Но ведь другие поступали с ней иначе.
Какой смысл?
— Не знаю, — сказала она.
— Ну, так как? Может быть, ты вспомнишь кого-то из родственников? Я не тороплю, ты можешь подумать. Если не муж, то, может быть жених. Человек, который хотел бы снова увидеть тебя.
Жених. Тарин.
Но нет, она не готова сейчас. Если о ней станет известно Тарину, то станет известно и брату. Нет.
— У меня никого нет, — сказала Мэй.
— Хорошо, — сказал он. — Если тебе некуда идти, то есть другой вариант. Домашней прислугой тебя вряд ли удастся сделать, поэтому я планирую отправить на виноградники. У меня плантации под Алерой, недалеко отсюда, и, если у тебя действительно есть какие-то способности и связь с землей, ты могла бы принести пользу… Хорошее вино всегда ценится. А через несколько лет смогла бы выкупить свою свободу, я готов даже сразу заключить договор. А потом — решай сама.
Виноградники и работа природной с магией. Если другого выбора нет, то это, пожалуй, не самое страшное. Если бы только все действительно было так.
Мэй кивнула — она будет знать.
— Но все же, — сказал Лоренцо, — я слышал, как ты поешь песню ветру. Ты звала кого-то. Мужчину. Мертвых не зовут. Подумай, позвать можно иначе.
7. Илойский трибун
Ужинали в шатре, молча.
Что-то шло не так.
Лисичка. Имэйдаль… Да сколько их, таких лисичек? Джийнарская кровь… Это детское, домашнее имя, но официальное она назвать не хочет. Боится? Пытается защитить?
Кого может защитить эта девочка?
У нее тонкие нежные пальчики, несмотря ни на что. Веснушки на носу.
Когда он снимал ее с лошади… поймал, поставил на землю, и едва нашел в себе силы отпустить. Невыносимо. Она замерла в его руках, поджав губы, глядя в сторону. Отпускать ее не хотелось, хотелось прижать к себе и целовать. И невозможность, неправильность этого — пронзала острой болью в висках и где-то под ребрами. Ослепляя.
Не сейчас.
Ренцо боялся спугнуть ее. Одно неверное движение — и ненависть в глазах.
А ненависти он не хотел, и так хлебнул с лихвой. Теперь хотелось тепла и мира.
Устал.
Уходя из Джийнара, они оставляли за собой выжженные поля.
Не победа — мир. Спустя пять долгих лет. Мир на условиях Илоя, но все же не победа. А ведь казалось, уже все решено. Они прошли все до конца, захватили Лааш, крепость в Этране, оборонявшуюся до последнего — всю осень, всю зиму и всю весну. Взяли крепость. Ренцо казалось, он может гордиться, это его победа и его слава! Там, в Этране, по большей части, руководил он, Тэд уехал решать другие важные дела. Казалось, все безнадежно, но они взяли. Казалось — это последняя точка в войне.
Она и была последней.
Потому, что Юттар, молодой эмир Джийнара, договорился о чем-то за их спинами с Гильдией, и Гильдия велела уходить. Тэд, вероятно, знает о чем, но Ренцо не докладывали. Его просто похлопали по плечу и сказали, что он молодец, и что кровь, пролитая в Этране, была пролита зря — они договорились без него. Джийнар будет платить дань, часть земель до южного течения Тайруски переходит Илою, много всего переходит. Но илойских солдат не должно остаться на джийнарской земле.
Солдатам тогда выкатили вина, сказали, что Джийнар побежден, идем домой, и все шлюхи Илоя уже ждут с распростертыми объятьями своих героев.
Шлюхи ждут, но только в сердце — пустота.
Ренцо напился тогда вхлам, впервые за те пять лет. Едва не подрался с легатом.
К черту.
Домой, так домой.
Он солдат, договоры о мире — не его дело.
Его ждет жена и виноградники. И к черту.
Уходя, они, со злости, выжгли все за собой, оставляя степи Джийнара пустыми. Лишь пепел и камни.
И гроза в небе. Молнии. Молнии не оставляли их до самой границы. Иногда казалось, древние джийнарские боги спустились с небе, вот-вот покарают. Казалось, это боги Дымных Гор договорились с Гильдией. До Джийнара никто не верил в этих богов… а там, в Этране, многие уже сомневались.
Но, скорее всего, дело решили чьи-то деньги, как бывает всегда.
На ярость больше не осталось сил.
В какой-то момент стало почти все равно.
Хотелось покоя, вина и женщин. Но только чтобы любили, а не дрались. Тепла.
Когда эта лисичка заснула у него на груди… устала, пригрелась, укачало ее, и чуть не соскользнула. Он успел подхватить и осторожно обнял. Она безотчетно уткнулась носом ему в шею.
Ехал бы так и ехал.
Возможно, ее семья погибла от его руки. И почти наверняка — по его приказу, или приказу такого же, как он.
Возможно, то, что он делает — лишь попытка заглушить совесть. Пепел и камни. Они уходили слишком нехорошо.
У нее нет причин ему доверять.
Гильем принес кофе, покосился неодобрительно. Ему — кофе, ей — чай с медом и чабрецом. И имбирное печенье.
— Ты будешь сторожить меня? — спросила Мэй.
— Да, — сказал он. — Буду. Ты спи. Попей чаю и ложись спать, я посижу, почитаю. Хочешь, на мою кровать, там мягче и удобнее, я все равно не буду спать.
Она смутилась.
— Не красней, — сказал Ренцо. — Если мне придет в голову, я одинаково легко могу залезть как в твою постель, так и в свою, никакой разницы. А спать лучше на кровати, чем на земле.
— Я привыкла на земле, — сказала Мэй упрямо. — Но тебе в голову ведь такое не придет?
Почти смешно, немного наивно.
— Не придет, — сказал он. — Обещаю тебе.
— Никогда?
— Никогда. Если ты только сама не захочешь.
— Никогда… — тихим эхом отозвалась она, уши порозовели.
Девочка, не смотря на все, что случилось с ней. Слишком быстро…
Хотелось спать, а спорить не хотелось совсем. Как долго он продержится без сна? Вторую ночь еще ничего. А потом?
Но есть вещи, которые нельзя доверить никому, даже гильдейской стражи, что ждет снаружи.
— Ты можешь спать. Я не трону тебя во сне и не попытаюсь бежать, — щедро пообещала Мэй. — Ты прав, здесь, в лагере, это глупо. Я подожду до Илоя.
— Подождешь? А там убьешь меня?
— Может быть, — Мэй чуть улыбнулась. Ее золотые глаза все больше оживали.
— Договорились, — Ренцо потянулся в кресле, взял кружку.
Кофе немного горчил. Предстоит долгая ночь.
8. Лисичка
Она долго вертелась в своей постели и не могла уснуть. Уже далеко заполночь, утром рано вставать.
Тускло горела лампадка. Лоренцо сидел за столом, так сосредоточенно.
Сначала Мэй не могла понять, что он делает, слышала тихие звуки, то ли хруст, то ли… не понять. И запах свежей стружки.
Ей ведь нет дела до всего этого?
Но покоя тоже нет.
— Мэй, я не мешаю тебе? — окликнул он.
— Нет, — сказала она. Села, обхватив колени руками. — А что ты делаешь?
Он улыбнулся.
— Иди сюда, посмотри. Ты все равно не спишь.
— Сплю, — не согласилась она.
Он тихо засмеялся.
— Я вижу. Иди.
Глупо отказываться.
Мэй поднялась на ноги. И только поднявшись поняла — Лоренцо вырезал что-то из дерева. Фигурка почти полностью скрыта в его ладонях, только любопытный нос торчит.
— Сейчас, — сказал он, серьезно правя крошечные ушки. — Я уже почти закончил.
Нож у него специальный, треугольный, маленький и еще несколько, разной формы, стружка вокруг, рядом нарисованная на бумаге лисичка с таким же носом и ушками — чудеса! Пальцы быстро уверенно скользят по фигурке, нож снимает лишнее.
Глаза лисичке он вырезает в последнюю очередь, словно бусинки.
Мэй наблюдала заворожено, почти не дыша. Подошла поближе.
Наконец, Лоренцо смахнул последнюю стружку, дунул. Поставил лисичку на стол, прямо перед Мэй.
— Вот, — сказал он, улыбаясь. — Возьми.
Мэй заворожено взяла. Как не взять? Вот уж не думала, что илойский трибун способен на такое.
Лисичка была маленькая и словно живая, теплая — еще хранящая тепло его ладоней. Она сидела, склонив голову на бок, чуть вытянув шею, уши торчком. Такая любопытная, серьезная, слегка настороженная.
— Похожа? — довольно спросил Лоренцо.
Мэй сразу не поняла.
— На тебя похожа? — спросил он. — Как думаешь?
Мэй поджала губы и быстро поставила лисичку обратно на стол.
Смутилась. Но похожа… Да, Мэй поймала себя на том, что сейчас даже смотрит точно так же — внимательно и настороженно. Лоренцо уловил очень точно.
— Можешь взять себе, — сказал он.
— Нет.
Никаких подарков ей не нужно, даже таких.
— Как хочешь, — он пожал плечами. — Тогда дома отдам Виоле, может, ей понравится.
— Виоле?
Он тихо вздохнул.
— У меня маленькая дочка, Виола, ей скоро пять лет.
Все еще улыбка на губах, но чуть грустная, и глаза…
— Ты любишь ее?
Зачем она такое спрашивает?
— Я ее никогда не видел. Я пять лет не был дома, Мэй.
Что-то скользнуло в его голосе… Боль? Пять лет — это очень долго.
Мэй и не заметила, как села рядом, подперев подбородок кулаком. Хотелось что-то сказать, но что — она не знала. Осторожно погладила лисичку пальцем.
— Ты скучаешь по дому? — спросила она.
Он… нет, не нахмурился, только черточка между бровей.
Она лезет в личное? Куда не стоит лезть? Зачем ей?
Но именно сейчас это казалось важно.
— Я не знаю, что ждет меня дома, — сказал Лоренцо. — За такой срок все может измениться. Кикко, моему сыну, было три года… я делал для него деревянных драконов, волков, лошадок и солдатиков, ему ужасно нравилось. Мы устраивали баталии в перистиле, взятие крепостей… Сейчас ему восемь, совсем другие интересы и другая жизнь. Я даже не уверен, что он узнает меня. А жена…
Лоренцо поджал губы, болезненно сморщился, отвернулся. С женой, видимо, там вообще нехорошо…
Мэй молча гладила лисичку по спине и между ушей, словно живую — это успокаивало.
— Фигурки из дерева меня научил вырезать один центурион, Бруно, еще в первый мой поход, в Олсене. Мы попали в осаду под Тарузой, сидели больше трех месяцев, зажатыми на каменистой косе, нас должны были забрать корабли, но корабли не приходили, там… Не важно. Надо было чем-то занять себя, чтобы не сойти с ума, не думать о еде… и о смерти тоже не думать… Бруно учил меня.