– Как вам кажется, о чем он сейчас думает? – спросил мистер Рейнолдс, с улыбкой глядя на своего двенадцатилетнего метиса Лабрадора по кличке Альф.
Альф терпеливо сидел рядом с ним и смотрел на меня не мигая; его глаза следили за каждым моим движением.
– Мы можем только догадываться, – невпопад ответил я, силясь разобрать каракули в карточке Альфа.
– Он сосредоточил на вас все свое внимание. Замечает все, что вы делаете. Следит, потянетесь ли вы за шприцем или за угощением.
Сосредоточил, замечает, следит. Совершенно сознательно и осознанно. Мистер Рейнолдс был прав, и его слова заставили меня задуматься.
Западная наука до самого недавнего времени считала, что животные не обладают сознанием в том смысле, в каком им обладаем мы. Мы полагали, что они лишены «разума». Мы думали, что их поступки диктуются исключительно рефлексами, не требующими мышления. В XVII веке большую известность получило высказывание Рене Декарта о том, что когда животные кричат от боли, они на самом деле не ощущают боль так, как мы, они могут страдать не более, чем машина способна ощутить шорох несмазанных шестерней. Люди отказывали животным в разуме и почти весь XX век. Со стыдом должен признать, что до самых 1980-х годов, когда я учился на ветеринара, нам почти ничего не рассказывали о способах снятия боли, отчасти из-за того, что наука все еще сомневалась, обладают ли животные сознанием.
Но вот ведь забавный поворот: нам следовало бы задуматься о том, обладаем ли сознанием мы сами.
Наш вид в ходе эволюции развил в себе способность к речи, что позволило нам создать сложные сообщества, достигнуть невероятных технологических высот и в итоге покорить мир. Но сама способность к речи укрывает наше сознание, как толстое одеяло, и порой душит его. То, что мы зовем мышлением, на самом деле не более чем бессвязный поток слов в нашей голове. Как правило, это бессмысленные проигрывания состоявшихся разговоров, репетиции разговоров будущих, крутящиеся по кругу обрывки песенок, полузабытые списки дел и т. д. Признайтесь честно: когда в последний раз вам в голову приходила по-настоящему толковая мысль? Скорее всего, она осенила вас в редкий момент тишины, а не вынырнула из бурлящего потока внутренней болтовни.
А вот у животных слов нет. Они не раздумывают, что надо будет сказать, и не составляют списки дел. Они пребывают в чистом сознании и чистой осознанности, предельно сосредоточенные и внимательные. Их мысли занимает то, что находится перед ними вот прямо сейчас. Это похоже на то состояние, которого люди пытаются достичь при помощи медитации. Конечно, и животных посещают воспоминания или предчувствия, возможно, в виде картин в мире запахов, но они куда больше нас присутствуют в реальном мире, в реальном времени, каждое мгновение, тогда как мы бессознательно плывем по течению, а потом удивляемся, куда это подевалось все время.
Альф дождался от меня и шприца, и угощения. А потом я снова продолжил попытки разобраться в его карточке, одновременно гадая, ждет ли меня следующий пациент, и стараясь припомнить, что же я должен был сказать, но забыл, потом вспомнил и забыл опять.
Альф смотрел на дверь.
Часть IV. Байки из ветклиники
Возьмем страуса
А точнее – страуса-эпилептика.
Три вопроса, которые люди чаще всего задают, узнав, что я ветеринар, звучат так:
1). Какое самое необычное животное вам доводилось лечить?
2). Как часто вас кусают?
3). А можете сказать, отчего у кота моей тети сыпь?
Ну, на третий вопрос я отвечать не буду, на второй уже ответил, а вот на необычных животных стоит остановиться подробнее. Начнем в хронологическом порядке.
Первым необычным животным, с которым я столкнулся в своей карьере, не считая чокнутого кота моей подружки, оказался страус. Дело было 26 лет назад, когда я учился на первом курсе ветеринарного колледжа в Саскатуне. Я уже не помню, как того страуса звали, так что назовем его Джонни (почему именно Джонни – станет ясно чуть позже). Джонни привели на осмотр и лечение, потому что у него случались судорожные припадки.
А теперь представьте себе хорошенько эту ситуацию.
Рост взрослого страуса вроде Джонни достигает 2,5 метров, а весит он до 660 килограммов. То есть он намного выше и в несколько раз тяжелее меня. И намного выше и в несколько раз тяжелее вас (простите за смелое предположение). К тому же у него имеются ноги, способные одолевать больше четырех метров за один шаг, с когтями размером с железнодорожный костыль. И мышечной силы в этих ногах хватит, чтобы выпотрошить вас. Согласитесь: не каждый день приходится опасаться потрошения! Мозг страуса и в лучшие времена по размерам уступает любому из его глазных яблок, а при эпилептическом припадке даже этот крошечный проблеск разума гаснет, и общение с ним превращается в нечто вроде жонглирования цепными пилами вслепую.
Профессор сказала нам снять лабораторные халаты, прежде чем введут Джонни.
– Им нравится клевать все белое, например пуговицы халатов, – пояснила она.
«Или белки глаз», – добавил я про себя.
Потом ассистент привел Джонни. Мы уставились на него с опаской. Он уставился на нас… просто уставился. К нашему облегчению, Джонни был не в настроении никого потрошить. Его взгляд был пустым и расфокусированным. Профессор пояснила, что его накачивают препаратами, чтобы побороть судороги, и пока еще только пытаются подобрать дозу. Как следствие, одна из двух его рабочих клеток мозга была временно выведена из строя.
– А теперь смотрите, – сказала профессор и достала из кармана маршмэллоу. Потом достала из другого кармана пузырек с таблетками, вытряхнула на ладонь таблетку и засунула ее в середину зефирки. – Помните, они любят клевать все белое?
Она осторожно взяла маршмэллоу большим и указательным пальцами и поднесла страусу. И разумеется, Джонни, до этого стоявший столбом, одним впечатляюще плавным и молниеносным движением склевал подачку.
– Запомните это, класс. Вот как нужно давать таблетку страусу.
С тех пор этот метод пригодился мне ровно ноль раз, но здорово же знать, что я это знаю! Джонни увели, а мы побрели анатомировать кого-то, и каждый тихо радовался, что не пополнил поучительную статистику жертв страусов. Серьезно. Страусы не менее опасны, чем акулы. А акул очень редко доставляют на прием к ветеринару, если вообще доставляют.
Самое известное нападение страуса на человека случилось в 1981 году. Жертвой был Джонни Кэш. Это подлинная история из жизни. В своей автобиографии Джонни Кэш[21] вспоминает, как ручной страус чуть не выпустил ему кишки (опять об этом!). И утверждает, что именно из-за этого случая он впоследствии пристрастился к болеутоляющим средствам. Да, наш мир – очень странное место. На любителя.
И напоследок: если на вас нападет страус – вспомните слова Теодора Рузвельта: «Если при нападении страуса человек стоит во весь рост, он подвергается большой опасности. Но простая уловка – лечь на землю – позволит ему полностью опасности избежать». Только ложись на живот, Тедди!
Самое крохотное сердечко
Никогда, ни прежде, ни потом, не приходилось мне держать в ладони ничего одновременно столь могучего и столь хрупкого. Колибри была горячая и отчаянно живая, но не могла пошевелиться. Просто удивительно, насколько она была горячая! Я знал, что для существа с таким быстрым обменом веществ высокая температура тела – норма, но я впервые держал в руках настолько горячее создание. Я уставился на птичку, загипнотизированный изумрудным блеском ее крыльев и темно-красным горлышком. И еще я чувствовал биение ее сердца – такое быстрое, что казалось, будто в моих ладонях вибрирует игрушечный электродвигатель.
Шел четвертый год моего обучения в колледже, и я проходил практику по ветеринарии мелких животных в одной из клиник. И тут примчался клиент с этой красногорлой колибри – они нашли ее, точнее, его (то, что это самец, стало ясно как раз по рубиновому горлышку) у себя в патио. Птица была крохотная и слишком легкая, чтобы ее можно было взвесить на имеющихся у нас весах, но по нашим прикидкам, весила она грамма четыре, то есть как восемь-двенадцать изюминок. Как следствие, внешний осмотр пациента получился, мягко говоря, поверхностным. Двое интернов, один сотрудник клиники и дюжина студентов по очереди осторожно брали птичку в руки и разглядывали ее, ахая и охая от того, какая она горячая и красивая. В итоге консилиум постановил, что пациент врезался в окно и повредил голову. То ли его просто сильно оглушило при ударе, то ли парализовало – это оставалось неясным. Зато было ясно, что он умрет, если мы его не накормим. Из-за своего безумно быстрого обмена веществ колибри в состоянии стресса могут умереть от голода в течение часа. Мне поручили кормить его и поддерживать в нем жизнь, пока остальные занимаются предположительно более понятными кошками и собаками.
Я нашел табурет в тихом уголке смотровой и приступил к своей микроскопической задаче. Я снова внимательно оглядел пациента, пощупал его крылышки и лапки в надежде обнаружить что-то такое, что все упустили. Но, похоже, внешне он был в полном порядке. Он смотрел на меня блестящими черными глазками, и я представлял, как ему страшно, однако ничем не мог его успокоить. Я положил его в черную коробку и отправился на поиски кое-каких инструментов и концентрированного раствора декстрозы (то есть сахара). Потом я попросил фельдшерицу подержать пациента и капнул ему на кончик клюва раствор, но пациент не шелохнулся. Просто лежал и смотрел на меня. Тогда я осторожно приоткрыл его длинный гладкий клюв и вытащил оттуда длинный розовый язычок, тонкий, как ниточка. Я думал, что язычок, спрятанный в клюве колибри, хранится там свернутый, как рулонные жалюзи (ничего подобного!). Я обмакнул язычок в раствор декстрозы, и вдруг он принялся мелькать. Колибри пил! Это было первое его движение с тех пор, как его принесли. Когда он вроде бы напился, я снова взял его в ладонь и стал думать, чем бы ему еще помочь.