У старшего, Рама, левая рука была по локоть в гипсе. Не переставая смеяться, он поднял на меня глаза. Младший был совсем на него не похож. Худой, длинный, с костлявыми плечами. Кажется, Сергей говорил мне, что он где-то учится, но я не помнил, где именно. Я сделал четыре быстрых шага, подошел к ним, схватил младшего за волосы и влепил ему три сильные пощечины, одну внутренней, а две – внешней стороной ладони. Он завалился на бок, из глаз у него брызнули слезы. Оба Сергея дернулись было ко мне, но, увидев у меня в руке пистолет, замерли на месте.
Я сам не заметил, как выхватил его, но холод рифленой рукоятки доставил мне удовольствие. Я потрогал пальцем курок. «Глок-19» – небольшой пистолет, наверное поэтому я и забыл, что уже полдня таскаю его с собой.
– Больше не стоит меня бить, – сказал я Сергею Первому.
Мой голос звучал хрипловато, как будто я только что проснулся, но в смысле моих слов сомневаться не приходилось. Сергей послушно кивнул.
– Ты чего? – проблеял старший брат, но я навел на него ствол, и он с испуганным лицом зарылся в диванные подушки.
– Она умерла, – сказал я ему, – в двадцати метрах отсюда. Только из-за того, что была замужем за твоим отцом.
Он ничего не ответил, из чего я вывел, что он не такой идиот, каким кажется. И не такой уж обдолбанный.
Я сел на второй диван, все еще сжимая в руке пистолет, но уже ни в кого не целясь.
– Откуда он узнал? – спросил я Сергея Первого.
Он уставился на меня непонимающим взглядом.
– Убийца не мог полдня прождать на улице, – объяснил я, с трудом подавляя жалобные интонации в голосе. – Он должен был точно знать, когда она выйдет.
Сергей подумал и что-то быстро сказал по-русски Сергею Второму. Тот развернулся и вышел из комнаты.
– Куда это он? – спросил младший. К моему удивлению, у него оказался бархатный баритон, как у диктора на радио.
– Проверит телефоны, – ответил я. – Когда я проводил тут первый осмотр, вся распределительная будка была в жучках. Я их не тронул, потому что думал, что их поставила полиция. Но вчера вечером я узнал от офицера, ведущего следствие, что после ареста вашего отца они убрали прослушку.
– Убийца прослушивал наши телефоны?
– Да.
– Так надо срочно убрать все жучки!
– Нет. Пусть думает, что мы ни о чем не догадались.
– Но почему?
Я не ответил. Несколько минут я просто сидел и молчал. Братья занервничали, но я не обратил на них внимания. Младший опасливо потянулся к бонгу, но я обжег его взглядом, и он быстро отдернул руку. Вернулся Сергей Второй. Он встал в проходе и кивнул мне.
– Они останутся здесь на ночь, – сказал я, вставая. – Если один из них попытается уйти, врежь ему хорошенько. Кляйнман разрешил.
Кляйнман ничего такого не разрешал, но откуда им знать?
– Завтра вечером, – сообщил я братьям, – вы пойдете на вечеринку.
– На какую вечеринку? – спросил младший.
– Понятия не имею. Сами сообразите. В любой большой ночной клуб в Тель-Авиве. Лучше всего где-нибудь на набережной Яркона.
– Вдвоем?
– Можете взять с собой кого хотите.
Уже на пороге меня осенила еще одна мысль:
– Продолжайте разговаривать по телефону. Иначе он может что-то заподозрить. Позвоните своим подружкам. Пригласите их на вечеринку. Позвоните матери, скажите, что собираетесь к ней заглянуть. Потом еще раз позвоните и извинитесь, что не сможете прийти. Пусть ему будет чем заняться.
Они одновременно кивнули, напомнив игрушечных собачек, каких таксисты ставят перед лобовым стеклом. Я вышел на улицу. Пожилая соседка испуганно шарахнулась от меня, и только тут я сообразил, что по-прежнему держу в руке пистолет.
26
Садясь в машину, я чувствовал себя таким крутым, что даже умудрился не обделаться. Позвонил Эле. Пока шли гудки, я пытался вспомнить, когда ее номер оказался у меня на кнопке быстрого набора.
– Ты где?
– Дома. Работаю.
– Над чем именно?
– В данный момент трахаюсь со всем кварталом.
– Я ничего такого не имел в виду.
– А что ты имел в виду?
– У меня нет сил с тобой ссориться. Можешь поехать со мной?
– Куда?
– В Кфар-Саву.
На какой-то миг она потеряла дар речи, а когда заговорила, ее голос звучал глухо, словно доносился со дна глубокой заброшенной шахты:
– Я не уверена, что готова.
– Буду ждать тебя у подъезда через двадцать минут.
– Ты знаешь, где я живу?
– Да.
– Откуда?
– Я все знаю.
На самом деле я понятия не имел, где она живет. К несчастью, ее имя не значилось в телефонном справочнике. Пришлось обратиться за помощью к Кейдару, который заодно взломал офисную сеть компании спутниковой навигации и объяснил мне, как удобнее всего добраться до квартала Маоз-Авив.
Она жила на улице Кадеш-Барнеа, в двухэтажном доме под красной черепичной крышей, какие возводили в 1950-х для новых репатриантов из Болгарии и Греции. В 1990-х их дети, разбогатевшие на торговле недвижимостью и рекламном бизнесе, сделали в них капитальный ремонт и облагородили весь квартал. Перед домом раскинулся небольшой парк, за ним располагалась школа. Эла сидела на перилах ограды, как старшеклассница, под большим объявлением: «Вход в центр йоги через спортзал». Надо будет как-нибудь попробовать, подумал я. Сяду по-турецки, одну ногу засуну поглубже в задницу и буду ждать скорую, которая заберет меня в отделение травматологии.
Она опять была в джинсах и в майке, на этот раз приглушенного серо-лилового цвета. Когда она садилась в машину, я в очередной раз изумился гибкости ее движений. Есть такой тип людей, тело которых, получая указания от мозга, выполняет их с удивительным изяществом.
– Ты занимаешься йогой?
– От тебя и правда ничего не скроешь.
Я ткнул в объявление у нее за спиной. Она улыбнулась, но какой-то механической улыбкой, явно мыслями витая совсем в другом месте.
– Мы к ней?
– Пока нет.
– А куда?
– В полицию.
По дороге я объяснил ей, что она должна сделать. Она не задавала вопросов, просто смотрела в окно. Мы опережали вечерние пробки примерно на полчаса, но шоссе Геа уже наполнялось машинами. Недалеко от въезда в Кфар-Саву нас накрыло сильным дождем, который прекратился так же внезапно, как начался. В полицейском участке Ха-Шарона мне первым делом бросились в глаза признаки пересменки: шагающие по коридорам сотрудники с сумками на плечах, выключенные кондиционеры, тщательно вычищенные пепельницы. Эла спросила у дежурного, на месте ли следователь Авиви. На наше счастье, она еще не ушла. Нас провели к ней в кабинет. Она сидела за столом, рядом – сумка. Это была крепкого сложения женщина лет сорока с небольшим, со взглядом человека, повидавшего всякое. О том, что она родом из Триполи, говорили аристократический ливийский нос и смуглая кожа. Ради такой женщины ни один мужчина не бросит семью, зато муж и дети будут ловить каждое ее слово. При виде Элы ее лицо приобрело обеспокоенное выражение.
– Снова вы? – проговорила она. – Я же вас предупреждала!
Я попросил Элу подождать в коридоре и сел напротив следователя.
– Моя фамилия Ширман, – начал я. – Я пятнадцать лет прослужил в полиции, а теперь работаю частным детективом. Она наняла меня, чтобы я разобрался с ее мужем.
– Полиция сама в состоянии с ним разобраться, – вскинулась она.
Я промолчал, и через минуту она вздохнула:
– Ладно. Но мне совершенно не улыбается назавтра возбуждать против вас дело о нанесении тяжких телесных повреждений.
– Этого не будет, – успокоил я ее.
– Откуда вы знаете?
– Не в его интересах привлекать к себе внимание полиции.
– Так чего вы хотите от меня?
– Копию дела.
– Зачем она вам?
– Хочу показать его подельникам.
– Зачем?
– Рики должна исчезнуть. А я не хочу, чтобы его дружки помогали ему ее искать.
– Вам известно, что у него есть «крыша»?
То есть она знала об этом с самого начала.
– У него больше нет «крыши». Я об этом позаботился.
– Если дело дойдет до суда и его адвокат пронюхает, что я дала вам дело, меня вышвырнут из полиции.
– Не будет никакого суда.
– А если будет?
– Вы на минутку вышли из кабинета, и я его украл.
– Не понимаю, зачем мне это?
Я снова промолчал. Она минуту подумала, потом встала, подошла к сейфу у себя за спиной, достала картонную папку и действительно покинула кабинет. Я огляделся. Рассматривать тут было особенно нечего – приметы жизни, которая когда-то была и моей. Настольная лампа под зеленым пластмассовым колпаком, какие дарят сотрудникам к праздникам; обитый тканью стул, который можно достать, только если у тебя хорошие отношения с хозяйственным отделом; тайваньский аудиоплеер и компьютер, облепленный по краям желтыми стикерами. В общем и целом – смутное ощущение принадлежности к некой общности.
Она вернулась за секунду до того, как меня затопили депрессивные мысли, села и положила передо мной стопку листов, распечатанных на цветном принтере. Сверху лежала фотография Элы, которая не была Элой, с синяком под левым глазом, кожа над веком рассечена, над ссадиной – запекшаяся кровь. Под ней – другая фотография: шея со следами пальцев, как будто кто-то хотел ее задушить; еще одна: блузка задрана до груди, на боку, во всю длину ребер, цепочка черных и фиолетовых отметин.
– Он бил ее рукояткой швабры, – сказала следователь Авиви, и я в первый раз услышал в ее голосе гнев. – Тогда я почти уговорила ее подать заявление, но тут он явился в участок, и ему показали, где находится мой кабинет. Как только она услышала из-за двери его голос, тут же пошла на попятный.
– Спасибо, – поблагодарил я.
– Я делаю это не для вас. Рано или поздно он ее убьет.
– И все-таки спасибо.
– Будьте осторожны. Он здоровый, как лось.
– А я нет?
Она почти улыбнулась. Я собрал со стола листы с фотографиями. В коридоре тронул Элу за голое плечо и пошел к машине. Завел двигатель и направил струю кондиционера прямо себе в горящее лицо. Эла села рядом. Она не сводила с меня глаз.