— Ничего, — говорит он, — они внесут туда новые краски.
— Знаешь, несмотря на все косвенные и даже прямые улики, у меня как-то в голове не укладывается, что они могут встречаться.
— Почему же?
— Таня симпатичная девушка, но… слишком ранимая. А Филипп не из тех, кто знает, когда нужно тактично смолчать. И, как любой мужчина, не переносит женских слез.
— Мужчины не переносят женских слез не потому, что это некрасиво или напрягает. А потому, что в эти моменты как никогда чувствуют свою уязвимость. Поэтому, когда женщина дорога мужчине, он постарается сделать так, чтобы она если и плакала, то от счастья.
Дорога ли Таня Филиппу, понятия не имею. Помнится, он говорил, что будет знакомить родню только с женой. А Таню я и так уже знаю. Поэтому методом догадок не вычислить. Захочет — расскажет сам.
— Там, дальше, комната родителей, гостевые спальни, — говорю я, выходя в коридор.
Правильно считав между строк, Воронов толкает соседнюю с комнатой моего брата дверь. И на этот раз заходит в нее.
— Сильный контраст, — говорит, усмехаясь.
Моя комната в светлых тонах: бежевый, серый и белый. На окнах не жалюзи, а уютные шторы, комод, трюмо с зеркалом, у которого расположились баночки с кремом. На полках книги, одна из них лежит на тумбочке у кровати.
— Ты часто здесь оставалась на ночь? — интересуется Воронов.
— Нет, но мне нравится это ощущение — что я могу вернуться в любой момент и здесь меня ждут.
От его взгляда накатывает волнение, приятное, предвкушающее, как перед нашими поцелуями.
Его взгляд как аперитив, который возбуждает во мне «аппетит». Даже если я пытаюсь закрыться, мысленно отдалиться, надо признать, у меня это получается слабо. Взгляд, потом его губы… и моя оборона буквально крошится.
Проблема в том, что это слишком приятное разрушение. И вместо того, чтобы восстановиться после него, я начинаю сама отбрасывать в сторону кирпичи. И это я замужем только неделю… а что будет со мной через год?
Эта мысль слегка отрезвляет. Разрыв с Валерой был неприятным, болезненным, но у меня не было времени окунуться в эту боль с головой. Я вырвала те отношения с корнем. Работа, вечерние посиделки с Филиппом, знакомство с Вороновым на дороге, наш танец и брак.
Уже не болит. Остались только отголоски смутных, непонятных для меня ощущений.
А пустота заполняется чем-то другим. Непривычным, объемным, иногда колким, иногда нежным. И очень бесцеремонным, потому что эти чувства не спрашивают, хочу или нет, они просто впиваются мне под кожу.
— Присмотрись, — советует Воронов. — Может, что-то захватишь домой?
«Домой…» От его слов меня накрывает теплой волной. Тут же вспоминаются вечера, которые мы проводим вдвоем, особенно в ярких красках — самый последний из них. Поцелуи, массаж, то, как расслабляется его тело под моими пальцами, его размеренное дыхание… И то, как я продолжала касаться его, даже видя, что он уже спит…
Наши взгляды скрещиваются, и температура в комнате стремительно накаляется. По-моему, начинает плавиться даже паркет. А мама мне порчу имущества вряд ли простит, поэтому я решаю сбить градусы.
— Намекаешь, что в течение ближайшего года у меня не будет проблем с тем, где переночевать?
Он усмехается. Так, как будто без труда считывает мои мысли и просто позволяет мне временно вынырнуть из этой волны и слегка отдышаться.
Он подходит к кровати и так долго рассматривает ее, что я тоже к нему приближаюсь. Что он здесь нашел интересного?
А он вдруг берет меня за руку и валится на постель. И, естественно, тянет меня за собой. Я неуклюже падаю на него, мои волосы тут же опускаются как завеса, а одна прядь наверняка щекочет ему лицо, потому что он смешно фыркает и убирает ее.
— Ну что, — говорит, улыбаясь и прижимая меня крепче к себе, — сравним места силы?
Теперь паркет отдыхает, плавиться начинаем я и кровать. Не знаю почему, но с ним постоянно хочется улыбаться. И, несмотря на явную провокацию, поддаваться ей.
— Здесь? — Я провожу рукой по его бицепсам, опускаю руку ниже и трогаю пресс. — Или здесь? Признаю, ты сильнее. Теперь можешь меня отпустить.
— Слишком быстро сдаешься, — бухтит он недовольно. — И обследование какое-то поверхностное.
— Хочешь раздеться?
— Раздеться. Раздеть. И чтобы твой осмотр прошел более тщательно. Если ты опустишь руку чуть ниже…
Он перечисляет это с таким серьезным видом, что я начинаю смеяться. Сначала тихо, стараясь сдержаться, а потом все-таки не выдерживаю и утыкаюсь лбом ему в грудь.
— Ты невозможный, ты знаешь? — спрашиваю его, когда успокаиваюсь.
— А еще ты неправильно подбираешь синонимы, — ворчит он. — Думаю, ты хотела сказать: невероятный, нереальный и невозможно для тебя притягательный.
Я открываю рот, чтобы ему возразить, и… просто выдыхаю. Он поднимает руку, заправляет мне за ухо длинную прядь, которая прячет лицо. Обхватывает пальцами мой подбородок, слегка тянет к себе и оставляет на моих губах поцелуй. Легкий, невесомый, поцелуй-приманка, за которым хочется потянуться.
Что я практически и делаю, а потом пробую освободиться или хотя бы лечь рядом. Воронов идет на единственную уступку — отпускает мой подбородок.
— Я знаю, что нравлюсь тебе, — говорит он уверенно. — Знаю, что ты меня хочешь. Почему ты постоянно пытаешься ускользнуть?
Странный вопрос. В самую точку. Можно отмахнуться, отшутиться, можно даже уйти. А можно сказать так, как есть. Возможно, сейчас действительно самое подходящее время и место.
К тому же, если у нас все так запуталось за неделю… Потом будет сложнее распутать.
— Мы ведь все уже обсуждали. Мы подписали контракт. И нас обоих устраивало, что это будет фиктивный брак. Нравится — не нравится… У нас фиктивный брак, Алекс.
Вместо того чтобы согласно кивнуть — все ведь элементарно, логично, просто нужно было вспомнить о главном условии, о том, что мы с ним именно так и хотели… Он прожигает меня потемневшим от желания взглядом и выбивает весь воздух из моих легких своими словами:
— Мне кажется, куда важней то, какие у нас отношения.
Эта фраза заставляет меня задуматься. И пока я ищу для себя варианты ответа, Алекс вкрадчиво продолжает:
— Мы взрослые люди, можем позволить себе делать то, что хотим. К тому же у нас с тобой преимущество: все, что мы делаем, все, что хотим, одобряют и церковь, и государство.
Я улыбаюсь. Убедительно говорит. Но взгляд его выдает — плевать он хотел на чье-то там одобрение.
Я начинаю водить пальцами по его груди, смахиваю с пуловера несуществующую пылинку.
— Алекс, мы неплохо ладим…
— Тебе со мной хорошо, — поправляет он.
— Не буду скрывать, меня к тебе тянет…
— Ты меня жаждешь, Анж, и это скрыть невозможно.
Каждую его поправку я встречаю кивком. Он прав, и я не буду лукавить. Тяжело вздохнув, я продолжаю:
— Для меня все это слишком быстро, Алекс. Да, мне нравится то, что происходит сейчас. Но если наши отношения зайдут дальше, это может все усложнить. А я пока не знаю… не уверена, что ради одной ночи стоит все перечеркивать.
Воронов долго всматривается в мои глаза и неожиданно улыбается.
— Я тебя услышал. И тоже хочу быть с тобой откровенным. Ты можешь пока сомневаться, можешь пытаться топтаться на месте, но отступить я тебе не дам. И еще: пока будешь маяться ерундой, настраивайся на то, что одна ночь меня не устроит.
Шаги на лестнице мы слышим одновременно. Воронов тут же обнимает меня, размещает рядом с собой, а сам подхватывается.
— Алекс, — удерживаю его за предплечье, — это Марья Ивановна, наша домработница.
Он прислушивается и теперь тоже различает ее тихое бормотание, которое становится громче. Она перечисляет сама себе, что нужно успеть сделать к возвращению моих родителей, а потом, видимо, замечает открытую в комнату дверь и заглядывает.
— Ох… — изумляется она, заметив первым Алекса, потом переводит взгляд на меня и уже с улыбкой: — Ох…
Я сажусь на кровати, поправляю волосы и тоже ей улыбаюсь.
— Извините, что мы без предупреждения. Муж захотел посмотреть на дом, в котором я выросла.
— И правильно! — подхватывает она, разделяя улыбку и на него. — Правильно, хорошее это дело. Вы лежите, лежите, я вам не буду мешать. И дверь плотно закрою. А как освободитесь, я вам фотоальбомы достану.
— Мы уже отдохнули.
Она с сомнением осматривает нашу одежду, не спорит, но все равно оставляет нас одних.
— Видишь, — обернувшись ко мне, говорит Алекс, — все на нашей стороне: церковь, государство и горничная!
Я склоняю голову ему на плечо и смеюсь.
— Ну что, домой? — спрашивает Воронов.
Я киваю. Но уехать налегке у нас не выходит. Марья Ивановна снабжает нас пирожками, которые сегодня утром пекла. А еще приносит парочку фотоальбомом. Бегло взглянув на них, я понимаю, что это снимки из моего далекого детства и института и благодарно киваю ей.
— Альбомы захватим с собой, — решает Воронов. — А пирожки с чем? С капустой? Горохом? Яйцом?
— С мясом!
Естественно, что пирожки мы тоже берем. По пути съедаем по паре штук. Я и не подозревала, что тоже проголодалась.
— А я смотрю, у тебя улучшился аппетит, — взглянув на меня, говорит Воронов. — И это после того, как мы с тобой всего-навсего полежали…
— Действительно. — Яя согласно киваю. — Надо мне быть осторожней, а то так и до булимии недалеко.
Он довольно улыбается и берет еще один пирожок, а потом полностью отдается дороге. Наверное, даже не замечает, что я смотрю на него.
— Вот, значит, как, — по-прежнему глядя на дорогу, говорит он, — оказывается, я тебе нравлюсь даже больше, чем думал.
А, нет, замечает.
Как и то, что я не делаю вид, будто он ошибается и на самом деле я просто смотрю в его сторону.
Меня отвлекает звонок смартфона.
— Мама, — предупреждаю я, взглянув на экран.