– Вот как? Неужели подрались из-за неудачного снимка?
– Почти. Он сделал пробу. А потом решил, что это не тот типаж, и отказался ее фотографировать. Ваша девушка была очень недовольна отказом. Между ними возникла ссора.
«Сделал пробу…»
Он, падла, хотел ее сделать. Не вышло – потому так и бесится.
– Думаете, она решила, что более удачные снимки выйдут на фоне огня, и угнала его машину?
– Нет. Машину угнали мужчины. Двое мужчин. Но это может быть просто след от цепочки. Поэтому другие контакты мы также отрабатываем.
Сравнение с цепочкой не очень: чувствуешь себя частью дамской сумочки. Но спорить сейчас не с руки.
– Поверьте, если бы моя девушка захотела устроить фотосессию в любой точке мира, я бы это организовал.
– Угу, – кивает следак, – верю, я видел вашу машину.
– Она у меня не одна.
Мне кажется, он тихонько вздыхает.
– Я не нашла никакого блокнота, – сообщает Наталья, выйдя из комнаты.
– Это потому, что я ошибся. Ты искала синий блокнот, а он зеленого цвета.
– Никакого, Лука, – улыбается она. – Это значит, что зеленого блокнота там тоже нет.
Наташа обеспокоенно смотрит на незваного гостя и, проигнорировав мой взгляд, подходит ко мне.
Думая, что я не замечаю, делает еще один шаг, пока наши ладони не соприкасаются.
– Может, продолжим на улице? – предлагаю я следаку.
– Там дождь. Не переживайте, я быстро. У меня осталась всего пара вопросов. Ваша девушка сказала, что в ту ночь была в вашем доме. Собственно, как и в эту. Но вот вы в ночь нападения отлучались. Это так? И если да, можете сказать, где вы были и во сколько вернулись?
Такими вопросами легко в гроб загоняют.
Я успеваю перехватить ладонь Натальи до того, как она ее уберет.
– У моего дома и на выезде из поселка есть камеры, которые подтвердят, что Марина действительно в ту ночь была дома.
– А вы?
– А я отлучался.
– Куда и зачем?
– Мы поссорились. Решил прокатиться на байке.
– Ваша девушка ничего про ссору не говорила.
– Она могла не посчитать это ссорой.
Следак вновь усмехается. Да, есть женщины, которые привычно выносят мозг и даже не замечают.
Марину он не знает, поэтому судит поверхностно.
– Или... – Его взгляд задерживается на Наталье, ненадолго опускается вниз. – Она привыкла закрывать на это глаза.
Чувствую, что Наталья пытается высвободить ладонь, и сплетаю наши пальцы: так будет надежней. Сухо сообщаю следаку, что просто катался по городу на байке – что тоже видно на камерах – и примерное время.
– Просто катались? – переспрашивает он, как будто у него резко стало хреново со слухом, а его взгляд вновь ползет в сторону. – Н-да, пожалуй, я понимаю. Судя по всему, у вас такие прогулки давно.
– Если у вас закончились вопросы по делу, – отрезаю я, – не стану вас больше задерживать. Тем более что дождь почти прекратился.
Он кивает, что-то коротко записывает в блокнот и уходит. Вряд ли он запросит даже видео с камер: свои выводы он уже сделал.
– Наташ… – развернувшись к ней, обхватываю ладонями ее лицо, заставляя взглянуть на себя. – С Мариной мы разошлись. Сегодня она переезжает.
Она медленно кивает, но смотреть на меня не хочет. Опускает глаза. Ее дыхание становится рваным.
– Это она… – выдавливает спустя долгую паузу. – Это она обрабатывала тебе руки. И вы просто поссорились…
Судорожно выдохнув, она качает головой, пытаясь сбросить мои ладони. Глаза, устремленные на меня, сверкают ярче, хотя и без слез. Хорошо, что без слез.
– Руки я обработал сам. Залить перекисью водорода – нехитрое дело. И нет, мы не просто поссорились. Так я сказал следаку. Его интересовало нападение на фотографа, а не моя личная жизнь. Я не планировал перед ним исповедоваться. Не хотел, чтобы лез. А тебе я говорю правду: мы с Мариной расстались.
– Но эти два дня, когда ты ко мне приезжал, мне казалось… А она жила у тебя.
Сердце бьет в ребра. Впервые приходит осознание, что я могу ее потерять. Могу позволить ей отдалиться. Могу не достучаться, не пояснить. И это страшно. Это, мать твою, страшно.
– Жила, – соглашаюсь и сжимаю крепче ладони, потому что она дергается назад. – В другой комнате.
Говорю и сам слышу, как это паршиво звучит. Она знает, что у нас с Мариной были далеко не платонические отношения. И поверить в то, что два дня мы даже за руку не держались, довольно сложное дело.
Наверняка рисует картины того, что, целуя ее, я возвращался домой и ложился в кровать с другой женщиной. Если вспомнить позапрошлую ночь, не так далека будет от правды. Мы с Мариной лежали в одной постели, она меня обнимала, и ее слова про осень и дым… Заноза, которую из памяти вытащить не удастся.
Хотел все решить, и чтобы с чистого листа. Не вмешивать Наталью в разборки. Не напоминать лишний раз о Марине. Хотел оградить от всего. А в итоге макнул во все это с головой, не успев ничего объяснить.
– Я видела, – она резко выдыхает. – Я видела, как вчера она покупала белье. Мы случайно с ней оказались в одном магазине.
Ее взгляд цепляет мой, проникает в самую душу и заставляет ее шевелиться.
– Я тоже купила, – признается она. – И я предлагала тебе подняться. А ты… поехал домой. К ней, Лука. Ты поехал к ней. От меня.
Оглаживаю пальцами ее щеки, стараюсь ее успокоить, заставить понять, что я с ней. Здесь. И с ней.
– Ничего не было, Наташ.
Она пожимает плечами.
И я выталкиваю признание, которое, возможно, слегка запоздало.
– Фотограф был. Секса не было. И эту ночь я ночевал не дома, а в лавке.
Глаза бездонные, в них легко упасть и разбиться. Я вижу надежду, сомнения, и ясный черт, чего больше.
– Мне кажется, – говорит она после долгой паузы, – что я все испортила. Я тебе помешала. Если бы не ребенок…
– Мне нужен и ребенок, и ты, – перебиваю ее. – Другой вопрос: нужен ли тебе я? Со своими ошибками, прошлым и вечно голодной родней?
На ее губах мелькает улыбка – слабая, едва заметная, которая исчезает мгновенно. Но я хватаюсь за этот знак.
– И еще. – Дожидаюсь, пока она взглянет на меня. – Готова ли ты мне доверять? Полностью. Безоговорочно. Всегда. Даже если однажды кто-то попытается тебя убедить, что все, что я делаю или говорю, на самом деле не так. Готова доверять так, как я доверяю тебе?
– Это… сложный вопрос, – наконец произносит она. – Мне нужно подумать.
– Минута пошла.
Снова пытается улыбнуться. Мы все еще на одной волне, хотя она и пытается с нее соскочить. Ее взгляд обжигает, дыхание манит, от улыбки ускоряется ритм. Но когда она делает шаг назад, я ее отпускаю.
Хочу, чтобы это было осознанным решением, а не потому, что я надавил, уговорил, убедил. Хочу, чтобы она все сама поняла и почувствовала. Наверное, хочу слишком многого, потому что она неожиданно говорит:
– Мне нужно подумать, Лука. Я запуталась. Я не понимаю, что со мной происходит. Если ты не против, я бы хотела поехать домой.
Она заикается о такси, но я не хочу даже слушать. Пусть начинает думать при мне. Пусть привыкает к тому, что я все равно буду рядом. Пусть начинает верить, что я хочу быть рядом с ней, а не с кем-то.
Изредка звонит телефон – сбрасываю, не глядя на абонента. Потом попросту вырубаю звук.
– Чтобы не мешал тебе думать, – говорю в ответ на ее вопросительный взгляд.
Замечает ли она, что сама ко мне тянется? И что на самом деле отдаляться не хочет. Сейчас вряд ли. Она полностью в своих мыслях. А я пытаюсь прикинуть: день, два? Сколько она будет думать?
В любом случае долго. Не хочется ее отпускать.
Ее двор, подъезд, мы снова в машине, но на этот раз она не приглашает подняться.
– Спасибо, – говорит она и ищет ручку двери.
– Наташ…
Она оборачивается, смотрит в глаза. И, слава богу, не дергается, когда я обхватываю ее ладонью за шею и оставляю в уголке губ поцелуй.
– Я тебе позвоню… – произносим одновременно.
– Видишь, как у нас все. – Задеваю пальцем пульсирующую жилку на ее шее, ободряюще поглаживаю ее. – Если ты запутаешься еще сильнее, чем раньше, я тебе помогу. Только не исчезай. Обещаешь?
– Обещаю, – роняет она.
Я смотрю на нее до тех пор, пока она не скрывается в подъезде. Сжимаю сильнее руль, чтобы не пойти за ней следом.
Пусть остынет, подумает, отдохнет. Потому что дальше нам идти далеко.
Теперь тоже момент не из легких. На работу не возвращаюсь – еду домой. Марина сидит на крыльце, чемоданы вместе с цветком стоят рядом.
– Не холодно тебе здесь? – спрашиваю, выходя из машины.
– Не знаю, – пожимает плечами. – Может быть. Я не чувствую.
Резкий контраст с прошлыми вечерами, когда я возвращался домой. Взгляд потухший, и его потушил не кто-то, а я. Хреновый способ что-то загладить, но, войдя в дом, я выношу плед и окутываю ей плечи.
Она благодарно кивает, продолжает смотреть в пространство перед собой. А потом натягивает плед посильнее. Через пару минут я возвращаюсь с двумя чашками чая и одну передаю ей.
– Как ты? – спрашивает она, будто очнувшись. – Следователь тебе не звонил? Я так растерялась, что несла что попало. Про то, что ты уехал, а я не знаю куда… Не нужно было говорить, да? Я подставила тебя, да?
– Он не звонил – приезжал. Сразу после твоего сообщения. И нет, ты все сделала правильно. Все равно это легко отследить по камерам. Хуже, если бы ты солгала или наши показания сильно разнились.
Она медленно выдыхает, наверное наконец успокаиваясь.
Развернувшись, утыкается лбом мне в плечо.
– Спасибо, Лука. – Ее дыхание горячит мою кожу, оставляет невидимый след где-то внутри. – Спасибо тебе…
Поставив чашку рядом с собой, я обнимаю ее за плечи. Бывшая, но не проходная. Человек, который мне все еще дорог, просто иначе никак.
– У тебя могут быть из-за меня неприятности, – бормочет она.
– Не могут.
– Эта скотина… – С ее губ срывается нервный смешок, она передергивает плечами и елозит лбом по моему плечу, чтобы опять успокоиться. – Он еще считает себя пострадавшим… А я как вспомню, это было так противно, так страшно…