– Выведи его через заднюю дверь, – сказал дядя Авнер. – Не хочу, чтобы жена его видела.
Это оказалось намного легче сказать, чем сделать, но через десять минут мы уже сидели в моей машине и катили на юг. Наверное, дорожная тряска обострила его боль, потому что он застонал и следом выругался. Я велел ему заткнуться. На улочке за площадью Государства я притормозил и заглушил мотор.
– Почему мы остановились? – испуганно спросил он. – Мне надо в больницу.
Я молча в упор смотрел на него. Когда-то, в те времена, когда мы с Кравицем были еще молодыми следователями, мы полтора часа без перерыва орали на арестованного в допросной, засыпая его вопросами и не получив ни одного ответа. В конце концов Чику надоело сидеть за односторонним стеклом. Он вошел в допросную, попросил нас удалиться, сел напротив арестованного и десять минут молча ел его глазами, после чего встал, влепил ему пощечину и снова сел. Через десять минут он повторил то же самое. В результате, когда он задал первый вопрос, арестованный был так счастлив, что подписал добровольное признание, хотя никто от него этого не требовал.
– Что ты там делал? – спросил я.
– Где?
– Во дворе у Нохи.
– Он пытался убить Ора.
– Кто это?
– Ор. Мой младший брат.
Ор и Рам. Видимо, Кляйнман не в состоянии запоминать более длинные имена.
– Откуда ты знал, куда идти?
– Он сам мне сказал.
– Кто?
– Парень, который хотел убить Ора. Он приехал на встречу на той же машине, которая чуть не сбила Ора. Прокатный «Ситроен-Берлинго».
Маленький белый пикап, вспомнил я слова Кравица.
– Зачем он к тебе приехал?
– Он сказал, что ему не заплатили. Авихаиль нанял его убить Ора, а когда он пришел за деньгами, сказал, что пусть сначала доведет дело до конца.
– Он просил у тебя что-нибудь?
– Я ему дал две тысячи шекелей. Все, что смог получить в банкомате.
– Как он выглядел?
– Кто?
– Убийца.
Он задумался, обхватив сломанную руку, будто пытался загнать боль назад под кожу.
– Худой такой, – сказал он. – Короткие волосы. Ашкеназ.
– Сколько лет?
– Не знаю. Тридцать с чем-то.
– Во что был одет?
– Джинсы, белая футболка. Ничего особенного.
– Как он назвался?
– Нати.
Нати. Как Анати. Если Альтер надеялся замаскироваться, то оставил за собой такой огненный шлейф, что им можно осветить целый стадион. С другой стороны, он вряд ли опасался, что его опознают. Никто, кроме меня, не знал о его существовании. Я завел мотор и взял курс на больницу «Ихилов». У входа стоял охранник. Я проехал мимо и остановился перед приемным покоем. Сын Кляйнмана никак не мог решить, то ли поблагодарить меня, то ли послать куда подальше, и в результате не сделал ни того ни другого.
– Потом отправляйся в дом отца, – сказал я, – и в ближайшие дни не высовывай наружу носа.
Он выбрался из машины, удалился на несколько шагов и только тогда набрался смелости, чтобы обернуться и крикнуть: «Не командуй тут, козел!»
Проходившая мимо медсестра в белом халате удивленно покосилась на него, но сочла его достаточно безобидным и продолжила свой путь.
– Позвони ему в тюрьму. Он скажет тебе то же самое, – ответил я.
Выдав этот перл мудрости, я отчалил, бросив его в одиночестве.
Из больницы я направился в Герцлию к Альтеру. На детской площадке опять возилась ребятня. На дорожке, ведущей к дому, меня чуть не сбили с ног две веселые пятнадцатилетние девчонки на роликах.
Чувствуя себя на их фоне ископаемой окаменелостью, я поднялся на этаж к Альтеру, и – без особого удивления – обнаружил, что его нет дома. Я оставил ему записку с просьбой позвонить мне.
Раз уж я в разъездах, решил я, почему бы не исключить из списка вероятных сестер еще одно имя? На перекрестке я свернул налево и поехал в Кфар-Саву. Не меньше двадцати минут проплутав по переулкам, я наконец остановился возле трех многоэтажек, выходящих на маленькую мощеную площадь, в центре которой красовалась жутко уродливая современная скульптура из желтых железяк. Я не стал звонить в домофон, немного подождал у стеклянной двери подъезда и вошел вместе с посыльным из супермаркета. На седьмом этаже я постучал в дверь. Она открылась. На пороге стояла Эла.
Только после того, как она второй раз спросила: «Чем я могу вам помочь?» – я достаточно очухался, чтобы заметить некоторые различия. Она была на пару сантиметров ниже Элы; волосы, подстриженные таким же каре, были чуть светлее. Кроме того, в ней ощущалась какая-то униженная покорность. Не считая этого, она была точной копией Элы.
– Я из службы безопасности супермаркета, – сказал я. – К нам обратились два представителя этнических меньшинств. Они предъявили ваши чеки. Мы хотим убедиться, что вы действительно их выписывали.
Моя маленькая хитрость – выражение «представители меньшинств» – сработала. Так уж заведено у нас, бойцов элитных подразделений прилавков и кассовых аппаратов: мы убежденные сторонники политкорректности.
– Я не выписывала никаких чеков, – сказала она.
– Мне надо проверить ваши анкетные данные.
Она не возражала. Ее звали Рики Меир. Замужем за Йоэлем Меиром, детей нет, работает на полставки в турагентстве, муж владеет сервисом по продаже подержанных машин. Я все записал на бланке, похожем на официальный, и попросил ее расписаться в двух местах. Она протянула ко мне руку, но тут же ее отдернула и с глухим стоном схватилась за бок. Мне не составило труда догадаться, в чем дело. Так бывает, когда человек, у которого сломана пара ребер, делает слишком резкое движение. Я пригляделся и заметил у нее на предплечье два желтоватых синяка.
– Это я упала, – объяснила она.
Я вежливо ответил, что мне очень жаль это слышать.
– Вы заблокируете оплату по чекам? – с надеждой в голосе спросила она.
Я пообещал, что непременно это сделаю. Если нельзя доверять любимому супермаркету, кому тогда вообще можно доверять?
Простившись с ней, я позвонил Эле.
– Странно, – сказал я, когда она взяла трубку. – У вас совершенно одинаковые стрижки. То, что она как две капли воды похожа на тебя, мне понятно, но почему две женщины, которые с рождения никогда не встречались, носят одинаковую прическу, это для меня загадка…
Она заплакала. Я послушал ее рыдания и положил трубку.
21
Когда я приехал домой, она уже поджидала меня, сидя на ограде. На сей раз она оделась в темно-зеленые брюки карго и коричневую футболку, подчеркивающую форму груди. На шее висела тонкая серебряная цепочка с маленьким солдатским жетоном из белого золота. Я не стал спрашивать, не подарок ли это от клиента – в конце концов, военнослужащие тоже живые люди. При моем приближении она спрыгнула с ограды, преградила мне путь и требовательно спросила:
– Как она?
Я прошествовал мимо нее к двери:
– Я уже говорил тебе: не люблю, когда меня подкарауливают возле дома.
Не успел я открыть дверь, как получил удар по щиколотке. Довольно ощутимый, острым носком туфли прямо по косточке. Я повернулся к ней, скорее удивленный, чем рассерженный.
– Сукин сын, – процедила она севшим от напряжения голосом. – Ты знаешь, как я волнуюсь. Что за игры ты затеваешь?
Я молча прошел в квартиру и сел в старое кресло посреди гостиной. Она проскользнула за мной и встала напротив меня.
– Объясни мне про стрижки, – попросил я.
– Что?
– Я уже сказал тебе по телефону. У вас одинаковые стрижки.
– И что?
– Ты говорила, что никогда с ней не встречалась. Я еду в Кфар-Саву. Она открывает мне дверь. И я вижу тебя. Логично, вы же однояйцевые близнецы. Но откуда у вас одинаковые стрижки?
Она покрутила головой, озираясь, потом наклонилась, давая мне возможность рассмотреть ее обтянутую тканью брюк задницу, убрала с дивана три книги и обертку от соленой соломки и села. Я попытался вспомнить, когда в последний раз ел соленую соломку, но даже вкус ее выветрился у меня из памяти.
– Это обычное дело, – сказала она. – Я много про это читала. Еще в детстве. Самый известный случай был в Огайо, в семидесятые. Два близнеца, которых разлучили с рождения, выросли в разных семьях. Обоих звали Джеймс. Оба стали помощниками шерифа в своих городках. У обоих была склонность к механике, рисованию и плотницкому делу. Оба женились на женщинах по имени Линда, оба назвали старшего сына Джеймс Аллан. Оба развелись и снова женились на женщинах по имени Бетти. У обоих были собаки по кличке Той.
– Той? Как по-английски «игрушка»? – уточнил я.
– Наверное.
– Ты хочешь сказать, что она, не подозревая о твоем существовании, пошла в парикмахерскую и попросила сделать ей каре?
– Откуда ты знаешь, что это называется каре?
– Я величайший детектив на свете.
А еще я частенько краду из мусорных корзин квитанции об оплате с банковских карт, принадлежащих женщинам, которые изменяют своим мужьям.
– Откуда деньги? – спросил я.
– Какие деньги?
– Ты заплатила за номер в Рош-Пине. Ты оплачиваешь мои услуги. И не похоже, чтобы ты где-то работала.
– Ты ведь не это хотел спросить.
– С чего ты взяла?
– Спроси, что хотел спросить.
Она не шевелилась, но все в ней клокотало от гнева, а глаза метали в меня громы и молнии.
– Ты все еще занимаешься этим?
– Не твое дело.
– И то верно.
– А у тебя деньги откуда? Тебе платят за то, что ты прячешься по дворам и фотографируешь, как трахаются парочки? Это что, лучше?
– Иными словами, ты не бросила это занятие?
– Идиот! Я уже говорила тебе, что меня хватило на шесть месяцев. Надеюсь, ты хоть знаешь, что такое баннеры?
– Реклама в интернете?
– Именно. Я продаю баннеры для интернет-сайтов.
– То есть работаешь с рекламными компаниями?
– Да.
– Лучше бы ты занималась проституцией.
Это было, конечно, рискованное замечание, но оно произвело нужный эффект. Она засмеялась. Смех помог ей расслабиться и успокоиться. Она медленно, тем же жестом, что в машине по дороге на север, откинула назад голову и уставилась в потолок.