– Хочешь, съездим к ней?
– Пока не надо.
Мое предложение ее как будто испугало, а я не собирался на нее давить.
– Какая она?
– Такая же, как ты, но не совсем.
– В каком смысле?
– У нее сломаны ребра и на руке синяки.
– Какие синяки?
– Обыкновенные. Какие остаются, если кто-то тебя бьет.
Она не шелохнулась, только чаще задышала:
– Я знала. Только не спрашивай меня откуда. Пожалуйста.
– Откуда?
– Ты действительно идиот.
– Мне выставить счет?
Она наконец опустила голову:
– Какой счет?
– Я нашел ее. Работа закончена.
– Я хочу знать, кто ее бьет.
– С вероятностью девяносто девять процентов – муж.
– Как ей помочь?
– Уговорить подать заявление в полицию. Только в последний момент она откажется.
– Почему?
– Ты правда хочешь ей помочь?
– Да.
Я встал, достал из сумки под столом цифровой «Никон» и направил на нее.
– Не улыбайся, – сказал я. – люди никогда не улыбаются, когда фотографируются на удостоверение личности.
– Ты предлагаешь мне выдать себя за нее? – наконец догадалась она.
– Именно.
– Но зачем?
– Ты пойдешь в полицию и скажешь, что хочешь еще раз поговорить со следователем, к которому уже обращалась.
– И?
– Ты сразу поймешь, что там на самом деле происходит.
– Зачем тебе это?
– Я хочу знать, первый это случай или нет.
Я быстро отщелкал три кадра, сунул камеру в сумку и встал.
– Мне понадобится пара часов, – сказал я. – Жди моего звонка.
Она не двинулась с места:
– Я не хочу идти домой. Я там с ума сойду.
Мне хотелось сказать ей, что она и так ненормальная, но я сдержался.
– Можно, я останусь здесь? – спросила она, всем видом напоминая мне грустного кокер-спаниеля.
– Ладно. Только приберись в квартире.
– Это еще зачем?
– Так делают все женщины, когда остаются в моей квартире одни.
– Прибираются?
– Да.
– Значит, ты считаешь, что мое тяжелое душевное состояние – это повод заполучить бесплатную уборщицу?
– Именно.
– Ты знаешь, что ты сексист?
– Понятия не имею, что это такое. Слишком мудреное слово.
Она нагнулась, подобрала с пола обертку от соленой соломки и с тоской ее осмотрела.
– Ладно, – произнесла она. – Иди уже.
Радуясь, что остался в живых, я вышел. Оставив «Вольво» отдыхать на стоянке возле дома, сел в красный микроавтобус и поехал на старый автовокзал. По дороге я позвонил Кейдару. Он снял трубку, и я услышал ворчание его компьютеров, видимо обиженных моим вторжением в их существование.
– Мне надо, чтобы ты проник со мной в одну квартиру, – сказал я.
Он закудахтал от счастья. Кейдар всегда мечтал попробовать себя в роли крутого парня. Однажды я сказал ему, что все компьютерные игры, в которых орудуют парни с автоматами в волосатых руках и девушки с пышной грудью, едва прикрытой топиком, пишут очкарики, не забывшие, что их били одноклассники. Он на минуту задумался, а потом спросил, не хочу ли я заняться бизнесом в области высоких технологий.
Когда его восторги поутихли, я назначил ему встречу у меня дома через час и отключился. Рядом со мной в микроавтобусе сидела очень толстая женщина в лилово-черном балахоне, глядевшая на меня с осуждением. Напрасно я посылал ей лучи обаяния – они на нее не подействовали. Через пять минут я покинул микроавтобус и двинулся по главной улице, на которой, тесно прижавшись друг к другу, стояли ларьки с поддельными фирменными шмотками, пиратскими порнокассетами и фальшивыми драгоценностями. Всем этим добром торговали низкорослые кавказцы, судя по виду родившиеся в год аварии в Чернобыле. Я миновал их и нырнул в узенькую улочку, ведущую в Маленькую Африку.
Строго говоря, здесь присутствовала не только Африка, но и Маленький Таиланд, и Маленькая Манила, и Маленький Бухарест. Весь третий мир сошелся в нескольких переулках южного Тель-Авива. Повсюду плескались на ветру цветастые одеяния, вывешенные на просушку, валялись пустые жестянки из-под пива, а на балконах стояли толстозадые тетки, с улыбкой взирающие на уличную суету. Через пять минут я уже стучал в белую стальную дверь на улице Ха-Шарон. Мне открыл мужчина в алом африканском балахоне без рукавов. Все остальное у него было белым – белые волосы, белые зубы, а кожа белая настолько, что просвечивали голубые вены. По его виду никто не сказал бы, что он счастлив меня видеть.
– Я просил тебя не приходить.
– Я заплачу.
– Деньги тут ни при чем.
Когда-то, много лет назад, его звали Мики Коэн и он учился со мной в одном классе. В каждом большом городе есть люди, в шестнадцать лет сделавшие для себя вывод, что родились не в том месте. Одни считают, что им следовало быть американцами или бразильцами, другие заплетают дреды и каждый день слушают регги. Мики родился африканцем. Он мечтал об этом, сколько я его помнил. О бескрайних просторах, о мчащихся зебрах и о многом другом, чем, наверное, богата Африка. В армии он продержался четыре месяца, а потом обратился к армейскому психологу и поведал ему, что на самом деле он негр из Кении, который по ошибке оказался заперт в теле самого белокожего из всех белокожих мальчишек.
От армии его освободили с направлением на психиатрическое лечение, а он вместо этого уехал в Найроби и вернулся оттуда через десять лет с улыбчивой женой шириной с самосвал и основал фирму по компьютерной графике. Через пять лет его жена умерла от осложненной пневмонии. Я никогда не спрашивал, что стало причиной болезни, подразумевая СПИД, а он никогда об этом не рассказывал, но сам выглядел вполне здоровым. После ее смерти он вел тихий образ жизни и растил их общего сына, пока в южном Тель-Авиве не активизировалась миграционная служба, которая ловила его друзей из Заира и Мозамбика, сажала их в грузовики и отправляла домой. Мики это бесило. Он перепрофилировал свою компанию и превратил ее в фабрику по производству поддельных документов.
Я поймал его за руку, когда меня наняли, чтобы вернуть домой двадцатилетнюю девчонку из Рамат-ха-Шарона, которая вообразила себя леди Чаттерлей и переехала к садовнику из Конго и пяти его друзьям. Я не стал вступать с ними в конфликт и пошел самым простым путем – пожаловался на них в миграционную службу. Два дня спустя садовник снова высадился на старом автовокзале с новым именем и с разрешением на работу, выглядевшим еще лучше, чем настоящее. Чтобы выйти на Мики, мне хватило двух недель. В память о старом, пусть и не слишком добром знакомстве я не заставил его прикрыть лавочку, но Мики, как истинный романтик, не простил мне того, что бывшая леди Чаттерлей отправилась учиться на юриста в колледже Рамат-Ганы, а садовник до сих пор выращивает овощи для своей ручной зебры в Африке.
– Уходи, – сказал он, перекрывая вход.
– Мики, или ты меня впустишь, или я сообщу твой адрес Кравицу.
– Кравиц – поганый фараон. Ты тоже – поганый фараон. Вы всегда ими были. Еще до того, как стать погаными фараонами, вы уже были погаными фараонами.
Африка не обогатила его словарный запас.
– Если тебе станет легче, – добавил я, – мне нужна твоя помощь, чтобы вставить пистон полиции.
– С чего это ты вдруг собрался вставлять пистон полиции? – не удержался он.
Я рассказал ему правду, больше похожую на вымысел, и оказался у него в офисе. Он располагался в старом промышленном здании с высокими потолками и узкими окнами. В центре стояли две копировальные машины, цифровой принтер размером с письменный стол, компьютер Macintosh с большим экраном и кульман. Он взял мой фотоаппарат, подсоединил его к компьютеру и вывел на экран фотографию Элы.
– Красивая женщина, – оценил он.
В ответ я пробурчал нечто нечленораздельное, и он впервые посмотрел на меня взглядом, лишенным враждебности. Через двадцать минут я держал в руках удостоверение личности на имя Рики Меир. При желании Эла сможет с его помощью получить паспорт, водительские права, свидетельство о рождении, открыть банковский счет и пенсионную программу, выйти замуж, купить машину, взять ипотечную ссуду и написать завещание в присутствии нотариуса. Говорят, в компьютерную эру человеку негде укрыться. Но никто не упоминает о том, с какой легкостью можно просто родиться заново.
Домой я вернулся в таком же красном микроавтобусе, но уже без черно-лиловой тетки по соседству, а это, конечно, было не то. Возле ограды меня ждали Эла и Кейдар. Она выглядела точь-в-точь как на фотографии, которая лежала у меня в кармане, но без напряжения во взгляде. Кейдар, в свою очередь, производил впечатление полного дебила. Он вырядился в армейские брюки, заправленные в высокие ботинки, и черную футболку, подчеркивающую отсутствие мускулатуры, а залысины прикрыл голубой банданой.
– Я сразу ее узнал, – едва завидев меня, отрапортовал он. – Так и сказал: «Ты та самая девушка, которая ищет сестру».
Я проигнорировал его реплику и знаком велел Эле идти в дом.
– Он милый, – сказала она, как только я закрыл дверь.
– Он идиот.
– Он постучался. Я не знала, можно ли его впускать, и вышла к нему на улицу.
– Не важно. Держи.
Я отдал ей удостоверение личности, изготовленное Мики Коэном.
– Это ее настоящий адрес, – задумчиво произнесла она.
– Да.
– То есть я могу туда пойти?
– Ты окна не помыла.
– Что?
– В следующий раз, когда будешь здесь убирать, не забудь вымыть окна. Это подвальный этаж. Много пыли летит.
– Следующего раза не будет.
– Не надо пока к ней ходить. Лучше посмотрим, кого она боится.
– А если они не поверят, что я – это она?
– Поверят.
– Откуда ты знаешь?
– Я ее видел.
22
Она ушла, и тут же в дверь просунулась мордочка Кейдара, задорная, как песни Bee Gees.
– Двинули? – спросил он.
Я велел ему немного подождать и совершил обход квартиры. Посуда сияла, полы вымыты, и даже белье на кровати перестелено. Я взял стул, забрался на него и снова разобрал потолок рядом с кондиционером. Воздушные фильтры оставили у меня на руках черные следы. Я заглянул внутрь. Пакет с кассетами исчез. Меня это немного расстроило, но я утешался мыслью о том, что Кравиц и Барракуда сидят сейчас у него в кабинете и смотрят запись 1991 года, на которой я плаваю на каяке в Миконосе, старательно втягивая живот, потому что знаю: меня снимают.