Пальчики пальчиками, но выглядела птица неказисто: скукоженная грудка, тусклая иссохшая шкурка. Когда Роза триумфально внесла индейку в столовую, блюдо вызвало восторг лишь у тех, кто не знал его предысторию, – у Джулиана и миссис Барретт, Розиной подопечной старушки. Первый ахнул, вторая засияла улыбкой.
– Жаль, соседи мои этого не видят! – воскликнул Джулиан. Сегодня он был в синем пиджаке с медными пуговицами, щеки его блестели, точно отполированные.
– Знаете, тут все не так просто, – сказал Мэйкон.
Роза испепелила его взглядом.
– Нет, стол, конечно, замечательный. Можно наесться одними салатами. Пожалуй, я так и сделаю. А вот индейка…
– Чистая отрава, – закончил Дэнни.
– Что-что? – переспросил Джулиан, а улыбка миссис Барретт разъехалась еще шире.
– Мы опасаемся, что температура готовки была не вполне верной, – пояснил Мэйкон.
– Неправда! – перебила Роза. – Получилось превосходно.
– Миссис Барретт, отведайте салатов! – прокричал Мэйкон. Он решил, что старуха глуховата.
Но та, видимо, все слышала.
– Может, позже, – сказала она. Улыбка ее не угасала. – Что-то нет аппетита.
– А я вообще вегетарианка, – заявила Сьюзан.
– Я тоже, – вдруг сказал Дэнни.
– Как тебе не стыдно, Мэйкон? – вознегодовала Роза. – Индейка удалась! Столько трудов!
– По-моему, выглядит восхитительно, – сказал Джулиан.
– Но вам неизвестны другие случаи, – вмешался Портер.
– Какие?
– То были просто неудачи, – вскинулась Роза.
– Ну да, – кивнул Портер. – Либо экономия. Ясное дело, ты не любишь выбрасывать продукты. Лежалая свинина, куриный салат, всю ночь простоявший в тепле…
Роза села. В глазах ее блестели слезы.
– Это подло! – проговорила она. – Но вам меня не провести. Я знаю, зачем вы это затеяли. Хотите опорочить меня перед Джулианом.
Джулиан, похоже, оторопел. Из нагрудного кармана он вытащил платок, да так с ним и застыл.
– Задумали его отвадить! Каждый из вашей троицы профукал свой шанс, и теперь вам угодно, чтоб и я свой проморгала. Ну уж нет! Я знаю, что к чему. Да возьмите любую песню, что гоняют по радио, любую мыльную оперу. Там главное – любовь. В мыльной опере появляется новый персонаж, и сразу возникают вопросы: в кого он влюбится? Кто ответит ему взаимностью? Кто сойдет с ума от ревности? Кто разрушит собственную жизнь? А вы хотите меня этого лишить!
– Господи боже мой, – пробормотал Мэйкон, пытаясь уследить за ее логикой.
– Вы прекрасно знаете, что с индейкой все в порядке. Но вы хотите, чтоб я и дальше вам готовила, вела хозяйство, вы боитесь, что Джулиан в меня влюбится.
– Чего?
Роза вместе со стулом отъехала от стола, вскочила и выбежала вон. У Джулиана отвисла челюсть.
– Только посмей заржать, – сказал Мэйкон.
Но тот так и сидел с разинутым ртом.
– Даже не вздумай.
Джулиан сглотнул.
– Наверное, мне надо пойти к ней? – спросил он.
– Нет, – сказал Мэйкон.
– Но она вроде как…
– С ней все хорошо! Просто великолепно.
– Угу.
– Ну, кому печеной картошки?
За столом пробежал шумок, вид у всех был несчастный.
– Бедная девочка, – сказала миссис Барретт. – Я себя чувствую просто ужасно.
– Я тоже, – сказала Сьюзан.
– Джулиан? – Мэйкон звякнул ложкой. – Картошки?
– Мне, пожалуйста, индейку, – твердо ответил Джулиан.
В эту секунду Мэйкон его почти любил.
– Ребенок-то и разрушил наш брак, – говорила Мюриэл. – Смешно это, если вдуматься. Сперва из-за него мы поженились, потом из-за него разошлись, а в промежутке из-за него же ссорились. Норман не понимал, почему я все время торчу у Александра в больнице, – дескать, он же не соображает, что я рядом, чего туда ездить-то? А я там болталась с раннего утра до позднего вечера, сестрички меня не гнали. «Мы когда-нибудь вернемся к нормальной жизни?» – спрашивал Норман. Ну, вы понимаете, о чем это он. Якобы все мои мысли только об Александре, об остальном – недосуг. А сынок как будто поселился в больнице, буквально, столько хворей в нем нашлось. Видели б вы счета за лекарства. У нас была неполная страховка, и счетов этих набралось на тысячи-тысячи долларов. В конце концов я пошла работать в больницу. Просилась в медсестры, но мне отказали и взяли санитаркой – в палатах убирать и все такое. Мусор выносить, полы мыть…
Мюриэл и Мэйкон выгуливали Эдварда на Демпси-роуд, надеясь встретить велосипедиста. Мюриэл держала поводок. Если появится велосипедист, сказала она, и Эдвард на него кинется или хотя бы пикнет, она так его одернет, мало не покажется. Об этом она предупредила в самом начале прогулки. Мол, не фордыбачьте, все это во благо собаке. Мэйкон надеялся, что в критическую минуту не забудет ее наставление.
Была пятница после Дня благодарения, с утра город присыпало снежком, но морозец не случился, и пороша превратилась в слякоть. Небо, казалось, начинается в двух футах над головой.
– Одна больная, миссис Бримм, – рассказывала Мюриэл, – ко мне прониклась. Кроме тебя, говорит, никто мне слова не скажет. А я к ней приходила и рассказывала об Александре. Что врачи говорят, будто шансов у него немного, некоторые даже удивляются, что я еще на что-то надеюсь, когда у ребенка хворь на хвори. Рассказывала о Нормане, как он себя ведет. Прям словно повесть в журнале, говорила миссис Бримм. Когда ее выписали, она звала меня к себе домработницей, но из-за Александра я отказалась.
В конце улицы показался велосипедист – девушка в куртке, из-под которой выглядывала униформа «Баскин Роббинс». Эдвард навострил уши.
– Держитесь так, точно мы не ждем никаких неприятностей, – сказала Мюриэл. – Шагайте себе, даже не смотрите на него.
Девушка, худышка с маленьким серьезным лицом, катила им навстречу. Когда они поравнялись, от нее явственно пахнуло шоколадным мороженым. Эдвард принюхался, но с шагу не сбился.
– Ай, молодец! – похвалил его Мэйкон.
Мюриэл лишь прищелкнула языком. Казалось, примерное поведение пса она воспринимает как должное.
– И вот наконец-то Александра отпустили домой. Он ни капельки не подрос. Весь морщинистый, как старичок. Плачет – будто котенок мяукает. Сражался за каждый вдох. А от Нормана никакой помощи. Я думаю, он ревновал. Бывало, соберусь я что-нибудь сделать, ну там бутылочку подогреть или еще что, а Норман весь так набычится и спрашивает: куда ты? не досмотришь программу, что ли? Я над кроваткой нависла, гляжу, как сынок старается продышаться, а Норман кричит: иди скорее, реклама заканчивается! А потом в один прекрасный день приходит его мамаша и заявляет, что ребенка я нагуляла на стороне.
– Что? Ничего себе! – оторопел Мэйкон.
– Представляете? Стоит вся такая собой довольная. Как так не его ребенок, говорю, чей же он тогда? А вот это, говорит, мне неведомо, да ты и сама вряд ли знаешь. Но вот что я тебе скажу: если не дашь развод и не откажешься от алиментов, я лично приведу в суд всех твоих хахалей, и они под присягой подтвердят, что ты шлюха и ребенок мог быть от любого из них. Но уж точно не от Нормана. Норман-то был прелестный малыш. Вот. Я дождалась Нормана с работы и говорю: знаешь, что мамаша твоя заявила? И по лицу его вижу – знает. Я поняла, что за моей спиной она уже бог знает сколько капает ему на мозги. Норман, говорю, а он мотается по комнате и молчит. Она врет, говорю, это неправда, я порвала со всеми, когда встретила тебя. Все это в прошлом. А он мне: уж не знаю, что и думать. Поверь, говорю. А он – не знаю, не знаю. Идет на кухню и начинает прилаживать оконную сетку, о которой я ему сто раз напоминала, что скособочилась. А ужин стынет на столе. Я приготовила ему особенный ужин. Я тоже иду в кухню и говорю: Норман, что было до тебя, быльем поросло. Ребенок твой и ничей больше. Он пихает сетку в раму, она не лезет, он другой стороной – никак, ободрал руку и вдруг расплакался, да как швырнет сетку в окно. На другой день притащилась его мамаша, помогла ему собрать вещички, и он меня бросил.
– Боже мой! – ахнул Мэйкон, словно знал Нормана лично.
– Стала я думать, как теперь быть. К своим, я знала, дороги нет. Позвонила я миссис Бримм, вам, спрашиваю, домработница еще нужна? Да, говорит, нужна, я тут одну взяла, но она бестолковая. Я, говорю, согласная работать за харчи и жилье, если позволите с собою взять малыша. Бери, говорит, будет чудесно. В ее маленьком доме нашлась комнатка для нас с Александром. Вот так вот удержалась я на плаву.
Они прошли уже несколько кварталов, но Мюриэл не предлагала повернуть обратно. Поводок она держала свободно, Эдвард трусил рядом, приноровившись к ее шагу.
– Я считаю, мне повезло, – сказала Мюриэл. – Если б не миссис Бримм, я не знаю, что бы я сделала. Работы было совсем немного. Чтоб в доме был порядок, чего-нибудь по малости сготовить, помочь, когда нужно. Она мучилась артритом, но все равно такой живчик! Не сказать, что я с ней нянькалась.
Мюриэл сбавила шаг, потом остановилась. Эдвард мученически вздохнул и сел у ее ноги.
– Интересно как получается, – сказала Мюриэл. – То время, что Александр был в больнице, казалось нескончаемым кошмаром, а сейчас я почти скучаю по тем дням. В смысле, вспоминаешь, и как-то уютно становится. Сплетничают нянечки на сестринском посту, рядками спят малыши… Стояла зима, я смотрела в окно и радовалась, что я в тепле и покое. Внизу к приемному отделению подъезжали машины «скорой помощи». Представляете, что подумал бы марсианин, если б вдруг приземлился у приемного покоя? Вот подлетает «скорая», навстречу выбегают санитары, распахивают дверцы, хватают носилки, тащат в больницу. Надо же, сказал бы марсианин, какая милая планета, какие добрые и отзывчивые существа! Ему же невдомек, что мы не всегда такие, что ради доброго дела нам надо… переступить через себя, что ли… Какие они душевные, эти создания, подумал бы марсианин. Вы согласны?
Она подняла взгляд на Мэйкона. В груди у него что-то екнуло. Захотелось что-нибудь сделать, как-то выразить понимание, и тогда он ее обнял и поцеловал в обветренные потрескавшиеся губы, хотя вовсе не собирался именно так выражать свое понимание. Кулак ее с намотанным поводком, зажатый между их телами, был точно камень. В ней было что-то требовательное, понуждающее. Мэйкон отстранился.