Лушников ничего не ответил. Только пристроил все пакеты и под строгим взглядом соседа вошел в лифт. Лушников понимал, что бдительный сосед дождется, пока он выйдет из дома. «Жаль, хотелось ее повидать. Поговорить», – думал он, направляясь в сторону метро.
Архипова ничего не слышала – ни как возился Лушников, ни как открыл и закрыл дверь Саша-сосед, ни разговора между ними. Она выпила очередную таблетку и заснула. Крепко, без сновидений, без жара.
Пока Архипова болела и коллектив кафедры пытался о ней позаботиться, Морковкин был занят важным делом. Он строчил письма в посольства европейских стран и приглашал на «… уникальный в своем роде спектакль о судьбе интеллигенции в эпоху террора». Еще он обивал пороги Министерства культуры и различных федеральных организаций с просьбой посодействовать, помочь, выделить сумму и так далее. Он был достаточно известен в чиновничьем кругу, а потому его слушали и обещали. В посольствах же его не знали, а ему очень хотелось, чтобы в информации о спектакле была строчка: «На премьере побывал посол такой-то…» Будучи человеком амбициозным и упертым, Аркадий шел к своей цели. Среди этой своей суеты он помнил о ней, и это воспоминание мучило его своей неотвратимостью – Архипову нельзя было задвинуть в угол или удалить из контактов. Она была его женщиной, его опорой, его советником. Морковкин понимал, что без нее у него многого бы не случилось. Он все это сознавал, но очень некстати крутилась в голове пословица, которую часто повторяла его мама, – «Сестру любят богатую, а жену здоровую». Поэтому Аркадий с бешеной энергией двигал свой проект и рассуждал: «Ну да, она болеет. Надо навестить! Но времени нет! Совсем! И я заразиться могу! А кто всеми делами займется? И еще такой тон у нее. Вот мама никогда так не разговаривала. Она всегда знала, что важнее!» – думал он. В конце концов он решил, что позвонит Александре завтра, когда уже будет понятно, кто из приглашенных высоких гостей сможет быть в театре. «А сегодня я занимаюсь только премьерой!!! Никаких соплей! Дело важнее!» – говорил он сам себе, но кошки на душе скребли.
Архипова проснулась от кашля. До этого легкий и ненавязчивый, тот вдруг стал глубоким и хриплым. Она села в кровати, пытаясь откашляться. Зашлась, еле отдышалась, взяла с тумбочки чашку с водой. Попыталась сделать глоток, но спазм сдавил горло. Архипова в панике попыталась встать и не смогла. Слабость, дурнота, ноги подкашивались, она почти потеряла сознание. В какой-то момент она собралась с силами и швырнула чашку в стену, потом туда же полетел тяжелый флакон с духами. Последним, на что у нее хватило сил, была вазочка в виде тюльпана. Архипова ее не добросила до стены, но шум все равно был. Александра еще раз попыталась встать на ноги, но в глазах потемнело, и она потеряла сознание.
* * *
«В книжках пишут про яркий свет. И в кино показывают, как больной смотрит на лампу, и кинооператор добавляет резкости», – думала Архипова и смотрела на потолок. Лампа на потолке имелась, но голубая, тусклая, отчего вся комната имела зимний вечерний вид.
Рука Александры была «прикована» к капельнице, на пальце тяжелел оксиметр. Но лежать было удобно. Она повернула голову и увидела огромное окно, верхушки сосен. Архипова поняла, что она в больнице. Это не показалось чем-то страшным, фатальным. Она вообще была не из пугливых, осознавала, по ее же словам, «неизбежность конца в любой момент жизни». Сейчас, на больничной кровати, она еще раз об этом подумала и хмыкнула. «Неизбежность конца в любой момент жизни», – звучит не по-русски. Но… плевать! Нет, она не боялась – она позаботилась о той жизни, которая будет уже без нее. Она вырастила дочь. Умную, самостоятельную, с бойцовским характером. Ей достанется то, что заработала Архипова. Немного, по меркам миллионеров, но достаточно по разумению людей среднего класса, привыкших полагаться только на себя. Еще дочери достанется тщательно сохраненная память в виде старых альбомов с фотографиями, пожелтевшими документами, листками с гербовыми печатями. Все это было аккуратно собрано в папки и занимало почетное место на книжной полке. Архипова оставляла дочери своих близких друзей. Тех, кто не заменит мать и отца, но станет опорой и советчиком. Тех, кто утешит и погладит по плечу, а надо будет – и глотку перегрызет за нее. Архипова не боялась ничего, поскольку жила так, как ее предки в старину, – «по понятиям». По принципам долга и верности. Лежа в больничной палате, она поняла, что ей нет необходимости «приводить свои дела в порядок» – они у нее всегда были в порядке. Ибо ее жизненным принципом был именно порядок.
Архипова от всех этих мыслей всхлипнула, и тут же открылась дверь и появился Саша-сосед. Он был в белом халате.
– Привет, ну, выспалась наконец! – сказал он и присел рядом с кроватью.
– Да, – хотела ответить Александра, но получилось тихо, – скажи, я не умру?
– Нет, – не удивился вопросу Саша, и Архипова поняла, что вероятность печального исхода была велика.
– Вот и славно… – вздохнула Александра.
Саша-сосед внимательно посмотрел на нее:
– О вечном задумалась? Рано, матушка! У тебя все хорошо. Почти. Но эти мелочи здесь тебе подлечат.
– А где я?
– В больнице. В пятидесятой. В палате ты одна.
– Спасибо тебе. Это же ты все устроил?
– Ерунда, – отмахнулся Саша, – я дочке твоей позвонил. Она уже взяла билеты. К сожалению, будет лететь через две страны. С билетами проблемы. Но это не страшно – пока к тебе все равно не пустят. В Москве эпидемия этого странного гриппа.
– И хорошо, что она позже прилетит. Нечего здесь делать. – Архипова испугалась за дочь.
– Вот я тоже так решил.
– Как я тебе благодарна! Ты спас меня.
– Спасла ты себя сама! Как ты догадалась кидать в стену тяжелые предметы? Я услышал, понял, что что-то случилось, и кинулся к тебе. А в это время Эля приехала, она «Скорую» вызывала, пока я тебе помогал.
– Это счастье, что у вас мои ключи, что ты такой сообразительный и что вы с Эллой медики! – сказала Александра. – И что ты в Барселону позвонил.
– Ты сейчас лежи и выполняй указания врачей. Недели две еще будешь здесь. Встать тебе разрешат только через несколько дней. Будешь ходить по палате сначала. А потом… потом можно будет и на улицу. Рядом лес, там очень хорошо. – Саша погладил ее по руке. – Элла тебе ягоды с сахаром перетерла и сделала омлет. Тебе это все можно.
Архипова улыбнулась:
– Я голодная. И съем все сразу!
– Вот и отлично!
– Спасибо вам с Эллой!
– Отдыхай.
Саша вышел из палаты, Александра закрыла глаза. Ей казалось, наступила эра счастья – друзья рядом, дочь прилетает, она выжила и выздоравливает.
Как и обещал Саша, поднялась она через неделю. И первым делом подошла к окну. Квадрат большого двора, в центре небольшое здание. К нему подъезжали машины, из них выскакивали люди. Все в черном, с цветами, исчезали в дверях. Появлялись чуть позже, уже без цветов. Не такие бойкие, не жестикулировали, понуро рассаживались по машинам.
Архипова какое-то время смотрела на это здание, не понимая, что происходит. Движение машин и людей изо дня в день повторялось и имело сходство. Вот люди входят, они энергичны и стремительны. А выходят из здания словно бы и ростом меньше, и голова в плечах, и жесты скупы. Где-то на третий день Архипова догадалась, что это морг. «Какой идиот такое придумал?! Окна палат выходят на морг?!» – возмутилась она. Больше к окну она не подходила.
Но мысли возвращались к зданию в центре двора. «Эти люди с цветами приезжают прощаться», – вздохнула Александра и задумалась, кто бы приехал к ней. «Все, кого я знаю. Кроме одного. Морковкина. Он побоится. Не захочет расстроиться. На творческий потенциал повлияют траурные процессии. Господи! Он же так и не приехал! Он даже не звонил в последние дни! Что же он думал?! Он представляет себе, что я этого не замечу?!» Архипова пыталась возмущаться. Но возмущения не было. Морковкина в ее жизни не существовало. Как будто привиделся ей мираж в облике маленького, толстенького, самонадеянного человечка, не без способностей, но с характером, сводящим эти способности к нулю. «Но как же так?! Была же страсть! И был секс! И было это самое ощущение невозможности разлуки. Да, я все видела и понимала. Но я прощала. Мое чувство к нему позволяло и разрешало прощать. Я была снисходительна, как все сильно влюбленные люди. Зря говорят, что любовь слепа. Она все видит. Но прощает!» – думала она. Архипова опять припомнила их поездку в Прагу, ночи в отеле, но Аркадий предстал почему-то в комичном виде. В белом, не сходящемся на животе махровом халате. Александра прыснула от смеха – весь тот страстный, почти животный угар, который витал во время их встреч, превратился в легкий кухонный чад.
На улицу ее пока не пускали, к окну она не подходила. Александра лежала, думала о своей жизни и мечтала. Но все, что касалось будущего, было осторожным, почти акварельным. Так, набросок, намек, робкое пожелание. Сейчас она была счастлива, благодарна за исцеление и не смела облекать мечту в конкретную форму.
Однажды раздался звонок, и голос дочери произнес: «Мам, я внизу, под твоими окнами!» И Архипова бросилась к окну. Там, внизу, на аллее леса, граничащего с больничной территорией, стояла маленькая фигурка. Когда Александра появилась у окна, фигурка запрыгала, стала размахивать руками, посылать воздушные поцелуи. Потом Архипова заметила, как дочь потерла глаза. «Плачет!» – догадалась Александра и быстро набрала ее номер.
– Перестань сейчас же! Со мной ничего не случилось! Все хорошо, скоро дома буду!
Архипову выписали через три недели – врачи все же опасались осложнений. Но правильное лечение дало свои результаты – из больницы Александра вышла здоровой и даже окрепшей.
– Мать, у тебя сроду румянца не было, а тут прямо яблочко наливное! – пошутила дочь, забирая ее из больницы.
Дома они побыли немного. Серафима загодя купила билеты и увезла мать на Средиземное море.