– Что скажете, Мэйкон? – В руках она держала шляпу – грязно-бежевый тюрбан с огромным фальшивым топазом, сиявшим, точно глаз.
– Весьма занятно, – сказал Мэйкон. Он уже озяб.
Мюриэл опять скрылась в магазине, Эдвард вздохнул и положил морду на лапы.
Мимо прошла девочка, похожая на цыганку: слои оборчатых юбок, атласный пурпурный рюкзак, весь обклеенный этикетками рок-группы «Грейтфул Дэд». Эдвард напрягся. Он зорко следил за каждым ее шагом и даже развернулся, чтобы смотреть ей вслед. Однако не проронил ни звука, и Мэйкон, тоже напрягшийся, вздохнул облегченно и слегка разочарованно, поскольку уже изготовился к действию. Пала оглушительная тишина, прохожих больше не было. И тут вдруг возникла галлюцинация, наподобие тех, что случались в самолетах и поездах. В голове тоненько зазвучал скрипучий голос Мюриэл. «Точное время…» – сказала она, потом пропела «В Париже ты найдешь свою любовь», а затем выкрикнула: «Холодные напитки! Сэндвичи! Налетай – подешевело!» Мозг как будто увяз в паутине ее рассказов, сплетенной из тонких стальных нитей, мелькали картинки: малышка, ну чистая Ширли Темпл, беспутная девица; Норман выкидывает сетку в окно, Александр мяукает, точно новорожденный котенок; Мюриэл правит упряжкой доберман-пинчеров, разбрасывает свои нежно-розовые визитки и вот, руки-ноги как палки, волосы торчком, мчится по пляжу, волоча за собой красный игрушечный фургон, набитый снедью.
Мюриэл вышла из комиссионки.
– Нет, все-таки слишком дорого, – сказала она и, щелкнув пальцами, позволила Эдварду встать. – Так, еще одна проверка. – Мюриэл зашагала к машине. – Опять оставим его одного. Вместе зайдем к врачу.
– Куда?
– К доктору Снеллу. Я заберу Александра, потом заброшу вас домой и отвезу его в школу.
– Это надолго?
– Вовсе нет.
Поехали на юг; Мэйкон только сейчас заметил, что мотор стучит. Мюриэл припарковалась перед зданием на Колд-Спринг-лейн и вышла из машины. Мэйкон и Эдвард последовали за ней.
– Я, правда, не знаю, закончили они уже или нет, – сказала Мюриэл. – Если еще нет, это даже лучше, Эдварду – практика.
– Вы же говорили, это ненадолго.
Она как будто не слышала.
Эдвард остался на крыльце, Мюриэл и Мэйкон вошли в приемную. В регистратуре восседала седовласая дама, у которой очки с оправой в блестках болтались на дешевой цепочке из скарабеев.
– Александр уже освободился? – спросила Мюриэл.
– С минуты на минуту, дорогуша.
Мюриэл с журналом села в кресло, а Мэйкон отошел к окну и приподнял планку жалюзи, проверяя, как там Эдвард. Мужчина в соседнем кресле окинул его подозрительным взглядом. Мэйкон почувствовал себя персонажем боевика, этакой темной личностью, которая, оттянув штору, удостоверяется, что горизонт чист. Он выпустил планку. Мюриэл читала статью «Тени для глаз – и взгляд ваш полон страсти!», которую сопровождали фотографии зловещего вида моделей.
– Сколько лет, вы сказали, Александру? – спросил Мэйкон.
Мюриэл подняла голову. В отличие от манекенщиц, глаза ее, не тронутые косметикой, казались неприлично голыми.
– Семь, – сказала она.
Семь.
В семь лет Итан научился ездить на велосипеде.
Нахлынуло воспоминание, запечатленное кожей, мышцами. Мэйкон ощутил в руке изогнутый край седла, за которое удерживал велосипед в равновесии, почувствовал тротуар под ногами. Вот он выпустил седло, замедлил бег, потом остановился и, подбоченясь, крикнул: «Ты сам едешь! Сам!» А Итан, весь такой гордый и напряженный, уезжал от него, и макушка его светилась под солнцем, пока он не въехал в тень раскидистого дуба.
Мэйкон сел рядом с Мюриэл.
– Ну, вы прикинули? – спросила она, оторвавшись от журнала.
– Что?
– Насчет ужина.
– Ах да. Наверное, я бы мог прийти. Но только чтоб поужинать.
– А для чего еще? – Мюриэл усмехнулась и тряхнула волосами.
– Ну вот и он, – сказала регистраторша.
В приемную вошел болезненно бледный маленький мальчик, остриженный почти наголо. Лицу его как будто выдали кожу не по размеру, и она туго натянулась, некрасиво растянув рот, четко обозначив каждую косточку и хрящик. Голубые глаза навыкате казались еще крупнее за толстыми стеклами больших очков в прозрачной оправе того же нездорового оттенка, что и воспаленные веки без ресниц. Аккуратный костюмчик ему явно выбрала мама.
– Как прошло? – спросила Мюриэл.
– Нормально.
– Это Мэйкон, милый. Поздоровайся. Я занималась с его собакой.
Мэйкон встал и протянул руку. Помешкав, Александр ее пожал. Пальцы его напоминали стручки увядшей фасоли. Мальчик убрал руку и посмотрел на мать:
– Нужно договориться о следующем разе.
– Конечно.
Мюриэл отошла к регистратуре, Мэйкон и Александр остались вдвоем. Мэйкон не представлял, о чем говорить с этим ребенком. Он смахнул соринку с рукава. Поддернул манжеты.
– Ты такой маленький, а уже без мамы заходишь к врачу, – сказал Мэйкон.
Александр промолчал, но за него ответила Мюриэл, дожидавшаяся, когда регистраторша найдет свободную дату:
– Он так часто бывал у врачей, что уже привык. У него полно аллергий.
– Понятно, – сказал Мэйкон.
Да уж, у парня вид настоящего аллергика.
– На моллюсков, молоко, любые фрукты, пшеницу и почти все овощи, – перечислила Мюриэл. Она бросила в сумку талон, полученный от регистраторши, и на ходу продолжила: – Аллергия на пыль, пыльцу и краску, а еще, похоже, на воздух. Стоит ему побыть на улице подольше, как все открытые части тела покрываются волдырями.
На крыльце она прицокнула и щелкнула пальцами. Эдвард вскочил, залаял. Мюриэл предупредила Александра:
– Только не гладь его. Неизвестно, что с тобой будет от собачьей шерсти.
Сели в машину. Мэйкон устроился сзади, уступив переднее сиденье Александру ради его максимально возможного удаления от Эдварда. А во избежание приступа удушья ехали со всеми открытыми окнами.
– Он подвержен астме, экземе и носовым кровотечениям. – Мюриэл перекрикивала шум ветра. – Все время на уколах. Если не сделать укол, а его вдруг укусит пчела, в полчаса он умрет.
Александр медленно обернулся и посмотрел на Мэйкона. Сурово и осуждающе.
Подъехали к Розиному дому.
– Так, что у нас получается? Завтра я весь день в «Мяу-Гав»… – Пальцы Мюриэл с шорохом пробежались по жесткой растрепанной шевелюре. – Значит, увидимся только за ужином.
Мэйкон не знал, как сказать ей, что для него это невозможно. Он скучал по жене. И сыну. Только они казались ему настоящими. Искать им замену бессмысленно.
Глава одиннадцатая
Мюриэл Притчетт – вот так она значилась в справочнике. Дерзко и самоуверенно, без конфузливой замены имени инициалом. Мэйкон обвел ее номер. Наверное, пора позвонить. Девять вечера. Александр уже в постели. Мэйкон снял трубку.
Но что сказать?
Честная откровенность ранит гораздо меньше – кажется, так учила бабушка Лири? Мюриэл, в прошлом году умер мой сын, и я, наверное… Мюриэл, вы тут совсем ни при чем, но я и впрямь не…
Мюриэл, я не могу. Просто не могу.
Голос словно заржавел. Мэйкон прижал трубку к уху, но в горле стоял ком, ржавый и острый.
За все время Мэйкон еще ни разу не произнес «мой сын умер». В этом не было необходимости: о происшествии сообщили газеты (на третьей и пятой страницах), друг друга оповестили знакомые, Сара обзвонила друзей… Так вышло, что сам он этих слов не произносил. И как это сделать теперь? Или, может, Мюриэл это сделает за него? Пожалуйста, закончите предложение: у меня был сын, но он… «Что? – спросит она. – Остался с вашей женой? Сбежал? Умер?» Он кивнет. «Но от чего он умер? Рак? Автоавария? Девятнадцатилетний недоумок с пистолетом в закусочной “Бургер Бонанза”?»
Мэйкон повесил трубку.
Потом спросил у Розы почтовой бумаги, и та выделила ему пару листов из своих запасов. Мэйкон сел за обеденный стол, свинтил колпачок авторучки. Дорогая Мюриэл, написал он. И уставился на страницу.
Довольно странное имя.
Кому придет в голову так назвать новорожденного младенца?
Мэйкон осмотрел ручку. Паркер. Лакированный корпус, расписанный под черепаху, замысловатой формы золотое перо, приятное глазу. Мэйкон изучил бумагу. Кремовая. Необрезной формат. Необрезной. Чудное слово.
Ладно.
Дорогая Мюриэл,
К большому сожалению, написал он, я все же не смогу с Вами поужинать. Кое-что произошло. И подписался: Увы, Мэйкон.
Бабушка Лири не одобрила бы.
Мэйкон заклеил конверт и сунул его в карман рубашки. Затем прошел на кухню, где к стене был прикноплен план города.
На машине пробираясь сквозь лабиринт темных улиц, замусоренных и разбитых, Мэйкон удивлялся, как Мюриэл не боится жить в этом южном районе. Сплошь мрачные закоулки, грязные лестницы, входные двери, исконопаченные обрывками истлевших плакатов. На зарешеченных магазинах сомнительные объявления корявыми буквами: БЕЗ ВОПРОСОВ ОБНАЛИЧИМ ЧЕКИ; ВЗЫЩЕМ ПОДОХОДНЫЙ НАЛОГ; ПЕРЕКРАСКА МАШИНЫ В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ. Даже в этот поздний час холодного ноябрьского вечера в темных углах кучковался народ – парни, прихлебывавшие из бутылок в коричневых пакетах, немолодые женщины, бранившиеся перед входом в киношку с надписью ЗАКРЫТО.
Мэйкон свернул на Синглтон-стрит и увидел ряд домов, на которых явно решили сэкономить. Плоские крыши, заподлицо со стеной окна без подоконников. Никаких излишеств вроде выступов и лепнины, никаких щедрот. Большинство фасадов в фактурной штукатурке под камень, но дом номер шестнадцать был выкрашен в грязно-коричневый цвет. Над входом тусклая оранжевая лампочка в защитной сетке.
Мэйкон вылез из машины и взошел на крыльцо. Открыл сетчатую дверь в обшарпанной алюминиевой раме. Дверь задребезжала, истошно скрипнув петлями. Мэйкон поморщился. Достал из кармана письмо и нагнулся, чтобы подсунуть его под входную дверь. Из дома раздался голос Мюриэл:
– У меня в руках двустволка, нацеленная точно тебе в башку.