альцем, острым и длинным, ткнула его в огузок.
– А вы этак прищелкните языком, – сказала она и сама поцокала. – Собаки должны знать, что это означает похвалу. А когда я вот так вот вытягиваю руку, это приказ оставаться на месте.
Эдвард сидел, однако через равные промежутки попискивал, очень похоже на электрическую кофеварку. Мюриэл этого словно не замечала. Она начала говорить о плане занятий, а потом вдруг без всякой видимой причины съехала на свою биографию. Встать-то Эдварду уже можно? Сколько ему так сидеть?
– Вы спросите, зачем мне набор для завивки, когда я и так вон какая кучерявая, – говорила Мюриэл. – Прям старая швабра! Но если честно, я такая не от природы. Волосы у меня прямые и тонкие. Горе, да и только. Малышкой я была светленькая, представляете? Как сказочная принцесса. Все вокруг говорили, что если меня завить, я буду совсем как Ширли Темпл, ну мать и накрутила меня на банки из-под апельсинового сока. Еще у меня были голубые глаза, они долго такими оставались, дольше, чем у других младенцев. Все думали, такой я буду всегда, и говорили, мне надо сниматься в кино. Серьезно! Едва я начала ходить, мать записала меня в школу степа. Никто думать не думал, что волосы мои так подпакостят.
Эдвард заныл. Мюриэл посмотрелась в застекленную картину за спиной Мэйкона и ладонью приподняла свои волосы, словно взвешивая.
– Вы только представьте, каково это однажды утром проснуться и обнаружить, что ты потемнела. Матушка моя чуть не померла, ей-богу. Вот вам заурядная дочка: тусклые карие глаза и черные как смоль волосы.
Мэйкон понимал, что должен как-нибудь возразить, но больше тревожился за Эдварда.
– М-да, – промычал он. – Может, позволим ему встать?
– Что? А, вы о собаке. Еще минутку. Ну вот, значит. А курчавость появилась, когда я сделала фигню под названием «пышный перманент». Не слыхали о таком? По идее, он просто дает крупные волнистые локоны, но что-то пошло не так. И это еще цветочки! Если я пытаюсь щеткой расчесать волосы, они встают торчком. Буквально. Как клоунский парик, понимаете? Так что я даже не могу расчесаться. Утром проснулась – и вперед, какая есть. Господи, о колтунах даже страшно подумать.
– А если попробовать гребешком? – предложил Мэйкон.
– Не протащить. Все зубчики поломаются.
– Есть такие с толстыми зубьями, ими пользуются чернокожие.
– Я знаю, о чем вы говорите, но как-то неловко покупать такой гребень.
– Почему? – удивился Мэйкон. – Они висят в супермаркетах. Ничего сложного. Возьмите молоко, хлеб, еще что-нибудь и африканский гребень, никто не обратит внимания.
– Может, вы и правы. – Казалось, Мюриэл потеряла интерес к теме, втянув собеседника в разговор. – Гуляй! – Она щелкнула пальцами над головой Эдварда. Пес вскочил и залаял. – Это было очень хорошо.
По правде, это было настолько хорошо, что Мэйкон почувствовал себя немного обманутым. «Неужели все так просто?» – хотелось спросить. Эдвард исправился слишком быстро – так исчезает зубная боль, едва переступишь порог приемной дантиста.
Мюриэл сдернула с плеча сумку и поставила ее на столик. Из сумки появился длинный синий поводок со строгим ошейником.
– Он должен носить его постоянно, – сказала Мюриэл. – Весь срок обучения. Так вы сможете его одернуть за плохой поступок. Поводок стоит шесть долларов ровно, ошейник – два девяносто пять. Плюс налог, и выходит… сейчас… девять сорок. Можете расплатиться в конце занятия.
Через голову она надела Эдварду ошейник и замерла, разглядывая ноготь.
– Если еще один сломаю, я взбешусь, – поделилась Мюриэл.
Потом отшагнула и выставила палец. Помешкав, пес сел. Сейчас он выглядит благородно, подумал Мэйкон, такой важный, грудь колесом, даже на себя не похож. Но как только Мюриэл щелкнула пальцами, пес вскочил всегдашним неслухом.
– Теперь попробуйте вы, – сказала Мюриэл.
Мэйкон взял у нее поводок и показал Эдварду на его зад. Пес не шелохнулся. Мэйкон нахмурился и выставил палец решительнее. Он себя чувствовал глупо. В отличие от женщины, пес знал, как мало в нем властности.
– Ткните его, – велела Мюриэл.
Легко сказать. Мэйкон прислонил костыль к батарее и, неловко согнувшись, пальцем ткнул Эдварда. Тот сел. Мэйкон прищелкнул языком, потом выпрямился и, вытянув руку, попятился. Эдвард тотчас встал и пошел к нему. Мюриэл цыкнула. Пес сразу сел.
– Он не воспринимает вас всерьез, – сказала Мюриэл.
– А то я не знаю! – озлился Мэйкон.
Заныла сломанная нога.
– Представляете, все детство у меня даже котенка не было, – начала рассказ Мюриэл. А Эдварду так и сидеть, что ли? – И вот пару лет назад я наткнулась на объявление в газете: Подработка на досуге. Занятость на ваше усмотрение. Оказалось, это фирма по дрессировке собак на дому. Называлась она «А ну-ка, псина». Паршивое название, правда? Как будто собаку уговаривают сделать дела. И все же я пришла по объявлению. Честно сказала, что не люблю животных, но мистер Куорлс, хозяин, ответил, это, мол, не главное. Самые большие неприятности, сказал, у тех, кто сюсюкает со зверьем.
– Что ж, разумно, – согласился Мэйкон, поглядывая на Эдварда. Говорят, если собак заставлять сидеть долго, у них разовьется радикулит.
– В результате я стала его лучшей ученицей. Видать, у меня был подход к животным. Затем я получила работу в «Мяу-Гав». До того я работала в копировальном центре «В два счета», но, видит бог, хотела чего-нибудь другого. Кто эта женщина?
– Какая женщина?
– Ну вот сейчас прошла через столовую.
– Это Роза.
– Ваша бывшая? Или кто?
– Моя сестра.
– А, сестра!
– Это ее дом.
– Я тоже ни с кем не живу, – сообщила Мюриэл.
Мэйкон заморгал. Он же только что сказал, что живет вместе с сестрой.
– Бывает, ночью вдруг ужасно захочется с кем-нибудь поговорить, и тогда я звоню в службу времени. Точное время… одиннадцать часов… сорок восемь минут… пятьдесят секунд. – Голос Мюриэл обрел фруктовую спелость. – Точное время… одиннадцать часов… сорок девять минут… ровно. Теперь можно его и отпустить.
– Не понял?
– Собаку отпустите.
Мэйкон щелкнул пальцами. Эдвард вскочил и затявкал.
– А вы кем работаете? – спросила Мюриэл.
– Я пишу путеводители.
– Ух ты! Повезло.
– А в чем везенье?
– Ну как, вы же, наверное, разъезжаете повсюду.
– Да, езжу.
– Я б хотела путешествовать.
– Много рутины, – сказал Мэйкон.
– Я никогда не летала на самолете, представляете?
– Волокита на каждом шагу. Очередь за билетами, очередь к таможенникам… Он так и должен лаять?
Мюриэл сощурилась на Эдварда, и тот смолк.
– Была б возможность, я бы поехала в Париж, – сказала Мюриэл.
– Ужасный город. Одни невежи.
– Прошлась бы вдоль Сены, как в песне поется. «В Париже ты найдешь свою любовь, – пропела она скрипуче, – стоит пройтись вдоль…» По-моему, это жутко романтично.
– Ничуть, – сказал Мэйкон.
– Да вы просто не знаете, где искать. В следующий раз возьмите меня с собой! Я покажу вам отличные местечки.
Мэйкон поперхнулся.
– Знаете, служебные расходы весьма ограничены. Я никогда не брал с собою жену или… э-э… жену.
– Да я шучу.
– Ах, так.
– А вы подумали, я всерьез?
– Нет-нет.
Мюриэл вдруг заторопилась:
– С вас четырнадцать сорок, это вместе с поводком и ошейником. – Пока Мэйкон возился с бумажником, она все тараторила: – Эдвард должен повторить пройденное, но только с вами, ни с кем другим. Завтра у нас второе занятие. В восемь утра не слишком рано? К девяти мне надо в «Мяу-Гав».
– В восемь очень хорошо. – Мэйкон отсчитал четырнадцать долларов и выгреб из кармана всю мелочь – тридцать шесть центов.
– Четыре цента отдадите завтра, – сказала Мюриэл. Она приказала Эдварду сидеть и передала поводок Мэйкону: – Отпустите, когда я уйду.
Мэйкон вытянул руку и сурово посмотрел в глаза Эдварду, заклиная его не вставать. Пес остался сидеть, но заныл, смекнув, что Мюриэл уходит. Когда Мэйкон щелкнул пальцами, Эдвард вскочил и набросился на входную дверь.
Они тренировались до самого вечера. Эдвард выучился по мановению пальца плюхаться на задницу. При этом он закатывал глаза и жалобно скулил, а Мэйкон одобрительно прищелкивал языком. К ужину цоканье прочно вошло в семейный язык. Чарлз поцокал, отведав Розину свиную отбивную. Портер щелкнул языком, когда Мэйкон сдал ему хорошие карты.
– Представьте танцовщицу фламенко на грани истощения, – рассказывала Роза братьям. – Это Эдвардова учительша. Она говорит не смолкая, не понятно, когда успевает глотнуть воздуху. Когда намечала план занятий, вместо «просто» все время говорила «легкотня».
– По-моему, тебя просили не маячить на виду, – сказал Мэйкон.
– А ты меня видел, что ли?
– Тебя видела Мюриэл.
– Еще бы! Она беспрестанно заглядывала тебе за спину, что-то высматривала.
Из гостиной доносился грохот – Эдвард таскал за собой кресло-качалку, за которое зацепился его новый поводок. За вечер пес сжевал карандаш и сожрал свиную кость, украденную из мусорного ведра, после чего на террасе его вырвало на ковер. Однако теперь он по команде садился, и потому все пребывали в приподнятом настроении.
– В школе я была круглая отличница, – сказала Мюриэл. – Удивились, да? По мне не скажешь, что я шибко умная. Вижу, вижу, вы удивились!
– Да нет, – возразил Мэйкон, хотя вообще-то удивился.
– Я стала отличницей, когда смекнула, в чем хитрость. Думаете, никакой хитрости? Хитрость, она есть во всем, вот так и живешь.
Они стояли на крыльце, оба в дождевиках: утро выдалось сырым, сеял мелкий дождик. Мюриэл была в черных замшевых полусапожках на шпильке, с загнутыми носами. Ноги ее смахивали на зубочистки. В руках она держала поводок. В плане занятия значилось обучение Эдварда правильной ходьбе. Но вместо этого Мюриэл ударилась в воспоминания о школьных годах.
– Некоторые учителя советовали мне поступать в университет. Особенно одна, хотя была не училкой, а библиотекаршей, я помогала ей расставлять книги и все такое. Слушай, Мюриэл, говорила она, а чего ты не поступишь в Таусон? Но я чего-то… не знаю… а сама теперь долблю сестре: готовься в универ, ясно? Не прошляпь, как я прошляпила. У меня младшая сестра, я говорила? Клэр. Она так и осталась светленькой. Вылитый ангелочек. Самое смешное, ей все равно. Сколет волосы на затылке, чтоб на глаза не падали, и все. Ходит в рваных джинсах, забывает брить ноги. Та к оно всегда и бывает, правда? Предки в ней души не чают. Она удачная дочка, а я неудачная. Клэр-то не виновата. Все остаются в рамках чужих мнений, согласны? В Рождественском вертепе Клэр всегда изображала Марию. Мальчишки за ней ухлестывали уже в начальной школе, а за