Архипова незаметно наблюдала за ним. «Он любит поесть – это прекрасно. У него такое одухотворенное лицо, когда он произносит все эти «консоме» и «потофе», – думала она и чувствовала, что проголодалась и с удовольствием отведает вкусной горячей пищи.
– Так что у тебя произошло? Расскажи. Я совершенно не понимаю, как это – работать в МГУ, преподавать математику. Конечно, я читал лекции, меня приглашали вести курс в театральном институте. Но это было для меня факультативно. То есть я работал в полную силу, но не вникал в детали этого образа жизни. Преподавательского.
– Да уж, чтобы хлебнуть, надо вникнуть, – улыбнулась Архипова. Она взяла в руки бокал с красным вином.
– Это настоящее грузинское вино. Зубы у тебя будут синими, – рассмеялся Морковкин.
– Заманчивая перспектива, – она отпила и причмокнула, – да, это класс.
– Вот видишь, а я еще нам мясо заказал…
– Это грузинский ресторан?
– Нет, тут разная кухня. Очень хороши утки с гречкой, блины. Но я решил, что баранина на косточке, салат и хороший бульон будет полезен.
– Кому?
– Тебе, – Морковкин накрыл своей ладонью ее руку, – впервые за очень долгое время я повстречал женщину, о которой мне хочется позаботиться.
Архипова руку не убрала – ей были приятны и тепло его широкой ладони, и его слова. «Что это я расчувствовалась? Может, день сегодня такой? Нервы мне помотали, а я и расслабилась?» – подумала она.
– Спасибо, это приятно слышать, – вежливо ответила она.
– Ну, что у тебя там стряслось, рассказывай. – Морковкин посмотрел на нее своими синими глазами.
– У тебя очень хорошие глаза, – улыбнулась Архипова, – красивые… И умные.
Морковкин рассмеялся:
– Ты с темы не съезжай, ты рассказывай.
– Ну, что тебе рассказать, чтобы скучно не было, – начала она, – в польском языке есть род мужской и немужской. К немужскому роду относится все: неодушевленные предметы, растения, животные, дети, женщины. И называется это все мужской и немужской мир. Так вот, наша кафедра – это воплощение понятия «мужской и немужской мир». Понимаешь, я дам фору многим из них, из этих наших математиков. Из которых, кстати, у половины нет специального образования. И степеней ученых. Они попали к нам почти случайно. Но они – мужчины. А потому считают, что женщина вообще ничего не смыслит в науках. И со студентами не умеет обращаться. Заведующий кафедрой – милейший человек, но ему много лет, и он пытается лавировать. Между мной, между остальными. Он-то все понимает и не гендерный шовинист. Но прямо все озвучить – нет, не может. Еще есть молодой «преп», матанализ читает. Когда-то у нас был случайный секс. Теперь он считает, что влюбился в меня, и преследует. Аккуратно, без особой навязчивости, но…
– Здесь ты сама виновата, – заметил Морковкин. Взгляд у него был притворно рассеянный. Было заметно, что признание ему не понравилось.
– Конечно, виновата. Но мы же с тобой говорили, что мужчины имеют право на некоторые поступки, а женщинам в этом отказывают. Кстати, зеркальная история с твоей этой дамой из Бауманки. До смешного зеркальная.
– Но она… Понимаешь, она какая-то повернутая на этом… Ты производишь другое впечатление. Ты разумная…
– Мне не откажешь в этом, но эмоции у любого человека присутствуют, и справиться с ними иногда сложно.
– Ты думала уйти? Найти себе другое место работы?
– Везде будет так же – я никогда не уйду на второй план, если буду уверена, что стою большего. И потакать мужским амбициям тоже не буду.
– Тогда все сложно… – вздохнул Морковкин. – А… позволь спросить, с мужем рассталась именно по этой причине? Или… Ну, как в той пословице: «Алкоголь хороший слуга, но плохой господин?»
– Ты спрашиваешь, не пил ли он? Нет. Это вообще не было проблемой. Не та профессия у него была. И он отлично понимал, чего я стою. Нет, там и сложно, и просто… Он прекрасный человек. Но вместе нам было не очень комфортно. Я не люблю об этом говорить.
– Почему же?
– Потому что передать все, что было между людьми, невозможно. Отношения складываются из мельчайших деталей, почти незаметных, как легкий ветер, запах дождя. Вроде бы ничего, а настроение от этого меняется. И никто, кроме этих двоих, не ощущает этого.
– Ты права, – задумчиво сказал Морковкин. Он вспомнил свою жену Веру. И представил, как их жизнь будет выглядеть, вздумай он рассказать ее Архиповой. «Она будет выглядеть ужасной. Особенно эта моя история с Ритой. Лучше я промолчу», – решил он про себя.
– Да, поэтому я считаю, что воспоминания вслух – дело ненадежное и вредное.
– Согласен, но твоя ситуация на работе, с одной стороны, тревожная, с другой – попробуй не обращать внимания на это все. Пусть мужики тешат свое самолюбие. Не уступай им, но и не пытайся что-то доказать. То, что ты оказалась на этом месте, само по себе уже доказательство.
– Ты прав. Просто сегодня я устала.
– Вот поэтому отдыхай. Здесь же хорошо? – спросил он.
– Очень, спасибо тебе. Ты все очень хорошо понимаешь. – Архипова была искренна, ей даже не захотелось мысленно съехидничать, как она любила это делать.
Еще она гнала от себя мысль о том, что настает время, когда самой самостоятельной, уверенной в себе, сильной женщине требуются внимание и забота. Даже самые формальные их признаки. Архипова не была обделена вниманием мужчин, у нее были встречи, отношения. Нередко в отпуск или попутешествовать она уезжала не одна. И все же была дистанция между нею и этими мужчинами. Была та свобода решений и поступков, к которой она всегда стремилась. Сейчас же, глядя на этого мужчину, она вдруг представила, как он ходит в магазин, готовит ужин, встречает ее с работы. А представив все это, не удержалась и расхохоталась. Было символичное в этих ее фантазиях – не она готовит ужин, не она ходит в магазин, не она ждет его с работы, а он, мужчина.
– Что это ты? – Морковкин даже вздрогнул. – Я смешное что-то сказал?
– Нет, извини! Я просто задумалась, как буду выглядеть в роли жены. Ну, не твоей, допустим, а такой, абстрактной.
– Ты будешь выглядеть изумительно, но женой будешь плохой.
– Отчего же? – даже обиделась Александра. – Я – аккуратная, у меня есть вкус, я умею готовить и делать покупки, я заботливая…
– Но женой ты будешь плохой, – упрямо повторил Аркадий, – потому что семья – это не твоя цель.
– А что моя цель?
– Жизнь. Просто жизнь во всех ее проявлениях. У тебя не будет целью позаботиться о мужчине.
– Тут ты прав. Есть такая категория женщин – без мужчины им и жизнь не в жизнь. Я другая – у меня полно дел и кроме мужчин.
– Вот, я прав, – с какой-то грустью произнес Морковкин, – я часто маму свою вспоминаю…
– Реплика по Фрейду. Ищешь женщину-мать?
– Наверное, – пожал плечами Аркадий. Он даже не обиделся на этот вопрос-утверждение. С Архиповой ему вообще было очень легко – он чувствовал, что можно говорить обо всем.
– Мама была заботливой, и ты для нее стал единственным мужчиной. Отец ушел от вас? Умер?
– Умер. И, да, мама сосредоточилась на мне.
– Я не знаю, хорошо это или плохо. У меня дочь, но воспитывала я ее как мальчика.
– Это как? И зачем?
– Как? Просто внушала ей, что на жизнь, юбки, кофточки, путешествия женщина должна зарабатывать сама. Ложиться с мужчиной в постель ради пропитания – порочно.
– Что ты имеешь в виду?
– Женщины выходят замуж, чтобы не работать. Чтобы иметь все, но при этом ничего не делать. Я домашнюю работу не считаю, мы все ее делаем, не жить же в грязи. А вот когда от такой женщины уходит муж, она либо опускает руки, либо ищет следующего, который прокормит. И фигурально выражаясь, и в прямом смысле. Так вот, моя дочь не нуждается в таком мужчине. Она все может сама.
– Странно, но семья…
– А семью никто не отменял. Только трагедий в случае разрыва будет меньше. Вообще, деньги и обеспеченность – штука очень хорошая. Стабильности психике придает.
– Ты очень интересный человек, – пробормотал Морковкин. У него даже аппетит пропал. Архипова удивляла его, но пример бывшей жены и повернутой на сексе преподавательницы из Бауманки наводил на мысль, что женская независимость совершенно реальная штука. «А как же мама?» – задумался Морковкин, но тут же вспомнил, как его родительница вершила дела. Будь то устройство его в институт или добыча деликатесов.
– Знаешь, тут же много точек зрения. Есть крайности, но чем дальше, тем больше таких примеров будет. И давай поговорим о чем-то другом. Ты совсем не рассказываешь о себе. О своей работе. Я далека от этого мира, и мне очень интересно, как живут люди твоей профессии.
Морковкин почувствовал возбуждение – ему хотелось красочно описать тот мир, в котором он крутился уже много лет, он жаждал фейерверков и восторгов. Но что-то остановило его. Наверное, взгляд Архиповой. Ироничный и колкий. Аркадий неожиданно для себя вдруг сказал:
– О душе иногда говорят: «Мается, не найдет себе места и покоя». Вот про таких, как я, можно сказать то же самое. Понимаешь, ощущение счастья и умиротворенности бывает недолгие минуты после того, как ты закончил рукопись. Я думаю, что это у всех людей творческих профессий. У поэтов, художников, музыкантов. Это ощущение гармонии – дело сделано, ты выразил все, что хотел. Еще не накинулись на тебя критики, еще собственное недовольство не съедает тебя, еще помнится эта нужность миру. Ведь ты рассказываешь то, о чем никто, кроме тебя, не знает. Во всяком случае, так тебе кажется…
Морковкин вздохнул. Он поднял глаза на Архипову, та была серьезна.
– …Но очень быстро наступает ощущение неприкаянности. И в этот момент жалеешь, что ты не токарь, не пекарь, не жнец, не швец. Жалеешь, что твое ремесло, твоя профессия не позволяет выдавать на-гора булки или болты. Тебе кажется, что трудовой день с восьми до шести и заслуженный отдых после – это самое лучшее, что может быть. Потому что вот эти случайные заработки, внезапное вдохновение и уж совсем редкие успехи – это выматывает. Теряешь веру в себя.