мужчины редко говорят о любви. Нам просто нечего сказать на эту тему. Наконец он спросил: – Ты любил ее?
– Нет.
– Тогда почему?..
Мне бы послать его на три известные буквы, но я не смог. Он заслуживал другого.
– Ей было одиноко. Мне было одиноко. Нас тянуло друг к другу.
Он обдумал мои слова и решил, что я говорю правду.
– Я хочу, чтобы ты его нашел.
– Кого?
Он повернулся ко мне. Его взгляд медленно сфокусировался на мне, и я в первый раз ощутил исходящую от этого невысокого, человека силу – ту силу, которая заставляла его приспешников убивать ради него.
– Я не убивал Софи, – сказал он. – Просто не смог бы.
– Я шесть лет проработал в отделе убийств, – возразил я. – В девяноста процентах дел убийцей оказывается близкий человек.
Но он уже думал о чем-то другом.
– Сейчас все уверены, что ее убил я, – произнес он. – Единственный, кто знает, что это не так, это настоящий убийца.
– У тебя есть идеи?
– Все говорят, что это Авихаиль, – сказал он. – Но мне это кажется странным. Не его стиль.
– Я встречался с ним. Он говорит, что не делал этого.
– Ты ему веришь?
– Еще не решил.
– Может, кто-то из его людей? Такое иногда случается. Кому-то захотелось выслужиться перед боссом. Так сказать, в превентивном порядке.
– А если я его найду?
Он снова уставился на меня:
– Это тебя уже не касается.
– Я назову тебе имя, а утром увижу его на первых полосах газет.
– Я заплачу, – сказал он. – Плата за охрану будет по-прежнему поступать на твой счет.
Настала моя очередь задуматься.
– Допустим, я его найду, – наконец сказал я. – Но, возможно, не захочу называть его имя.
– Ты будешь делать, что тебе сказано.
Фантастический человек. Стоит во дворе самой строго охраняемой в стране тюрьмы, одетый в коричневую арестантскую робу, и пытается мне угрожать.
– Хорошего дня, – сказал я, направляясь к выходу.
Он двинулся за мной.
– Есть такой анекдот, – чуть ли не мечтательно произнес он. – «Что желают человеку на его стодвадцатилетие[7]? – Хорошего тебе дня».
Я дважды постучал в дверь, и он схватил меня за рукав.
Дверь распахнулась. За ней с мрачным видом стоял высокий тюремщик. Я повернулся к Кляйнману, который смотрел на меня выжидающе. Это напомнило мне сцену из какого-то фильма. Эпизод без слов, только музыка фоном. Я кивнул. Сделка заключена.
16
По дороге в Тель-Авив я начал обзванивать женщин из своего «списка одиннадцати». В преступном мире всегда так: начинаешь со сделки с крупнейшим в Европе торговцем наркотиками, и не успеешь оглянуться, как докатился до разговоров по мобильному за рулем. Двух первых кандидаток я вычеркнул сразу. Первая оказалась йеменкой, вторая – бывшей баскетболисткой из клуба «Элицур» ростом 1 метр 94 сантиметра. Она охотно поделилась со «служащим больничной кассы» своими проблемами с коленями, неизбежными для девушки ее роста, не говоря уже о проблеме найти себе парня.
– Какого вы роста? – спросила она к концу разговора.
– Метр шестьдесят два, – ответил я. – Моя мать работала карлицей в цирке в Румынии.
Номера три, четыре и пять не снимали трубку. Номер шесть жила в Метуле и более или менее подходила под нужный мне профиль, как и номер семь из Кфар-Савы. Номера девять и десять отсеялись по причинам этнического характера, а номер одиннадцать заплакала, едва я спросил ее насчет маммографии. Шесть недель назад у нее диагностировали рак. На мгновение мне поверилось, что это и есть та беда, которую на расстоянии почувствовала Эла, но женщина оказалась марокканкой из мошава Бней-Аиш.
Я вернулся к началу списка и дозвонился по оставшимся номерам. В результате он сократился до трех имен: жительниц Метулы, Кфар-Савы и поселения Омер. Что ж, придется поработать ногами.
Когда я подъехал к дому Альтера, часы показывали десять утра, но у меня было чувство, что, с тех пор как я встал, прошло не меньше двух дней. Альтер жил в Новой Герцлии, в относительно новом доме, из которого открывался вид на лужайку с качелями и детской песочницей. В ней под надзором мамаш возились два пацана. Почему после того, как его жена и дочь погибли, он не переехал отсюда, с недоумением подумал я и минутой позже получил ответ. На его двери висела керамическая табличка: «Здесь живет любящая семья: Рон, Шира и Анат Альтер». Он еще не был готов с ними проститься.
Дома он выглядел совсем иначе. Люди на своей территории всегда выглядят иначе. Он был босиком, в джинсах и белой футболке. Он казался радостным и полным энтузиазма, как тренер школьной баскетбольной команды.
– Хорошо, что пришел! – Он произнес это трижды в первые шестьдесят секунд нашей встречи, из чего я вывел, что гости бывают у него нечасто. Большинство людей стараются не приближаться к смерти, чтобы одежда не пропиталась ее запахом.
Пока он варил нам кофе, я спросил, за счет чего он живет.
– Сам не знаю, – не поворачиваясь, ответил он. – Ты просто встаешь утром и пытаешься пережить этот день. Во время траурной шивы кто-то сказал мне, что во всем этом есть и хорошая сторона: ты перестаешь воспринимать жизнь как нечто само собой разумеющееся.
Слегка смутившись, я пояснил, что имел в виду его работу.
– А, – отозвался он. – Пойдем, покажу.
Он провел меня в маленький кабинет, переделанный из веранды. Там стояла чертежная доска с приколотым к ней карандашным наброском.
– Я изучал промышленный дизайн в Академии искусств «Бецалель», – сказал он. – Сейчас занимаюсь разработкой товарных упаковок. Сотрудничаю с разными компаниями, даже такими крупными, как «Штраус» и «Осема». Сделал две упаковки для лекарств «Тевы».
Он вытащил из ящика две коробки и спросил, что я о них думаю. Я ответил, что они похожи на коробки с лекарствами. Почему-то это его рассмешило. Я почувствовал, что наша беседа сворачивает куда-то не туда, и сказал:
– Сегодня я виделся с Кляйнманом.
Он аккуратно вернул коробки в ящик и повернулся ко мне. Вся веселость моментально сползла с него.