– А что я могу сказать? – тихо выдохнул дед. – Они уже взрослые, у них своя жизнь.
– «Что я могу сказать? ЧТО Я МОГУ СКАЗАТЬ?» – передразнила деда старуха. – Что ты вообще можешь? Старый подкаблучник! Ты хоть вспомни, мы в их годы лес валили в Сибири, мерзли зимой и круглый год одной картошкой-то и питались…
Дед молчал и тихо смотрел в тарелку, он знал, что лучше не спорить с ней, иначе это затянется надолго и толку никакого не будет, только скандал. Уж за пятьдесят два года семейной жизни с ней он это прекрасно усвоил.
– А у них одни телефоны, платья, гулянки, друзья! Живут и получают удовольствие от жизни, а мы мучились. Где справедливость?
– Ну вот и пускай живут и радуются жизни, – вдруг возразил старик. – Неужели ты хочешь им такой же жизни, как была у нас? Хорошо, что они и близко не видели того, что мы пережили.
– Какой же ты старый дурак! Прежде чем что-то получить, надо помучиться. Ничего в этой жизни так просто не дается, – сказала бабка. Она уже начинала кипятиться. – И не спорь со мной! Все в этом мире через мучения.
– Ну… – начал дед.
– Заткнись и не спорь, я правильно говорю! Запомни это! – прошипела бабка. – Надо будет мне им сегодня всем взбучку устроить, а то…
Вдруг они услышали грохот на кухне. Старики переглянулись и прочитали суеверный ужас в глазах друг друга.
– Сашенька! – в страхе крикнула бабка в сторону кухни. – Саша! – еще громче прокричала она.
Они поднялись со стульев и быстро направились в сторону кухни. Там на полу лежал их сын. Его рот и глаза были широко открыты, лицо приобрело голубоватый оттенок, губы посинели. Он лежал в позе эмбриона, скрючившись от боли, будто хотел вернуться назад, во чрево матери. Мать подбежала к сыну.
– Саша, Сашенька, что с тобой? – поглаживая сына по лицу, кричала она.
Дед подошел к сыну и тоже попытался как-то привести его в чувство: он и шлепал его рукой по щекам, и тряс его за плечи, и пытался услышать сердцебиение, приложив ухо к груди сына, и звал его, пытаясь докричаться… Он видел и понимал, что уже не дозовется, но еще не хотел верить в очевидное.
– Сынок! Что с тобой! – кричала старуха. – Дед, надо вызвать «Скорую»!
– Уже поздно, – тихо сказал он.
– ЧТО? Что ты сказал, старый козел? Как это поздно? Совсем мозг растерял! Он молодой здоровый мужик, ничего страшного с ним не случилось, – орала старуха. – ЗВОНИ В «СКОРУЮ»! Бы-ыстро-о!!!
Позвонив в «Скорую», дед вернулся на кухню. Он шел мелкими шажками, шаркая громче обычного и сгорбившись еще больше, будто хотел стать совсем маленьким и незаметным. На кухне он увидел жену, склонившуюся над сыном. Она уже не кричала и не ругалась, а только смотрела на мертвую руку, сжимавшую солонку. Старики молчали: больше говорить было не о чем.
Минут через пятнадцать они услышали звонок в дверь. Дед выглянул в окно и увидел у ворот «Скорую помощь», а рядом с ней молодого человека в медицинской одежде с чемоданчиком в руках.
– Приехали, – сказал дед и, все так же тяжко шаркая, пошел открывать дверь.
– Сынок, ну что с тобой случилось? – причитала бабушка. Она смотрела на тело сына, и теперь уже перед ней пробежала вся его жизнь: как он родился, как рос, как женился, как подарил ей внуков… Она по-детски злилась на него: как это так, ушел от нее так рано, ведь это дети должны хоронить родителей, а не наоборот! А еще ее выводило из себя то, что за вечной каруселью забот и бытовых проблем она многое упустила и совсем не помнит ничего из жизни сына, кроме этих знаменательных событий: родился, женился… Он вырос как-то самовольно и так быстро, будто не хотел оставаться румяным малышом, обзавелся семьей, вырастил уже своих детей. Сколько было ссор и пререканий на пустом месте, а ведь он был хорошим сыном и так любил своих родителей…
– Сынок, прости меня за все, только не уходи от меня, – прошептала мать и впервые за всю свою трудную жизнь заплакала.
Фельдшер «Скорой помощи» вошел в кухню. Бабка посмотрела на него – на вид лет двадцать восемь или тридцать – и спросила у деда:
– Ну и чего этот сопляк может сделать? Прислали пацана!
– Доктор, не обращайте внимания! Посмотрите, что с ним. – Дед умоляюще поглядел молодому медику в глаза. Такая уж у него была судьба – вечно извиняться за непростой характер жены.
Фельдшер, наклонившись над Сашей, потрогал пульс, проверил дыхание. Дед поднял ноющую бабку с пола и крепко обнял ее. Старики стояли, чуть дыша, и ждали, что он скажет, хотя и так все было ясно. Фельдшер встал, повернулся к старикам… Посмотрел им в глаза и тут же отвел взгляд в сторону…
– Что такое? – спросил дед.
– Он умер, – тихо сказал фельдшер.
– Послушай меня, сопляк, – прошипела бабка. – Никто не умер! Проверь еще раз, прежде чем людей хоронить.
Фельдшер растерялся. Лицо его пошло красными пятнами.
– Извините ее, – прошептал дед.
– Что «извините»? Он похоронил заживо твоего сына, а ты еще извиняешься? Скотина, будь ты проклят, ты мне всю жизнь испоганил! – заорала бабка, колотя деда в грудь кулаками и срываясь на визг. – Мой сын жив! ЖИВ!
Фельдшер пришел в себя.
– Держите ее, – сказал он деду. – Я сейчас вколю ей успокоительного. Это истерика. Бывает.
Дед обхватил руками жену и крепко прижал ее к себе. Медик быстро вытащил из своего чемоданчика шприц. Через минуту они оба уже укладывали обессиленную старуху на диван в гостиной.
– Я не верю… Почему… он… – бормотала старуха.
– Принесите плед или одеяло, – сказал фельдшер деду, – ее надо укрыть.
Дед покорно пошел в соседнюю комнату и, покопавшись в ящике комода, нашел старый гэдээровский плед в крупную оранжевую клетку.
– От чего он умер? – укрывая мирно посапывающую жену, спросил дед у фельдшера.
– Сердце подвело. Точный диагноз сказать пока не могу. Это вам после вскрытия скажут.
– Сердце? – спросил дед.
– Да, сердце. У пятидесятилетних мужчин это слабое место, – грустно ответил фельдшер.
Дед сидел около бабушки и, моргая, смотрел то на наряженную елку, то на стул, где недавно рядом с ним сидел сын.
«Он так любил Новый год!» – подумал старик.
– Вы меня простите, но у меня в практике это первая смерть, я просто не знаю, как себя вести… Просто примите мои соболезнования, – сказал фельдшер.
Было видно, что он еще не успел стать циником и принимал чужое горе слишком близко к сердцу.
– Да, спасибо, – тихо произнес дед.
– Я сейчас сам всем позвоню: в морг, участковому и остальным. Что у вас с местом на кладбище? – спросил фельдшер.
– Есть. Мы с бабкой заранее позаботились. Думали, для себя…
– Заранее? – удивился фельдшер.
– Да, а что?
– Просто удивительно, брать заранее место на кладбище…
– Дед, – тихо позвала бабушка, не открывая глаза.
– Да, я тут. Что? – Дед склонился над лежащей на диване женой.
– Тане позвони. И внукам. Их телефоны у меня в сумке, в маленьком кармашке на желтой бумажке написаны, – прошептала бабушка.
– Да, хорошо, – все так же тихо сказал дед. Он не знал, что делать, и рад был, что старуха так быстро очнулась ото сна и стала, как обычно, командовать.
– Дед, – еще раз позвала его бабушка.
– Да, что? – откликнулся он.
– Дед, ты аккуратней. Ой! Я не могу даже представить себе, что с ними будет, когда ты им скажешь, – громко всхлипывая, произнесла бабушка.
– Идите, – сказал фельдшер деду, – я посмотрю за ней.
Дед подошел к сумке и взял листочек с номерами телефонов невестки, внука, внучки и сына… А сын сейчас лежит бездыханный на полу, он больше никогда не позвонит, не сможет посмотреть с ним футбол по телевизору, не поможет посадить картошку и прополоть грядки на участке, больше никогда не сможет с ним поговорить о политике. А самое страшное, что старик больше никогда не увидит его улыбку и глаза, полные счастья. Слезы сами потекли по щекам старика. Он сел на лавочку в прихожей и тихо зарыдал, чтоб не слышала жена: «За что мне такое? Родители не должны переживать своих детей, это не по-человечески и вообще идет наперекор законам природы». Но как у каждой вещи есть свой срок годности, так и у каждого человека есть свой предел…
Глава 5
– А вот и ваша квартира, – сказала Таня молодой паре, открывая тяжелую железную дверь.
«Странноватые покупатели. Вместо того чтобы резать салатики, они тридцать первого декабря помчались через весь город по пробкам смотреть квартиру. Видимо, чокнутый олигарх решил сделать новогодний сюрприз своей содержанке», – так окрестила Татьяна чудаковатого мужчину. Другого объяснения она придумать не могла.
«Олигарху» на вид было лет тридцать пять. Это был статный, серьезный, видный мужчина, одетый аккуратно и со вкусом, что внушало доверие. А вот его молоденькая «мадам» Татьяне сразу не понравилась. Такой тип женщин она на дух не переносила. Лет двадцать пять, высокая блондинка в пушистой шубке, не греющей в мороз, в вычурных сапожках на высоких каблуках, дурацкий клатч под мышкой… Сантиметровый слой косметики, бюст непропорционально большой для такой хрупкой фигурки – спасибо пластическим хирургам. «При такой красоте мозги не нужны», – подумала Татьяна. Она была уверена, что именно по капризу этой крашеной фифы ей пришлось бросить семью в новогодний вечер.
Квартира была, как говорится, что надо: и планировка, и расположение. Район хоть и оживленный, но окна выходили во двор. Пара вошла в помещение, огляделась по сторонам. По их глазам было видно, что оба довольны. «Это будет быстро», – успокаивала себя Таня. Но пара не торопилась, и Татьяне пришлось потратить минут сорок, расхаживая по пустым комнатам и отвечая на вопросы.
«Олигарху» хотелось знать все до мелочей: от толщины стен до биографии соседей. «Силиконовая красотка» только хлопала накладными кукольными ресницами. Татьяна любезно улыбалась, но сама была как на иголках.
– Вы не будете против, если мы еще раз сами обойдем квартиру? – поинтересовался «олигарх».