– Вы нарочно делали все, чтобы я вас засек? – поинтересовался я. – Или просто ничего не смыслите в слежке?
Громадина едва не вывихнул мозг в попытке найти удачный ответ, но в конце концов, продираясь сквозь свой русский акцент, выдал:
– Ты эту дорогу не купил.
У меня забурчало в животе. Что это было, я не знал, но чувствовал, что внутри меня клокочет какая-то гремучая смесь: нечто похожее наблюдается, если в лабораторную пробирку с щелочью ливануть кислоты.
– Я еду домой, – сообщил я. – Улица Мапу, семнадцать.
– А нам какое дело?
Я оставил эту реплику без внимания:
– Вам стоит выехать пораньше, не то я займу единственное свободное место на парковке.
Они не ответили. Я сел в машину. Ехал я даже медленнее, чем обычно, и все время видел их у себя в зеркале. Я размышлял, беседуют ли они друг с другом по дороге. Может быть, именно в эту минуту Громадина говорил Великану:
– Как ты думаешь, он обрадуется, когда узнает, что мы купили ему компакт-диск с двумя сезонами «Клана Сопрано»?
А Великан отвечал:
– Какая разница? Главное – внимание. А диск всегда можно обменять.
Впрочем, я не исключал, что они как раз проверяют, не запылился ли у них патрон, который должен отправить меня на встречу с покойным дедушкой.
В последние пять лет я использую в качестве оружия «Глок-17». Я люблю «глок» за то, что он позволяет вести стрельбу в любой ситуации: в воде; после того, как вываляешь его в грязи; через стекло; со стволом, по которому протопало стадо слонов… Единственный случай, когда он тебе не поможет, это если ты уйдешь на тренировку в спортзал, а его оставишь в ящике письменного стола у себя в офисе.
Я приехал на улицу Мапу, зарулил на стоянку и задумался: а не рвануть ли мне к своему подвалу? Нет, не выйдет. Они остановили свой «Тусон» посреди улицы, перегородив ее. Внутренний голос нашептывал мне, что лучше всего пробежать дворами в сторону улицы Бен-Йехуда, причем на полной скорости. Внутренний голос – это такой гномик в тирольской шляпе, который сидит в своей хижине в лесной чаще, покуривает трубочку и подсмеивается надо мной. В итоге я направился к ним. Они уже вышли из машины. Оружия при них я не заметил, но Громадина сжимал в руке бейсбольную биту. Я никогда не понимал правил этой игры: то ли надо бить по мячу, то ли бежать к следующей базе? Черт его разберет.
– Вы собираетесь меня избить?
– Господин Кляйнман сказал, что ты не должен был путаться с его женой, – сказал Громадина тоном искреннего сочувствия. – Он говорит, что никогда тебе этого не забудет.
– Передайте ему, чтобы шел лесом.
И тут он меня удивил:
– Господин Кляйнман просил передать, что ему известно твое мнение, будто это он взорвал машину Софи. Но это не так. Он в жизни не причинит ей вреда.
– А ему не все равно, какое у меня мнение?
– Этого я не знаю. Я только повторяю то, что он сказал по телефону.
– Он еще что-нибудь говорил?
– Просил оставить как можно меньше следов.
Они не знают, с кем связались, подумал я. Перенес массу тела на правую ногу, напряг пресс и левой ногой заехал прямо в лицо Громадине. Он принял удар крепко, но отступил на два шага. Это мой конек, твердил я себе, это единственное, в чем я по-настоящему хорош. Я продолжал размышлять об этом, когда бейсбольная бита влетела мне под коленку. У них ушло ровно девяносто секунд, чтобы разобрать меня по запчастям. Потом наступила тьма.
9
И был вечер, и было утро, день первый. Или второй? Не уверен. Первое, что я увидел – это размытое лицо Элы. Она сидела у моей постели и строчила что-то в большой тетради, напоминающей сборник судоку. Пытаясь сфокусировать зрение, я моргнул и понял, что работает у меня только один глаз. Я поднял руку к лицу: второй глаз был закрыт повязкой. Ладно, сказал я себе, все хорошо. Ганнибал, адмирал Нельсон, Моше Даян… Повязка на глазу – это красиво. Может, ко Дню независимости куплю себе одну в цветах национального флага. Я еще раз потрогал повязку: глаз под ней двигался. Ну, хоть не выбили. На сей раз Эла заметила, что я зашевелился.
– Вы очнулись?
– Что вы здесь делаете?
– Я вас нашла.
– Когда?
– Вчера вечером.
– А сейчас у нас?..
– Утро. Вы спали восемь часов.
Одной фантазией меньше. Какая-то часть меня надеялась, что сейчас 2040 год. Это решило бы много моих проблем.
– А что вы делали рядом с моим домом?
– Мне мама звонила. Орала как ненормальная.
– Вы знали, что так и будет.
– Она меня пугала.
– А что она может вам сделать?
– Ничего. Мне ничего от нее не нужно. Я все время повторяю себе это, но толку мало. Когда она со мной разговаривает, я ощущаю себя ничтожеством.
Вот за что я люблю женщин. Я тут лежу, избитый и окривевший, а обсуждаем мы ее проблемы.
– Как вы себя чувствуете?
– Готов бежать на дискотеку.
– Куда-куда?
– Сейчас мода на дискотеки семидесятых. Песенки «Би-Джиз». Пойдем потанцуем?
Я порол чушь, но это меня успокаивало. Осторожно опершись на руки, я принял сидячее положение и произвел краткий осмотр системы. Все было лучше, чем могло быть: переломов вроде бы нет, хотя ребра с правой стороны болели адски. По-видимому, треснули в нескольких местах. Ноги, кажется, в порядке, если не считать того, что у одного колена выросло собственное колено. О пробежках в ближайшее время придется забыть. Я выглянул в окно и понял, что я в больнице «Ихилов». Нового корпуса я не увидел, из чего следовало, что именно в нем я и нахожусь. Вот и хорошо. Значит, не застряну в лифте, когда буду спускаться.
Эла встала и вышла из палаты. Я не стал ее задерживать, тем более что сборник судоку остался на стуле. Через минуту она вернулась вместе с медсестрой, которая ворвалась в палату, как бронетанковая бригада, поднятая по тревоге.
– Добрый вечер, господин Ширман! – провозгласила она с невероятным воодушевлением (наверняка оно прописано в трудовых договорах медицинских сестер всего мира).
– Что с моим глазом?
– Ваш глаз в полном порядке. Просто вокруг него большая гематома, и мы наложили вам повязку.
– Когда ее можно снять?
– Когда врач разрешит.
– А когда он появится?
– Через час будет обход.
– Полиция уже была?
– Прошу прощения?
Она прекрасно поняла, о чем я.
– По закону, – сказал я, – если к вам попадает пациент со следами насильственных травм, вы обязаны сообщить в полицию.
– Мы сообщили. Они сказали, что кто-нибудь подъедет.
Она достала из кармана бумажку и прочитала имя, но я уже знал, кого она назовет.
– Кравиц. Они сказали, что прибудет офицер по фамилии Кравиц.
– Когда вы им сообщили?
– Сразу, как только вы к нам поступили.
Что-то случилось, подумал я, иначе он давно бы уже был здесь. Эта мысль не давала мне покоя.
– Ладно, поеду-ка я домой.
– Нет, – решительно возразила она. – Вы должны лежать. В мою смену никто не уходит домой в таком состоянии, как ваше.
Мой приступ независимости закончился, не успев начаться. Я упал обратно на подушку и натянул на себя одеяло. Эла почему-то выглядела разочарованной.
– Послушайте, – пробормотал я, не поднимая головы. – То, что вы меня нашли, еще не значит, что теперь вы за меня отвечаете. Идите домой. Завтра я вам позвоню.
Она обдумала мои слова и, сев на стул, взяла в руки свой сборник судоку. Вдруг меня осенило. Она полагает, что к случившемуся со мной имеет отношение ее мать. Мне стало смешно, но я не успел поделиться с ней своим весельем, потому что уснул.
Когда я проснулся в следующий раз, то точно знал, что Кравиц вот-вот появится. Его еще не было, но его приходу всегда предшествовало возникновение в атмосфере небольшого сгустка чистой энергии. Я постарался принять сидячее положение. Эла смотрела, как я со стоном приподнимаюсь с подушки, но помощи не предложила. Наверное, начиталась книжек о крутых детективах.
Вошел Кравиц.
– Джош, – сказал он таким спокойным тоном, что я сразу понял: я не ошибся в своих предположениях. Что-то случилось. Спустя мгновение он обнаружил Элу.
– А вы кто? – обратился он к ней.
– Его приятельница.
Я ждал, что он выгонит ее из палаты, но этого не произошло. Он приблизился ко мне и осторожно тронул мою руку, лежащую поверх одеяла.
– Софи убита, – сказал он.
Мы молча переглянулись, и я спросил:
– Как?
Он повернулся к Эле и наконец попросил ее выйти – так вежливо, что она чуть ли не бегом выскочила из палаты. После этого он посвятил меня в подробности:
– Кто бы это ни был, у него большой запас ручных гранат. На этот раз он поджидал ее снаружи, спрятался за мусорными баками. Она вышла во двор, он встал, бросил через забор гранату и скрылся. По-видимому, она успела повернуться, надеясь отбежать. Взрывом ее разбросало в радиусе пятнадцати метров.
– Его кто-нибудь видел?
– Три свидетеля. Все дали совершенно разные описания. Единственное, что нам удалось установить, это что ему лет тридцать и он среднего роста.
Список подозреваемых сузился до двух миллионов человек. Убийца, как пить дать, сидит сейчас дома и дрожит от страха.
– Что с моими людьми?
– Их вчера уволили. Адвокат по фамилии Гендель.
– Ее оставили там одну?
– Нет. Кляйнман прислал своих охранников.
– Двоих русских? Один – здоровенный, а второй еще здоровее?
– Ты их знаешь?
– Это из-за них на мне повязка.
– Хочешь подать заявление?
– Очень смешно.
– Ничуть не смешно, – внезапно разозлился он. – Если ты не заявишь на них, мне через два часа придется их отпустить. А так я смогу продолжить следствие.
Но я его не слушал.
– Они сказали мне одну странную вещь, – вспомнил я. – Якобы Кляйнман велел передать мне, что никогда не причинил бы ей вреда.
– Ты ему веришь?
– Если он собирался ее взорвать, зачем ему было говорить такое?
– Кто знает, о чем думает преступник?