— Ты употреблял наркотики?
— Только траву. Когда каждый день видишь людей, которым ты это продаешь, не очень-то тянет даже попробовать тяжелую наркоту, не то что подсесть на нее. И все же, чтобы не зацепиться, я старался скорее избавиться от денег — покупал маме всякие вещи. В пятнадцать я ушел из «Щенков» и примкнул к «Мустангам», но потом на меня наехали, и я оставил это дело.
— Ты ходил в школу, пока занимался этим?
— Да, в католическую. К тому времени из нее ушли почти все монахини. Жаль, потому что мне они нравились. Если они хотели что-то сказать, то говорили прямо, без обиняков.
— В школе знали, чем ты занимаешься?
— Нет. Когда меня вызывали в суд по делам несовершеннолетних, мама звонила им и говорила, что у меня ангина.
— Она не возражала против того, что ты продаешь наркотики?
— Она смотрела на это сквозь пальцы — я ведь приносил домой деньги. Так что я ни разу не попался. Я три года проучился в Оклендском университете и там тоже продавал наркоту — мне нужны были деньги, чтобы платить за учебу, книжки, жилье. Но никаких порошков, только траву. Зачем продавать студентам героин, который превратил бы их многообещающие мозги в дерьмо? У многих там и так с мозгами была напряженка. Они не знали, чем будут заниматься в жизни после того, как окончат университет, и это их здорово беспокоило.
— А тебя?
— В университете я прослушал курс истории. Я изучал историю потому, что она мне нравилась, а не для того, чтобы найти работу. А о Гражданской войне я знал все еще до того, как вышла эта передача про нее — ну, та, которую ведет Кен Бернс.
Роберт бросил взгляд на Дэнниса, который смотрел в окно.
— А ты учился где-нибудь? Я имею в виду, у тебя есть какая-нибудь профессия?
— Я понял, чем хочу заниматься в жизни, когда в первый раз увидел прыжок дайвера.
— Понятно. И что ты сделал?
— Когда меня взяли в Американскую команду дайверов, я, проучившись к тому времени два года, бросил колледж.
— Сколько ты еще сможешь продержаться в этом виде спорта?
— Мое время истекает.
— И что потом?
— Не знаю.
— Ты ведь не сидел в тюрьме?
— Один раз, в камере предварительного заключения. Полиция обыскивала мой грузовик.
— Они думали, что ты везешь что-нибудь запрещенное?
— Они ошибались.
— С твоим характером, — сказал Роберт, — тебе стоило бы заняться чем-нибудь рисковым.
— Когда я выступал в команде, мне доставались самые рисковые трюки.
— Вот видишь!
— Но дайверы говорят, — сказал Дэннис, — что чем ты лучше в спорте, тем беспомощней в жизни.
Впереди показался Коринф. Они доехали до южной части промышленного района города, до обширного открытого пространства, заполненного стоявшими на рельсах железнодорожными вагонами. Роберт остановил машину:
— Вот он, Коринф, ветеран Гражданской войны. Железнодорожный узел, за который непрерывно шла битва. Вот он, прямо перед тобой. Восточная ветка ведет в Чарлстон, западная — в Мемфис, северная — в Огайо, южная — в Детройт. Ты меня слушаешь?
— Ты приехал сюда для встречи с Киркбрайдом? — спросил Дэннис.
— Хочу посмотреть, что у него тут есть. Его фабрика находится к югу отсюда, туда ведет дорога, пересекающая шоссе номер 72 под прямым углом. Сам он сейчас в Тунике, строит свою «деревню». Но все равно мы не зря ехали, я намерен заглянуть к Джарнагину, чтобы забрать нашу форму. Поехали дальше?
— Ты за рулем.
— Я имею в виду мой рассказ. Итак, тридцать тысяч человек, самое меньшее, были убиты, ранены или умерли от холеры и дизентерии, сражаясь за эти вот рельсы. Я отношу сюда битву при Шайло — это к северу отсюда, через границу с Теннесси, битву при Юке — это к востоку отсюда, и собственно Коринфское сражение. В октябре 1862-го конфедераты попытались отбить Коринф у северян. Недалеко отсюда, вон там, — Роберт показал рукой, — шел жесточайший бой. Там стояла батарея Робинетта, которую атаковали конфедераты. Сейчас это историческая достопримечательность — сохранились даже некоторые земляные укрепления.
— Да, батарея Робинетта, — сказал Дэннис. — И одним из героев этого сражения был полковник Роджерс из 2-го Техасского. Во время штурма редана, мощнейшего полевого укрепления, он был ранен семь раз.
Роберт повернул голову, некоторое время молча смотрел на Дэнниса, затем произнес:
— А ты язва! Время от времени ты меня неслабо урываешь. — Роберт улыбнулся. — Это показывает твой потенциал. Я правильно поступил, взяв тебя с собой. Однако я слышал, что полковника Роджерса застрелил полковой барабанщик. Недоносок, сопляк… Подобрал пистолет и всадил в него семь пуль. Ты представляешь, каково это?
— Быть застреленным?
— Нет, участвовать в сражении. Пули свистят, пушки харкают картечью…
— Что такое картечь?
— Точно не знаю, по-моему, это артиллерийский снаряд, начиненный круглыми пулями. Не хотел бы я, чтобы что-нибудь такое в меня угодило. Да, нужно было быть настоящим храбрецом, чтобы продолжать идти вперед, когда в тебя летит такая бомба. А они шли… И те и другие. — Роберт покачал головой. — Уму непостижимо. Я как-то ездил в Шайло. Девушка из службы экскурсий, рейнджер Диана, шикарно выглядевшая в форме и особом головном уборе скаутов, провела меня по историческим местам. Она показала мне «Утопленную дорогу», естественную траншею, даже окоп скорее; знаменитое «Гнездо шершней» — что-то вроде деревянного форта. Она сказала, что бой там шел много часов и пороховой дым стал таким густым, что люди по ошибке стреляли в своих. Бревна форта загорелись, а внутри были раненые, которые не смогли выбраться. Она сказала, что сумевшие выбраться слышали их крики и чувствовали запах горелого мяса. Да, рейнджер Диана знает свое дело. Я будто видел все своими глазами.
Целую минуту единственным звуком, нарушающим тишину в машине, было жужжание кондиционера.
Роберт продолжил:
— Вон там, прямо через железную дорогу, стоял первый отель «Тишоминго». Во время войны в нем располагался госпиталь. Можно, кстати, пройтись пешком по историческим местам, осмотреть штаб генерала Пьера Борегара, посетить военный музей. Или можно все это задвинуть, забрать твою униформу и перекусить. В этом округе везде продается пиво или вино, но крепких напитков днем с огнем не сыщешь. Что ты еще хочешь знать?
У Джарнагина не было ни примерочной, ни демонстрационного зала. Дэннис стоял в складском помещении и разглядывал себя в зеркало. На нем был пехотный мундир принятого в армии федералов образца, с небесно-голубым кантом на манжетах и воротнике-стойке, и девятью пуговицами. Брюки были сшиты кое-как. Дэннис отметил бесформенность покроя. Но решил, что на пару дней сойдет. Он примерил фуражку французского образца — кепи. Неплохо! Затем надел шляпу. Дэвид Джарнагин заметил, что тулья кепи должна выступать вперед над кожаным козырьком. Дэннис опять надел кепи.
— Солдаты федералов обычно носили шляпы, — сказал Дэвид Джарнагин.
— Ну, у меня вроде есть выбор… — сказал Дэннис и остановился на кепи.
Ему нравилось, как он выглядел. Обувь была выше всяких похвал. Высокие черные ботинки с тупыми носами и четырьмя дырками для шнурков. Дэвид Джарнагин сказал Дэннису, что, если башмаки смазывать сапожным кремом, они станут мягче.
— Но не ставьте их близко к огню — могут потрескаться.
Дэннис подобрал себе ремень, выпуклую пехотную кокарду на головной убор, а также — для большей живописности — голубые капральские нашивки. Выбирая себе нижнее белье, он с сомнением пощупал фланелевые кальсоны, подумал: «Ладно, штанины можно в любой момент отрезать» — и вопросительно посмотрел на Роберта. Роберт пожал плечами, и Дэннис решил, что он, пожалуй, обойдется без нижнего белья. Дэвиду Джарнагину это было, похоже, по барабану. Он упаковал форму Дэнниса в коробку и, когда Роберт выписал чек, поблагодарил:
— Спасибо за покупку.
На улице Дэннис поинтересовался, сколько стоит все это добро.
— Не забивай себе этим голову, — сказал Роберт.
— Я знаю, что мундир стоит сто двадцать баксов, ботинки — около сотни.
— Когда тебе кто-либо делает подарок, ты спрашиваешь, сколько денег за него уплачено?
— Это не подарок. Так сколько?
— Почти четыреста баксов.
Они снова сидели в «ягуаре» и ехали в Тунику через Мемфис. В глаза светило солнце, и оба лобовых щитка в кабине «ягуара» были опущены.
— Понимаешь, — говорил Роберт, — в сборах участвуют только серьезные люди. Не важно, из числа они организаторов или нет. Если они потрудились добраться до места, приобрести форму, если они готовы спать в палатке, готовить еду на костре — они серьезно относятся к этому делу. Понимаешь, о чем я?
— Серьезные люди. Чего тут не понять?
— Очень серьезные люди.
— И не только когда дело касается сборов, — сказал Дэннис.
— Да.
— Например, как ты или Джерри. Или Энн.
— Она будет обозной шлюхой. Только представь! — Роберт улыбнулся. — Когда она пойдет по лагерю, не останется ни одной палатки, из которой не высунется чья-либо голова. Вот увидишь!
— Увижу…
— Я, Джерри, Энн и ты — мы все в этом деле.
— Не думай, что я сейчас начну расспрашивать, что это за дело.
Роберт покосился на Дэнниса.
— Тебе не по нраву, когда я пудрю тебе мозги, — сказал Роберт. — Но ты молодец, держишь себя в руках. Так вот, я говорил о людях, участвующих в сборах… Дома, в Мичигане, я два раза принимал в них участие. Первый раз возле Флинта. Там было небольшого масштаба действо — двести человек, одна пушка. Второй раз возле Джексона, где, кстати, самая большая в Америке тюрьма на пять тысяч человек. В Джексоне были задействованы более двух тысяч человек, там были и генерал Улисс Грант и Роберт Ли, кавалерия, много пушек. Организаторы наладили торговлю сувенирами и жареными итальянскими сосисками. И все, с кем я говорил, серьезно относились к происходящему.
— И ты тоже.
— Да, я тоже.
— И никто не понял, что ты прикидываешься.