– Сиди спокойно.
Пинцетом подхватываю одну маленькую полоску и прикладываю ее.
– А знаешь, Джон предупреждал, что ты упрямая.
– Упрямая? Ха, уж кто был упрямым, так это он.
– Даже спорить не буду, особенно в отношении тебя. – Я продолжаю накладывать полоски пластыря, осторожно распределяя их и следя за тем, чтобы между ними не оставалось зазоров.
Это просто чертова травма, ничем не отличающаяся от любых других, которые я когда-то перевязывал. Поцелованная солнцем шелковистая кожа точно такая же, как у любого мужика в отряде, которых я залатал в свое время. Но сколько бы я ни твердил эту ложь, правдой она не станет. Это совершенно не похоже на оказание первой помощи бойцам. И это даже не самая большая из моих проблем.
– Похоже, ты знаешь, что делаешь, – говорит она, резко меняя тему.
– Так и есть. Мое подразделение было готово к любому развитию событий.
– Ты говоришь о службе в армии?
– Да. Снайперы порой оказываются в труднодоступных местах, откуда их сложно эвакуировать. – Я закрепляю последнюю полоску, кладу пинцет на стол и беру марлевую салфетку и эластичную клейкую ленту для фиксации.
– Ты был снайпером?
– Эту повязку нельзя мочить минимум сорок восемь часов, – говорю я ей, ничего не подтверждая. – После этого можно будет принять душ, но осторожно. Они отпадут сами по себе в течение двух недель.
– Чем занималось твое подразделение? – Она разглядывает повязку, а затем опускает ногу с моих колен на пол. – Где ты служил?
– Много где. Ирак. Афганистан. Сирия. Везде, где во мне нуждались.
Я действительно не могу сказать ей больше. Задания, которые мы выполняли, были совершенно секретными. Мало кто знал о них тогда, и никто не должен знать о них сейчас.
– Нужно перевязать что-то еще, пока я не убрал аптечку?
– Нет. Остальное просто царапины.
Я убираю лекарства и, возвращаясь на кухню, достаю из холодильника порцию энчилад, которую подготовил раньше.
– Можно запекать? – спрашивает девушка.
– Да, я как раз прибирался, когда услышал, что ты кричишь. – Я ставлю блюдо в духовку и подхожу, чтобы убрать со стола.
– Камеры зафиксировали тех людей?
– Пару раз. Я отправил их Шелии. На одной отлично виден регистрационный номер машины. Из Южной Дакоты. – Укладывая сыр и лепешки обратно в холодильник, я спрашиваю: – Тебе нужен лед для ноги?
– Нет. Ты уже сделал достаточно.
Кивнув, я выхожу из кухни, гадая, что она имеет в виду. Не могу отрицать, я уже много чего сделал для Беллы Рид. Менее чем за сорок часов я стал ее телохранителем, врачом, жилеткой, в которую можно поплакать, шеф-поваром, «помощником» и чертовым мужем, которого она никогда не хотела. Нехило для начала?
Пора ей узнать больше. Красная папка все еще на столе Джона. Я прихватываю ее из кабинета и несу обратно на кухню. Она поднимает взгляд, когда я вхожу в комнату, и зрачки расширяются, когда она видит, что я держу в руках.
– Дрейк…
– Держись и слушай. Пожалуйста.
Настороженное выражение меняется, она готова бросить спорить.
– Во-первых, Джон обдумывал все пару лет. Это не какой-то легкомысленный план, созданный в последнюю секунду. И нет, он не впал в старческий маразм. – Я передаю ей папку. – Вплоть до его первого сердечного приступа он и не подозревал, что его время на исходе. И только узнав диагноз, он приступил к его воплощению.
Она смотрит вниз, открывает папку и качает головой.
– Я до сих пор не понимаю. К чему все это? Зачем нужно было придумывать такое… экстремальное решение?
– Потому что он знал, что, как только умрет, сюда слетятся стервятники. – Я стараюсь произнести это так, чтобы не испугать ее, но, черт побери, голос выдает беспокойство.
– Мои родители?
Она смотрит на меня и часто моргает.
Ох, если бы.
Я разворачиваю стул спинкой вперед и сажусь на него верхом, мне, черт возьми, нужен какой-то барьер, хоть условная преграда между нами. Бедра до сих пор горят от прикосновения ее ноги.
– Говоря по правде, Белла, твои родители – только половина проблемы. Джон знал, что будут и другие.
– Типа? Вот этих вот из «Юпитер Ойл»?
Она так наивна. Господи боже. Борюсь с желанием яростно потереть лицо. Тот, кто считает, что неведение – благо, не лжет, и я, возможно, не готов прямо сейчас рассказать все грязные подробности. Девушка медленно кладет папку на стол и открывает ее.
– Я, конечно, понимаю, что надо быть начеку и все такое, но… брак? В самом деле? Как это должно защитить меня от чего-либо?
Я знаю, на что она смотрит. Брачный контракт, скрепленный зажимом с завещанием, в том виде, как его дал Шеридан.
Протягиваю руку над спинкой стула, беру контракт, раскрепляю страницы и даю нужные листы.
– Это временно. На шесть месяцев. Может быть, меньше, если повезет. Как только мы все уладим, нас разведут. Все указано непосредственно в контракте. Неоспариваемый развод. Легче легкого. Я не получу ничего, кроме того, что было у меня на момент заключения брака и смерти Джона.
Она слушает. Спасибо, господи, хоть за такую поблажку.
– Милая, ты, конечно, симпатичная и все такое, но поверь – я не собираюсь быть связанным с тобой брачными узами или требовать то, что не принадлежит по праву. Я претендую на свою зарплату и выходное пособие, которое пообещал Джон, ни центом больше. И я бы хотел, чтобы ты поверила в это.
Белла не отвечает, просто быстро читает документ и кивает. Каждая строчка свидетельствует об истинности сказанного мной.
– Хм, ну, может, ты и говоришь мне правду. Возможно. Но в таком случае как ты объяснишь завещание? Мое завещание.
– Завещания. Во множественном числе. – Я протягиваю руку и раскрепляю два завещания. – Твое и мое. Если ты умрешь, все достанется мне и шерифу Уоллесу, законным попечителям Фонда Джона. Если же оба, все унаследует Даллас, штат Северная Дакота, и только Уоллес будет иметь право следить за распределением средств. Он хороший человек, и я уверен, что он сделает все правильно и в интересах города.
Она хмурится.
– Что, если ты умрешь, а я – нет?
– К тому времени мы разведемся, так что все права перейдут к тому, кого ты укажешь, за исключением твоих родителей. Но в течение ближайших месяцев я совершенно точно не планирую отправляться на тот свет.
– А если к тому времени мы еще не разведемся? – сухо повторяет она, беря в руки мое завещание и просматривая его. – Если мы не справимся с чем-то и по нелепой случайности ты просто… ну, ты понимаешь?
Я точно могу назвать мгновение, когда она читает ответ на свой вопрос.
– О. Тогда все переходит во владение города, в Фонд Джона Рида, с шерифом Уоллесом, наблюдающим за этим. Как ты и сказал. – Она всхлипывает, кладет документы. – Господи. Дед действительно предусмотрел все?
– Бинго, – киваю я. – Джон не хотел оставлять после себя незаконченные дела.
Она резко выдыхает.
– Незаконченные дела? Ты имеешь в виду, что он не хотел, чтобы моим родителям что-то досталось? Я знала, что между ними нет особой любви, но это… – Она складывает страницы завещания и проводит рукой по волосам. – Я никогда не думала, что он так сильно их ненавидит.
– Он не ненавидел их. Не совсем, я имею в виду. Но он чертовски хорошо знал, в ком, вернее, в чем заключается их самая большая любовь. Если бы он оставил им хоть малейшую лазейку прибрать к рукам его состояние, они бы оставили в дураках и тебя, и Даллас. – Я не хочу причинять ей еще больше боли, но ей нужна правда. – Джона ужасала их мелочность и алчность, и он переживал, что их жадность и желание жить как сверхбогатые люди окажутся сильнее чувств к дочери. И он сказал, что они пойдут, возможно, на нечто мерзкое и гадкое, лишь бы сохранить постоянный доход.
Ее лицо бледнеет.
– Погоди. Он думал, что они убьют меня?
Я не знаю, предполагал ли Джон такое.
– Нет, такого он никогда не говорил. Полагаю, он, как и я, вряд ли верил, что все может зайти настолько далеко. – У меня не хватает смелости упомянуть других, совершенно точно готовых убить за это состояние. Не сейчас, когда она смотрит на меня широко распахнутыми и доверчивыми зелеными глазами. Она верит мне, по крайней мере до некоторой степени, и я не могу позволить себе потерять эту связь, напугав ее до безумия. Кладу руку на завещание и, наклонившись, устанавливаю зрительный контакт.
– Но если бы Джон не организовал все это, а ты бы умерла, то родители остались бы твоими прямыми наследниками. Все, что ты унаследовала от деда, перешло бы к ним. Вот чего Джон не мог вынести. И именно поэтому он вынужден был прикрыть тебя, связав узами брака со мной.
– Черт. Они действительно могли бы продать все, если бы хотели… – Пальцы, которые она прижимает к губам, дрожат.
И меня пронизывает невыносимая потребность дотронуться до нее. Положив руку на ее здоровое обнаженное колено, я осторожно сжимаю его, не обращая внимания на то, как моя ладонь горит от единственного простого прикосновения.
– Ты и твоя безопасность всегда были главной заботой Джона. И независимо от того, поверила ли ты мне сегодня или нет, ты должна верить. Он любил тебя, Белла. Любил так сильно, как некоторые люди никогда не смогут.
Она качает головой, смаргивая с глаз слезы.
– Зачем тогда он вообще все это оставил мне? Дедушка должен был знать, что я не захочу такого бремени. Почему бы просто не отдать все это городу, а мне оставить небольшой кусочек, и все было бы нормально?
Я задавал Джону точно такой же ответ, поэтому просто пересказал его Белле.
– Он сказал… человек не получает богатство для себя. Он получает его, чтобы поделиться с другими. Со своим ближайшим окружением, своим домом, своей семьей.
Нежная улыбка на ее лице говорит мне, что она не первый раз слышит что-то подобное.
– Джон хотел, чтобы у тебя осталось то, что он заработал. Тогда ты могла бы решать сама, чего хочешь ты, а не другие. По завещанию через шесть месяцев ты вольна делать все, что пожелаешь, и с «Норт Эрхарт», и с ранчо. Прямо сейчас мы просто играем роль пугала… или чего там боятся стервятники. В общем, ты понимаешь.