– Знаешь, я думала не так. Но ты сказал очень верно. Да, ты человек с двойным дном. А в семейной жизни это очень тяжело. Думаю, в дружбе и работе – тоже. Только это уже не моя проблема.
Морковкин страдал. На душе у него кошки скреблись и царапались. Он гадал, знает ли Вера о Рите. Эта история его не отпускала. Он огрызался, но все же старался изменить поведение. Он теперь обстоятельно и долго рассказывал жене о своих делах и планах. Он даже стал ей звонить в середине рабочего дня. Пока она не шикнула на него:
– Я очень занята, не отвлекай меня.
Морковкин стал готовить. Вечером Веру ждал ужин. И не просто еда, а что-то очень вкусное, необычное.
– Может, вина хочешь? – интересовался он. Вера отказывалась.
– Мне еще пару страниц надо написать, – говорила она и уходила к компьютеру.
Аркадий забросил друзей, отказывался от поездок. Тащил в дом полезные и ненужные вещи, покупал уйму продуктов. В пятницу он осторожно интересовался, будет ли жена работать в выходные и не помешает ли ей шум пылесоса. Одним словом, Морковкин злился, вел сам с собой едкие диалоги и старался не раздражать жену. И в один прекрасный день его усилия были вознаграждены – Вера стала прежней. Спокойной, доброй, даже ласковой. Она перестала цепляться к мужу, ее радовали вкусные ужины, она пила с ним вино, стала рассказывать о работе. Морковкин млел от этих перемен. Он Веру любил, и, казалось, это чувство становилось все сильнее. «А я, козел, с этой Ритой связался! Нет, натурально козел!» – ругал он себя и сдувал пылинки с Веры.
Жизнь вошла в прежнее русло. Правда, секс стал редким, но Морковкин помалкивал, он очень боялся нарушить воцарившийся мир. Однажды поздно вечером, они уже ложились спать, Морковкин аккуратно сложил свою одежду и убрал бумаги. Вера была особенно мягка, и Аркадий предвкушал секс. Когда он вышел из ванной комнаты, Вера уже лежала. Он залюбовался вытянутым, изящным телом, волосами, которые рассыпались по подушке.
– Тебе не холодно? Может, окно прикрыть? – заботливо поинтересовался Морковкин.
– Да, пожалуй, – лениво ответила она и оценивающе посмотрела на мужа. Морковкин был голым и неожиданно смутился. А Вера приподнялась на локте и сказала:
– Знаешь, тебе надо похудеть. Твой живот стал похож на шар. И с твоим ростом совершенно недопустимо иметь такой вес.
Морковкин замер. Он встретился взглядом с Верой и понял, что та обо всем знала. С самого первого дня, сразу же, как только все произошло. Она знала про Риту. Аркадий вспыхнул, потоптался и юркнул под одеяло. Секса не хотелось. Не хотелось ничего. Поворочавшись в постели, он встал, оделся и вышел из дома. Сначала сидел на лавочке во дворе, потом позвонил Денисьеву.
– Я у тебя переночую?
– Приезжай.
У Денисьева ему не задали ни единого вопроса. Напоили чаем, дали чистое белье и оставили в маленькой комнате. Морковкину белье не понадобилось. Он всю ночь просидел на диване, не шевелясь и ни о чем особо не думая. Казалось, он отупел – все происходящее накрылось чем-то ветхим и пыльным. Только когда за окном посветлела ночь, он сказал себе: «Ничего я не толстый. И живот у меня как живот!» Хотя прекрасно понимал, что дело не в словах, а в той обиде, которую Вера не простила. Он это понял по взгляду, по ее глазам. «Она так тщательно притворялась, а тут не выдержала», – усмехнулся он.
Развелись они спокойно. Только раз он не вынес домашнего молчания, выкрикнул: «Да ты сама ее мне подсунула! Ты сама это подстроила! Специально!»
Вера посмотрела на него своими зелеными глазами и усмехнулась. А Морковкин так и не понял, угадал он ее замысел или это его фантазия подсунула объяснение происходившему. И эта история так и осталась для него большим вопросом.
Когда Морковкин понял, что ничего уже не поправить, он стал опасаться, что придется разбираться с имуществом, что Вера заведет разговор о дележе. Аркадий, собрав все чеки и квитанции, даже проконсультировался со знакомым юристом. Но Вера ни на что не претендовала, хотя в покупке квартиры участвовала тоже. Она ничего не стала выяснять, она просто уехала, взяв только свои вещи. Самым большим ударом для Морковкина стало то, что жена не оставила нового адреса и сменила номер телефона. Вера обрубила все концы, и этого Аркадий пережить не мог. Во-первых, ему было ужасно обидно, что с ним так легко расстались. Во-вторых, он привык доверять Вере. А в‐третьих, он мог существовать только в том мире, который для него кто-то организует. Так было при маме, так было при Вере. После матери жена стала той самой женщиной, на которую он привык полагаться и только в силу врожденного мужского шовинизма не показывал этого. Более того, подчеркивал, что мнение жены ему неважно. Однажды его попросили поучаствовать в написании сценария. Деньги обещали хорошие, но Морковкин медлил с ответом.
– Понимаешь, я не сошелся во взглядах с режиссером фильма. На некоторые принципиальные вопросы мы смотрим с разных позиций, – объяснил он Вере, – например, исторические события, социализм, коммунизм…
– Каким образом проблемы современного китобойного промысла связаны с социализмом и коммунизмом? Я ведь правильно понимаю, вы не сошлись в вопросах новейшей истории?
– Да, правильно. Сложно работать, когда по принципиальным вопросам расхождение.
– Мне кажется, что ты несколько преувеличиваешь разногласия. Во всяком случае, в данной работе по этому поводу вы спорить не должны.
В ответ на это спокойное замечание Морковкин разразился тирадой, смысл которой сводился к тому, что женщины всегда были приспособленками и ничего не смыслили в принципах.
– Ты понимаешь, за что хорошо заплатят, деньги чуешь… Поэтому пофиг тебе мои взгляды… – орал Аркадий.
Вера и бровью не повела, отвернулась и стала заниматься своими делами. Морковкин еще долго шумел. Но через две недели объявил, что уезжает со съемочной группой во Владивосток. Вера не отличалась склочностью, а потому ничего не сказала.
Такие истории повторялись часто, и будь на месте жены Аркадия другая, в доме бы воцарился ад. Впрочем, Аркадий не отдавал себе в этом отчета. Он жил как жил, нимало не задумываясь, что происходит с женщиной, которую продолжал по-своему любить. А Вера очень скоро поняла, что если что-то и переменится, то только в худшую сторону. Поэтому она спокойно, не делая из этого тайны, подготовила отходы к отступлению. Она нашла квартиру, сняла ее и потихоньку перевезла туда свои вещи. Она все это делала на глазах Морковкина, но тот, поглощенный собственной персоной, а также напуганный историей с Ритой, ничего не замечал. Только когда Вера произнесла слово «развод», он внимательно посмотрел по сторонам. И обнаружил жену с каменным лицом и пустой платяной шкаф.
– Да брось, – поначалу отмахнулся Аркадий.
– Запомни, аптечка у тебя во втором ящике комода, – в ответ на это сказала Вера. И тут Морковкин понял, что остается один. Именно в этот период между ними произошли самые нехорошие ссоры. Морковкин испугался, а страх заставлял его быть жестоким. Как-то он застал Веру за укладыванием одежды. Вера всегда все делала тщательно. И, наблюдая, как она бережно упаковывает свое шифоновое платье, он выпятил подбородок, прищурился и хорошо поставленным голосом сказал:
– Ты понимаешь, что именно женщины остаются одинокими на старости лет!
Вера не удержалась и прыснула:
– Аркаша, ты забыл, что я моложе тебя?
– И что? Вас таких пять пучков на пятак! – зло хмыкнул Морковкин.
– Тогда я за тебя не волнуюсь, – спокойно сказала Вера.
Ей очень не хотелось портить впечатление о прожитой с Аркадием жизни, она не желала расставаться со скандалом. Вера знала, что Морковкин бывает зол и беспощаден, что язык его груб, что он не щадит противника в ссоре.
– А я тебя и не просил волноваться… Ты вообще что, думаешь, я пропаду без тебя?! Я?! Да я классик почти!
Вера пискнула, и этот звук можно было принять и за плач, и за смех. Морковкин предпочел принять за плач. Когда Вера наконец покинула квартиру, она почти всхлипывала. Дело в том, что к мысли о разводе она не только привыкла, она с нетерпением ожидала разъезда, а потому дурацкие угрозы Аркадия у нее вызвали приступ искреннего веселья.
Глава шестая
Успех без радости. Париж
Морковкин остался один. На смену гневу и ежевечерним разговорам с друзьями и многочисленными подружками-коллегами пришло осознание, что же случилось: одиночество. После ухода Веры их дом стал не только пустым и холодным, он сделался каким-то безнадежным. Сначала это выразилось в беспорядке. Морковкин по привычке разбрасывал вещи, и в его голове мелькало: «Вера сердиться будет!» или «Вера уберет». А потом он вспоминал, что Веры нет и никто не уберет, и тут его прошибал ужас. Одиночество начинало душить его, ему хотелось орать от отчаяния и рыдать в голос. Он сам не ожидал, что будет переживать уход жены. И самое ужасное, что он осознавал – возврата к прежней жизни не будет. Друзья его жалели, пили с ним водку и дорогой коньяк, но от этого не легчало. Потом он решил погрузиться в работу. Это помогло его душе, но все, что выходило из-под его пера, походило на психологическую чернуху. Читать это было невозможно – глаза непроизвольно начинали искать веревочку и мыло. И тут оживились издатели и критики. Морковкина признали «певцом глубин», «аналитиком трагедии», «хирургом личности». Всю его чернуху теперь обсуждали, восхищаясь. Кто-то отважно сравнил его с Достоевским, но на смельчака все же шикнули. Морковкин немного забыл Веру. У него теперь совсем не было времени – лекции, выступления, прения, заседания, жюри и пр. Он был моден, он шел нарасхват. Вокруг него закружились дамы. Их было много, но развратом все это не назовешь. Молоденькие, ставившие на свой возраст и красоту, долго не задерживались – очень быстро понимали, что Морковкину нужна любовница-домохозяйка. Женщины средних лет, умные и успешные, тоже попадали под обаяние Аркадия. Но они уходили сразу, после первой же его выходки. Манеру Морковкина выговаривать женщине, что она ничего не соображает, они считали непростительной, и никакое желание домашнего очага обиду победить не могло. Аркадий только возмущенно фыркал. Он ни к кому не привязывался. Пе