Я даже удивляюсь, когда он поднимается с кровати.
— Спокойной ночи. Надеюсь, на твой сон не сильно повлияет то, что в это время где-то будет пребывать без настроения один человек и без еды один котик.
Я смеюсь. Это он так напоминает, что, если бы я согласилась, штраф ушел бы в помощь животным. Ничего, очищу совесть — куплю завтра корма в приют.
Воронов идет медленно — ну да, он же отвлекается на то, чтобы подобрать с пола одежду. А еще, похоже, оставляет мне шанс передумать. Забавная картина, но меня от ее созерцания отвлекает внезапный звонок. Очень, очень знакомой мелодии.
— Алекс! Алекс, пожалуйста, возвращайся!
— Интересно, — говорит он немного ревниво, приближаясь к кровати, — что тебя заставило передумать: я или котик?
— Твое настроение прежде всего! Но сначала, пожалуйста, давай постараемся не испортить мое! Моя мама звонит! Видимо, узнала про свадьбу.
Я дергаю его за руку, чтобы он прекратил стоять надо мной и лег наконец-то в кровать. Потом пытаюсь стащить с него футболку.
— В первый свой приход ты был более проворным, — ворчу я, потому что футболку будто заклинило.
С мольбой смотрю в телефон, на него, и он идет на уступки. Стягивает с себя футболку, а с меня одеяло. Пока я нажимаю на прием видеосвязи, взъерошивает мне волосы и опускает бретельку майки. С моим раздеванием он справляется лучше, и через мгновенье я оказываюсь под пристальным взглядом мамы.
— Анжелика! — восклицает она. — Я только увидела, Филипп только выложил снимки… Ты что, действительно вышла замуж? Как такое могло случиться?
Я мысленно чертыхаюсь на брата: что ему-то сегодня не спится? Тоже мне, нашел время.
— Да просто, мам, как у всех, — говорю я, — мне сделали предложение, я согласилась.
Она делает глубокий вдох, еще один. Изумленно качает головой.
— Но почему так внезапно? Ты ведь совсем не знаешь его. Мы совсем не знаем его. Еще недавно мы все были уверены…
— Мам, — резко перебиваю ее. — Все, что я хотела знать о своем муже до свадьбы, я знаю. Остальное буду узнавать постепенно.
— Но… так быстро… и ты никому не сказала.
Я понимаю, что она переживает. А я не хочу. Она на отдыхе, они с папой давно собирались. Поэтому я стараюсь говорить уже мягче и так, чтобы ее убедить.
— Так бывает, мам. Мы с Алексом просто оба почувствовали… что самое главное, чего мы хотим, — это быть вместе.
— После одного танца?
Из шоу я знаю, что случаи, когда партнеры по танцам становятся партнерами в жизни, нередки. Но да, там куда побольше эфиров. Мы выступили в одном. Но я быстро нахожу еще более весомые аргументы.
— После одного танца, когда мы ни о чем не думали, просто чувствовали друг друга. После одного долгого и одновременно короткого вечера, когда мы смотрели на город, который лежал у нас под ногами. После бутылки шампанского, которое щипало язык пузырьками. После двух чебуреков, которыми он со мной поделился. После корзинки из сладостей, которую он мне подарил и которую я опустошала неделю.
Мама слушает завороженно. А я улыбаюсь. На самом деле только сейчас, перебирая эти воспоминания, я понимаю, насколько эти моменты были светлыми, теплыми.
— Генрих, — мама прочищает горло и поворачивает голову в сторону, — Генрих, скажи что-нибудь.
— Пусть запишет нам марку шампанского.
— Генрих! — пытается воззвать она к нему, потом слышит мой смех и уже ко мне: — Анжелика!
Может, папа ей что-то сказал, потому что она делает глубокий вдох и опять успокаивается.
— А свадьба… Анжелика, я рассматривала фотографии. У вас же почти не было гостей! Не было никого из наших родственников, друзей и знакомых. Зато два каких-то китайца! Это из-за того, что все так внезапно? Вы что, больше никого не нашли, да?
— Это японцы, мам. Уважаемые люди, солидные бизнесмены, они партнеры моего мужа по работе. И, кстати, из наших с тобой родственников там был Филипп.
Мама машет рукой, продолжая пребывать на волне сокрушения.
— Японцы, китайцы — без разницы. Это другая культура, другие обычаи. Чего стоит крыса на столе! Сидеть и смотреть, как прыгает твой еще живой ужин… Дикари, одним словом!
— Мам, крыса жива.
— А вот это напрасно! — вместо того, чтобы успокоиться, восклицает она. — Нет, такое варварство, как у них, я не одобряю. Но крыс на дух не переношу.
— Как и всех животных.
Я чувствую на себе взгляд Воронова и понимаю, что весь наш разговор он, как и мой папа, удачно отсиделся в стороне. Мама его даже не видела. Зря я его возвращала — пусть бы отдыхал человек, восстанавливал хорошее настроение.
— Ладно, мама, если у тебя все… — пытаюсь мягко намекнуть, что была бы не против проститься.
— Генрих, — окликает она. — Генрих, ты ничего не хочешь узнать у своего новоиспеченного зятя?
— А я вообще не уверен, что он есть.
Я тут же склоняюсь к Воронову, чтобы он попал в объектив камеры, и демонстрирую мужа. Как это нет? Вот он. Лежит и меня обнимает.
— Добрый вечер. Извините, что так спонтанно все получилось со свадьбой. Не смог устоять.
Услышав его голос, на экране появляется папа. Видно, что он просто высунулся, чтобы строго на него посмотреть, на всякий случай надавить заранее авторитетом. Но случай явно не тот.
Многие перед папой тушуются. Воронов остается совершенно спокоен.
— Генрих… — слышится громкий шепот моей мамы.
Тот пожимает плечами.
— А что мне у него узнавать? Справки я навел, еще когда они по паркету кренделя вырисовывали. Имя у него подходящее… — Он бросает в сторону взгляд: видимо, мама подает какие-то знаки. — А, да, есть один важный вопрос. Ты имеешь какое-то отношение к аристократии?
— Вот! — подхватывает радостно мама.
Ой, я забыла предупредить Алекса об этом пунктике папы. Конечно, он для него важный, только когда папа этого хочет… И все-таки нужно было сказать.
Воронов не тушуется, не удивляется, даже не берет паузу на раздумья.
— Моя бабка как-то рассказывала, — говорит он, — что, когда она была совсем юной и работала в поле, мимо проезжал царь в карете.
Пауза.
Мамино изумленное восклицание.
Папин тяжелый взгляд.
И вердикт, выданный с легкой усмешкой:
— Подходит.
Мама пытается что-то сказать, но связь прерывается. Папа узнал все, что хотел. Отдых без нас продолжается.
Я перевожу дух после общения с родителями, бросаю благодарный взгляд в сторону Воронова и считаю, что нужно ему кое-что прояснить.
— Они в Новой Зеландии. Большая разница во времени. Но больше они не позвонят. Я имею в виду, спонтанных звонков больше не будет.
Воронов, успевший откинуться на подушках, неохотно поворачивает ко мне голову.
— Намекаешь, что я могу уходить?
Я развожу руками. Ну а зачем ему здесь оставаться?
— Использовала меня в своих целях, — вздыхает он. — Перебила сон, а я ведь уже настроился спать, когда уходил. Если до этого мое настроение только угрожало испортиться, то теперь даже и не знаю, как точнее его описать.
Он хмурится, пытаясь подобрать слова поточнее. При этом его ворчание пробуждает во мне сострадание. Или совесть. Ну действительно. Он мне помог. И вообще, со своей стороны договор не нарушает. А я даже не стараюсь его соблюдать, а ведь подписывала.
— Над твоим настроением я сейчас поработаю!
— Правда?
Он с готовностью скидывает с себя одеяло и заинтересованно разворачивается ко мне всем корпусом. Его надежды более чем понятны, но я возвращаю одеяло обратно.
— Сомневаюсь, что твое настроение сильно улучшится, если ты начнешь мерзнуть, — поясняю ему свои действия, но сама сажусь на кровати, а то как-то слишком интимно у нас получается. — Я расскажу тебе какую-то забавную историю. У меня их знаешь сколько в запасе?
— Любопытно, — тоном даже без толики того самого любопытства отзывается Воронов.
— Сейчас… — не обращая внимания на его недоверие, заверяю я. — Только вспомню какую-то посмешнее…
Так, ну эти про школу. Вряд ли ему будет интересно так глубоко закапываться в мое детство… А эта произошла в универе, но тут не столько смешно, сколько стыдно… Из последних вспоминается только про «борщевой набор», который пристраивал брат, но на ночь пугать бессердечно.
— Сейчас, — обещаю я, — я решила, что лучше это будет какой-нибудь смешной анекдот.
Воронов молчит, и я стараюсь хоть что-то припомнить, а то вот, ждет человек, даже дыхание его становится тише.
А если этот?.. Мысленно прокручиваю его и откидываю: не смешно, понятия не имею, почему засел в памяти. А этот?.. Тоже какая-то ерунда. А этот вроде бы и веселый, и пошлый, жестоко так дразнить человека.
В общем, в итоге я прихожу к неутешительному выводу, что не знаю смешных анекдотов. И пусть это безжалостно — отпускать Воронова в таком настроении, но выбора нет.
— Знаешь, похоже, что я…
Повернув голову, смотрю на тихо спящего Воронова. Руки за головой, дыхание ровное и глубокое. Спит. Точно спит, и давно.
И что делать? Будить? Вряд ли его настроение станет лучше. Есть выход надежней и проще.
Кровать большая, Воронов даже не шевелится, на удивление, места занимает немного.
— Ну ладно, — шепчу я и устраиваясь на своей половине.
Накинув на себя одеяло, тихо радуюсь, что до анекдотов мы не успели дойти. А то еще навесил бы мне штраф.
— Спокойной ночи, — шепчу и переворачиваюсь на другой бок. — Будем считать, что я обеспечила тебе благостное настроение.
Правда, сделала это во вред себе. Только окунусь в сон — как на мне оказываются руки Воронова. Причем он себя явно не контролирует: то на мой живот их пристроит, то значительно выше.
— Лучше бы ты храпел, — ворчу я.
В конце концов так выматываюсь, что все-таки засыпаю. Как итог — утром я просыпаюсь в обнимку с хозяином этого дома. Одна его рука, задрав мою майку, греет живот. Вторая каким-то образом сместила подушку и заменила ее. Но будит меня явно не это. И даже не горячее дыхание у меня за спиной, которое становится тише, стоит мне шевельнуться.